Даже декабристы, о которых принято говорить исключительно в хвалебном тоне, не спешили провозглашать свободу для своих крестьян. А в Конституции Никиты Муравьева даже предполагалось сохранение помещичьего сословия. У него самого, к слову, было двести крепостных, которым он не подписал вольные. Одним из немногих участников восстания, кто отпускал крестьян, стал Иван Якушкин (правда, это случилось значительно позже). В своих «Записках декабриста» он сетовал, что почти все помещики смотрели на крестьян как на собственность и на крепостное состояние – как на «священную старину». А заниматься образованием народа, по их же мнению, пагубно и недальновидно.
Конечно, в «Манифесте к русскому народу» Сергея Трубецкого есть призыв об освобождении крестьян, но вот о земле для них – ни слова. То есть, выходит, идите куда хотите? А на что же им тогда жить? Вот уж воистину, «страшно далеки» были от народа декабристы.
Нетрудно подсчитать, сколько у каждого из участников декабристского движения было в собственности крестьян. Все данные имеются в открытом доступе.
Александр Куракин[37], которого прозвали «бриллиантовый князь» за его исключительное богатство и любовь к дорогим украшениям, например, освободил своих крепостных. Он выделил крестьянам 60 тысяч десятин земли, которую те могли постепенно выкупать на протяжении четверти века. Все деньги предназначались внебрачным детям Куракина. Отпустил крепостных и писатель Н. П. Огарев[38]. Но не сделал этого Иван Тургенев, граф Лев Толстой и известный своей острой сатирой Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Описывая тяжкую долю крестьянина, вздыхая о несправедливости власть имущих, писатели не стремились дать волю мужикам. Это ведь могло сказаться на их доходах!
К слову, и Наполеон так и не сделал того, о чем со страхом говорили русские аристократы. Правда, много позже, находясь уже на острове Святой Елены, он рассуждал в частной беседе: да, если бы ему удалось покорить Россию, он бы дал свободу крепостным. Однако во время своего похода к этому шагу он прибегать не стал. Попробовал, но только на небольшой территории. 1 июля 1812 года, воссоздав Великое княжество Литовское (туда вошли Минская, Гродненская и Виленская губернии, а также Белостокский округ), он объявил свободу для крестьян. А дальше… «Объявив о свободе крепостных, я тем самым восстановил бы огромнейшую часть русского населения против ее самой. В очень многих деревнях меня спрашивали об этом освобождении, но война, которую я веду с русскими, есть дело исключительно политическое», – говорил Наполеон.
От безрадостной и бесправной жизни одни бунтовали, другие ломались, третьи – бежали. В Бессарабии к началу XIX века оказалось довольно много беглых крестьян из России. Теплый климат, близко к границам, и еще не прекращающиеся военные действия – легко затеряться. Но вышел казус. В ноябре 1806 года регион отошел к Российской империи (шла очередная Русско-турецкая война), и власти получили возможность отыскать беглецов на законных основаниях. В империи знали, где скрываются крепостные.
Началось расследование. Вскоре выяснилось, что в городе Бендеры (Тигине) оказалось очень много долгожителей и невероятно здоровых людей. Несколько лет в этом немаленьком населенном пункте вообще никто не умирал!
Но все объяснялось не свежим воздухом или здоровой пищей, а предприимчивостью местного населения. С их помощью беглые крестьяне стали принимать имена умерших. Своих документов не было, а обитатели Бендер с радостью помогали обманывать новые власти. Кстати, эта история стала известна Александру Сергеевичу Пушкину, а он, в свою очередь, поделился ею… с Николаем Гоголем. Писатель так вдохновился, что создал свои знаменитые «Мертвые души» (кстати, Чичиков приобретал мертвые крепостные души по копеечной цене – 15 рублей за 18 человек у Коробочки и у Плюшкина по 25 копеек).
А Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин дал другую любопытную зарисовку из помещичьей жизни. В «Пошехонской старине» он описывает ситуацию, где «царь и бог» – владелец усадьбы – полностью контролирует жизнь своих крестьян:
«Чем глубже погружалась матушка в хозяйственные интересы, тем сложнее и придирчивее становились ее требования к труду дворовых. Дворня, в ее понятиях, представлялась чем-то вроде опричнины… Семейный слуга – не слуга, вот афоризм, который она себе выработала и… решилась следовать неуклонно. Отец называл эту систему системой прекращения рода… и противился ей… С тех пор малиновецкая девичья сделалась ареной тайных вожделений и сомнительного свойства историй… Не существовало даже условий, при которых могла бы развиться настоящая сердечная склонность… Вожделели урывками, озираясь по сторонам… и разбегаясь, как только животный инстинкт был удовлетворен».
Вряд ли преувеличивал Михаил Евграфович, хорошо знакомый с бытом и нравами своей эпохи. Самодурство в помещичьей среде не было редкостью.
Глава 7Сколько стоил крепостной?
Летом 1829 года Петербург посетило персидское посольство. Шах Фетх Али-шах[39] послал в Россию своего внука, Хозрева-мирзу, во главе особой миссии. Цель заключалась в том, чтобы восстановить дружеские отношения с Россией после «неприятного инцидента»: убийства членов русской дипмиссии в Тегеране. В тот ужасный день, 30 января 1829 года, погиб глава миссии – Александр Сергеевич Грибоедов. И Хозреву-мирзе поручили каяться и кланяться. Он привез императору Николаю I знаменитый алмаз «Шах» весом 88 карат, он посетил мать Грибоедова и… почти два месяца вел в Петербурге веселую светскую жизнь. Знатного перса наперебой приглашали к себе аристократы, а ночью он с удовольствием прогуливался по публичным домам. Услыхав об интересе Хозрева-мирзы к русским женщинам, некий бедняк продал ему свою дочь.
Майор Брянчанинов, начальник I отделения, которому было поручено следить за персом, утверждал в своем докладе, что Хозрев-мирза был настолько доволен невинностью девы, что щедро отсыпал ее семейству 40 тысяч рублей. По этому поводу даже провели специальное расследование, которое подтвердило: продажа была, но сумму, судя по всему, назначили куда скромнее. 40 тысяч в России не стоил ни один крепостной.
«Теперь я приехал на свободе в отпуск для излечения ран… а завтра ордена и кресты надену и к графу явлюсь, и принесу все свои деньги, которые мне на леченье даны, пятьсот рублей, и буду просить мне тебя выкупить… обвенчаемся перед престолом всевышнего создателя», – писал персонаж Лескова, Аркадий, своей возлюбленной – крепостной актрисе Любови.
Дело Аркадия и Любы не сложилось. Но те самые пятьсот рублей, о которых говорится в рассказе Николая Лескова, были очень солидной суммой для выкупа крепостной. Ценились хорошие работники, умелые ремесленники и красивые женщины, но даже они редко шли дороже двухсот-трехсот рублей. А младенцы «в довесок» продавались и вовсе по пятьдесят копеек.
Цена живого товара в России менялась год от года. Также менялись и правила торговли. Весь XVIII век семьи легко разлучали, когда у барина возникала такая потребность. Законодательно запретил это в 1833 году только Николай I. Представить только: почти полтора века – слез, разрушенных судеб, отнятых детей и осиротевших родителей…
Крепостных продавали и покупали по разным причинам. Кому-то срочно требовалось погасить карточные долги (приятель Пушкина, князь Петр Андреевич Вяземский однажды за ночь проиграл полмиллиона рублей), другие «расширялись» и набирали штат прислуги побольше. Третьим хотелось обзавестись собственным диковинным поваром, способным приготовить экзотические блюда, или театром, как у Шереметевых… К слову, повара и актрисы весьма ценились. Отец фрейлины Смирновой-Россет, например, однажды отдал за хорошего повара 3000 рублей. А Николай Карамзин, русский историк, за тысячу продал своего.
Объявления о продаже размещались в газетах:
«Продаются за излишеством дворовые люди: сапожник 22 лет и жена его, прачка. Цена оному 500 рублей. Другой резчик 20 лет с женою, а жена его также хорошая прачка, также и белье шьет хорошо. Цена оному 400 рублей. А все оные люди хорошего поведения и трезвого состояния. Видеть их могут на Остоженке под номером 309».
«Продаются три девушки видные, возрастом 14 и 15 лет, и всякое рукоделье знающие, кошельки с вензелями вяжут, и одна из них на гуслях играет. О цене узнать в Арбатской части».
«Продаются дворовые мастеровые люди, поведения хорошего: 2 портных, сапожник, часовщик, повар, каретник, резчик, золотарь и 2 кучера… Тут же продаются 3 беговые молодые лошади».
Цену товара указывали не всегда – можно было сговориться на месте. Часто неправильно определяли возраст, лукавили насчет навыков и умений. Если дворовая девка дважды причесала хозяйку усадьбы, могли указать, что она научена ухаживать за волосами. Правда, покупатели знали о подобных ухищрениях и, если действительно требовался знаток какой-то профессии, не ленились и проверить заявленное. Могли поспрашивать у соседей продавца или поглядеть на товар «в деле».
Газетные объявления анализировал академик В. Ключевский и сделал вывод: «В начале царствования Екатерины (имеется в виду Екатерина II. – Прим. авт.) при покупке целыми деревнями… душа с землей обыкновенно ценилась в 30 рублей… В конце царствования Екатерины… трудно было купить имение дешевле 100 рублей за душу. При розничной продаже здоровый работник, покупавшийся в рекруты, ценился в 120 руб. в начале царствования и в 400 руб. – в конце его».
А вот еще расценки: в марте 1760 года помещик Никифор Сипягин продал сослуживцу, майору Писемскому, трех крепостных: Степаниду, Мавру и Ульяну. Выручил он совсем немного, всего три рубля. Невысокая цена объяснялась возрастом девчонок и отсутствием у них каких-то ремесленных навыков. К тому же Сипягин проигрался в карты, и торговаться ему было не с руки. А вот Писемский совершил очень выгодную сделку: любая из девочек могла превратиться в красавицу, которую потом можно было дорого продать в бордель, или научиться плетению кружев у вологодских мастериц. За это всегда накидывали цену!