Я полагаю, что все эти мои расспросы и любопытство, возбужденное ими в друзьях моих, сделало нас слепыми и глухими ко всему, что происходило вокруг нас. Мне казалось, что солнце восходило и заходило, что дождь шел в Крэнфорде точно так, как обыкновенно, и я не примечала признаков, которые могли бы почесться предвестниками необыкновенного происшествия. И сколько мне известно, не только мисс Мэтти и мистрисс Форрестер, но даже сама мисс Поль – которую мы считали чем-то в роде жрицы, за искусство её предвидеть обстоятельства прежде, чем они случались, хотя она не любила беспокоить своих друзей, сообщая им свои предвидения – даже сама мисс Поль едва переводила дух от изумления, когда явилась рассказать нам удивительное известие. Но я должна прийти в себя; воспоминание об этом, даже после стольких лет, захватило мне дух и сбило с толку, и покуда я не укрощу свое волнение, не сладить мне и с моим правописанием.
Мы сидели, мисс Мэтти и я, как обыкновенно, она в синем ситцевом спокойном кресле, задом к свету, с чулком в руках, а я читала громко газеты. Еще несколько минут и мы отправились бы сделать некоторую перемену в туалете при наступлении визитного часа (двенадцати) в Крэнфорде; я помню хорошо и сцену и день. Мы говорили о быстром выздоровлении синьора с-тех-пор, как настала теплая погода, хвалили искусство мистера Гоггинса, жалели о недостатке утонченности в его обращении (странно, что именно это составляло предмет нашего разговора, но оно было так), когда послышался стук; стук гостя, три ясные удара, и мы побежали (то есть мисс Мэтти не могла уйти слишком скоро, с ней был припадок ревматизма) в наши комнаты переменить чепчики и воротнички, когда мисс Поль остановила нас, всходя на лестницу.
– Не уходите… мне некогда ждать… я знаю, что еще нет двенадцати… но нужды нет как вы одеты… мне надо поговорить с вами.
Мы употребили все силы сделать вид, как будто вовсе не производили торопливого движения, которого шум она услыхала, потому что, разумеется, нам неприятно было заставить предполагать, будто у нас есть старые платья, в которых прилично быть только в «домашнем приюте» – как мисс Дженкинс однажды мило назвала заднюю комнату, где она завязывала банки с вареньем. Поэтому мы с двойной силой предались аристократическому нашему обращению и казались настоящими аристократками в продолжение двух минут, пока мисс Поль переводила дух и сильно возбудила наше любопытство, с изумлением подняв кверху руки и молча опустив их, как будто то, что она хотела сказать, было слишком изумительно для словесных выражений и могло только быть выражено пантомимой.
– Что вы думаете, мисс Мэтти? что вы думаете? леди Гленмайр выходит замуж… помолвлена, я хочу сказать… леди Гленмайр… мистер Гоггинс… мистер Гоггинс женится на леди Гленмайр!
– Женится! сказали мы: – женится! Какое сумасшествие!
– Женится! сказала мисс Поль с решительностью, свойственною её характеру. – Я говорю точно так же, как и вы, неужели он женится? и я также сказала: «какую глупость делает миледи!» Я могла бы сказать: «безумие», но я удержалась, потому что услыхала об этом в лавке. Куда исчезла женская деликатность? Я не знаю, мы с вами, мисс Мэтти, сгорели бы от стыда, узнав, что о нашем замужестве толкуют в мелочной лавке, да еще при лавочнике!
– Но, сказала мисс Мэтти, вздыхая, как человек, оправляющийся от удара: – может быть, это неправда, может быть, мы к ней несправедливы.
– Нет, сказала мисс Поль: – я позаботилась в этом удостовериться: пошла прямо к мистрисс Фиц-Адам попросить у ней поваренную книгу и вставила мои поздравления à propos, к разговору о затруднительности для мужчин вести хозяйство; мистрисс Фиц-Адам встрепенулась и сказала: она полагает, что это правда, хотя она не знает, где и как я об этом услыхала. Она сказала, что, наконец, брат её и леди Гленмайр объяснились. «Объяснились!» какое варварское слово! Но миледи придется покориться разным следствиям недостатка светскости. Я имею причину полагать, что у мистера Гоггинса каждый вечер за ужином бывает только хлеб, сыр, да пиво.
– Женится! сказала мисс Мэтти еще раз. – Ну! я никогда этого не думала. Двое из наших знакомых венчаются. Скоро дойдет очередь и до нас.
– Так скоро, что мое сердце перестало биться, когда я об этом услыхала, и вы могли бы сосчитать до двенадцати, пока я оправилась, сказала мисс Поль.
– Никто не знает, чья очередь придет прежде. Здесь, в Крэнфорде, бедная леди Гленмайр могла бы считать себя в безопасности, сказала мисс Мэтти с кротким состраданием в голосе.
– О! сказала мисс Поль, покачав головою – разве вы не помните песню бедного капитана Броуна: «Тибби Фоулер»:
Set her on the Tintock Tap,
The wind vill blaw а man'til her.[13]
– Это потому, что Тибби Фоулер был богат, я полагаю.
– Ну, для леди Гленмайр это некоторый род расчета, который мне, признаюсь, стыдно было бы иметь.
Я выразила мое удивление.
– По как она могла прельститься мистером Гоггинсом? Мне неудивительно, что мистеру Гоггинсу она понравилась.
– О! я не знаю. Мистер Гоггинс богат, хорош собой, сказала мисс Мэтти: – он прекрасного характера и предобрый.
– Она выходит затем, чтоб пристроиться. Полагаю, что она берет за ним и аптеку, сказала мисс Поль, сухо засмеявшись своей собственной шутке.
Но как многие люди, думающие, что уже высказали много колкого, насмешливого и вместе остроумного, она начала смягчать свою угрюмость с той минуты, как сделала намек на аптеку, и мы стали рассуждать о том, как мистрисс Джемисон примет это известие. Особа, которой она поручила управлять домом и не допускать поклонников до служанок, завела поклонника для самой себя! И поклонника такого, которого мистрис Джемисон провозгласила пошлым и недостойным крэнфордского общества; не только по причине его фамилии, но и за его голос, за цвет лица, за сапоги, пахнувшие конюшней, за всю его особу, пахнувшую лекарствами. Ездил ли он к леди Гленмайр в дом мистрисс Джемисон? Известковый хлор не очистит в таком случае дома в мнении его владетельницы. Или свидания их ограничивались случайными встречами в комнате бедного больного фигляра, к которому они оба были так необыкновенно добры, в чем мы не могли не сознаться, несмотря на все наши понятия о mésalliance? Теперь открылось, что у мистрисс Джемисон была больна служанка и мистер Гоггинс лечил ее несколько недель. Стало-быть волк был в самом стаде и унес пастушку. Что скажет мистрисс Джемисон? Мы заглядывали в мрак будущего, как ребенок смотрит на ракету, поднимающуюся в темном небе, исполненный ожидания трескотни, взрыва и блестящего дождя искр. Потом мы опускались на землю и к настоящему времени, расспрашивая одна другую (мы все были равно, не имели ни малейшей данной, чтоб вывести какое-нибудь заключение), когда это случится? где? Сколько лет мистеру Гоггинсу? Расстанется ли она с своим титулом? Как Марта и другие служанки в Крэнфорде будут докладывать о таких новобрачных, как леди Гленмайр и мистер Гоггинс? Но поедут ли с визитами? Примет ли их мистрисс Джемисон? или мы должны будем выбирать между знатной мистрисс Джемисон и разжалованной леди Гленмайр? Мы все любили больше леди Гленмайр. Она была весела, ласкова, обходительна и приятна; а мистрисс Джемисон угрюма, вяла, напущена и скучна. Но мы так долго признавали власть последней, что нам казалось как бы вероломством даже помышлять о неповиновении запрещению, которое мы предвидели.
Мистрисс Форрестер застала нас врасплох, в заштопанных чепцах и воротничках, и мы совершенно об этом забыли, торопясь узнать, как она перенесет известие, передачу которого мы благородно предоставили мисс Поль, хотя, если б мы были расположены несправедливо воспользоваться преимуществом, мы могли бы сами рассказать его, потому что с ней сделался весьма некстати сильный припадок кашля в продолжение целых пяти минут после того, как мистрисс Форрестер вошла в комнату. Я никогда не забуду умоляющее выражение её глаз, когда она смотрела на нас через свой носовой платок. Они говорили так ясно, как только красноречивейшие слова могут выразить: «Не пользуйтесь случаем, чтоб лишить меня принадлежащего мне сокровища, хотя на некоторое время я не могу им воспользоваться». И мы не воспользовались.
Удивление мистрисс Форрестер равнялось нашему, а чувство оскорбления было еще сильнее, потому что она обижалась также за свое звание и понимала гораздо лучше нас, до какой степени подобное поведение пятнало аристократию. Когда они ушли с мисс Поль, мы старались успокоиться; но мисс Мэтти была просто вне себя от ужасного известия. Она считала и пересчитывала, и вышло, что более пятнадцати лет не приводилось ей слышать ни о какой знакомой свадьбе, исключая одной мисс Джесси Броун, и это, как она говорила, совершенно ее поразило и заставляло чувствовать, как будто она не может ручаться за будущее.
Не знаю, мечта ли только, воображение ли с нашей стороны, или оно действительно так, но я приметила, что, тотчас после того, как разнесется весть о помолвке в каком-нибудь обществе, все незамужние в этом обществе встрепенутся необыкновенной суетливостью, вздумают наряжаться, как будто говоря безмолвно и бессознательно: «ведь мы также девицы». Мисс Мэтти и мисс Поль говорили и думали о шляпках, платьях, чепцах и шалях в продолжение последовавшей за тем недели более, чем в продолжение предшествовавших этому многих лет. Но, может быть, это происходило вследствие весенней погоды: март был такой теплый и приятный, а меринос, пух и всякие разные шерстяные материалы были не весьма приличны для ярких блестящих солнечных лучей. Не наряд леди Гленмайр завоевал сердце мистера Гоггинса; она, совершая свои добрые дела, ходила в платьях, еще более поношенных, чем прежде. Хотя при торопливых взглядах, бросаемых на нее и в церкви и в других местах, она, казалось, как будто избегала встречи с своими друзьями, на лице её почти расцвела свежесть юности; губы казались краснее и полнее, чем в их прежнем сжатом положении, а глаза покоились на всех предметах с медлительным блеском, как будто она