В XVIII веке считалось, что наибольшее число беглых оседало в Среднем Поволжье. Еще в челобитной 1682 года говорится, что выбирают для этого «понизовые города»: Казань, Симбирск, Саратов и Саранск. А веком позже в этих местах отыскали и вернули прежним хозяевам, московским помещикам, 1872 человека!
Для розыска существовала Сенатская сыскная экспедиция. В правление Анны Иоанновны, в 1737 году, ее стараниями удалось определить местонахождение почти 11 с половиной тысяч крепостных. Любопытно, что большая часть из них принадлежали князю Черкасскому[49], одному из богатейших людей того времени. У помещиков Пазухиных было всего 2 сотни крепостных, и из них сбежали 25. Разумеется, они немедленно объявили о розыске.
Успех Сыскной экспедиции перенаправил беглых в другие регионы. Со второй половины XVIII века они чаще стремились на Кавказ, в Польшу или Литву. Необычно много тогда стало сбежавших из Пензенского и Симбирского уезда. Особенно жаловались князья Голицыны, владевшие там большими угодьями. Губернские канцелярии буквально ломились от жалоб представителей известнейших фамилий: Шереметевых, Толстых, Чернышовых, Блудовых, Ермоловых и Кофтыревых.
Работа по розыску была такой масштабной, что сысковики жаловались на свой тяжелый труд. В 1758 году руководитель комиссии по возврату беглых крестьян писал в отчете: «Саратов с пересылкой беглецов совсем сокрушили. Не знают, куда от них деваться».
Города Поволжья, с их промыслом и предприятиями, привлекали беглых возможностью найти работу. Бывало, конечно, что оседали они в деревнях. Казанская губернская канцелярия обнаружила в Сивинской волости такое большое скопление «сходцов», что для их выселения потребовалась помощь сверху. Только в 1760 году к отправке подготовили 402 человека. Полторы сотни из них принадлежали помещикам, а 34 человека значатся в документах как «дворцовые».
Но у Сивинской волости был и свой хозяин – граф Шувалов. И в этих местах жили люди, трудившиеся у него на «железных заводах». Тогда тех, чье происхождение установить не удалось, попросту посчитали… собственностью графа Шувалова! И отправили трудиться к нему на предприятие. Разумеется, бежавшие от неволи люди совершенно не так представляли себе свободу и попытались возмутиться. Но Шувалов был непреклонен: если живут на его земле, едят его хлеб – значит, он может ими распоряжаться. Граф подготовил письмо в губернскую канцелярию, где подробно описал происходящее. Ему предложили два варианта: или усмирять недовольных, или выселять. В 1765 году беглых из Сивинской волости попросили убраться.
В Верхнеломовском уезде, принадлежащем Шереметевым, ситуация была сходной. В XVII веке те земли передали князю Матвею Черкасскому. Поначалу князь никак не проявлял интереса к своим новым владениям (у него хватало и других), и на его территориях постепенно начали расселяться люди. Делали они это самовольно, ни у кого не спрашивая. Ставили дома, заводили хозяйство, так что в 1717 году на земле князя жили уже 1763 человека, а двадцать лет спустя – почти в 2 раза больше. Ситуация была тем комичней, что бежали в Верхнеломовский уезд… крепостные князя Черкасского. Были там, конечно, и слуги других хозяев – Нарышкиных и Разумовских. Но по большей части – именно княжеские крепостные.
Управляющие Черкасского не раз докладывали ему о пропаже части крестьян. В 1733 году князь подал челобитную императрице Анне Иоанновне с просьбой «подсобить». Убегали сотнями! Тысячами! И они где-то оседали! Тогда была создана розыскная группа, чтобы беду Черкасского исправить. Для сысковиков подготовили точную инструкцию о том, что следует делать:
«Бив кнутом нещадно, а прочих батогами, и всех их з женами и з детьми и со всеми пожитки выслать в прежние жилища» (орфография сохранена. – Прим. авт.).
В двух селеньях, Поиме и Камышленке, довольно быстро отыскали крепостных Черкасского. Отправка их назад осуществлялась жестоко – их дома поджигали, заковывали крестьян в цепи, словно государственных преступников, но даже в момент пересылки «домой» некоторые умудрялись бежать.
Когда владения Черкасских отошли Шереметевым (благодаря браку дочери князя, Варвары, с графом Шереметевым), розыском крепостных стал заниматься зять. Удивительно, но беглецы находились в том же селенье Камышленка, откуда их уже дважды пытались забрать назад (повторная акция проводилась в 1737 году). Тогда Шереметев постановил сделать следующее: придать местечку вид настоящего именья. Вырос помещичий дом, построили тюрьму и приказную избу. Чтобы никто не смог даже слово поперек сказать, оформили землю по-новому. Теперь это была Никольская вотчина графа Шереметева. И все беглые, проживавшие на этой территории, автоматически становились его же крепостными. То, до чего не додумался Шувалов, осуществил Шереметев.
Для беглецов проще было бы (и безопаснее) осваивать свободные земли. Но как узнать наверняка – чья она? Не было таких возможностей у крестьян, и они частенько попадали в новую зависимость. У князей Гагариных в селе Бурдасы остались 70 чужих крепостных, чью принадлежность выяснить не получилось. Так же произошло в селе Лыскове, где почти 4 сотни крестьян попросту сменили хозяев.
Иногда помещики вели себя принципиальнее. Родственник графа Шереметева в 1720 году заставил уехать из своей Пензенской вотчины чужого крестьянина Сергеева (он принадлежал дворянам Языковым). Шесть лет Сергеев странствовал из губернии в губернию, поскольку нигде не мог осесть. Еще больше, почти 10 лет, менял место жительства крепостной Посконин.
Конечно, проще было бежать в одиночку. Так сбежал из семьи генерала Арнольди кучер Тимошка в 1825-м, очень всех удивив. Он служил в доме с восьми лет, считался человеком очень смирным и послушным, ни единого раза не был наказан, и все равно в подходящий момент собрал вещи и был таков. Тимошку искали у его родных в имении Поджио, но его там не нашли.
Статистика XVIII века, собранная историком Алексеем Новосельским, дает такую картину: в 39 % случаев бежали именно по одному. И ровно столько же – в процентном соотношении – было бежавших семей, с женами и детьми. В 13 % случаев организовывали побег вдвоем, с братом или другом. Еще реже – в 2 % случаев – это были группы из 5–6 крестьян, не принадлежащих одной семье. Крепостной понимал: или он берет на себя такую смелость один, или ему лучше обезопасить свою семью. Ведь если он оставит в помещичьем доме супругу и малышей, кто знает, как поведет себя хозяин? А вдруг отправит на страшные пытки, чтобы выяснить, где он скрывается?
Почти половина беглых, особенно семейных, сразу пытались обустроить свой дом и двор. Делали нехитрое жилище, начинали обрабатывать землю. Другие старались заниматься промыслом или извозом. «Своим двором» жили почти 20 % сбежавших, а 42 % работали по найму. Еще примерно пятая часть кормилась плодами своего ремесла. И только у 2 % беглецов имелись средства и возможности для торговли.
Если у беглеца есть способ прокормиться – он вряд ли захочет вернуться назад. И у других будет стимул бросить барскую землю. Поэтому в 1767 году подготовили указ о наказании для тех, кто берет на работу чужих крепостных. Правда, вскоре выяснилось, что у помещиков трудится такая незначительная часть беглых, что дело не стоит внимания.
Совсем небольшой процент из тех, кто бежал, изначально располагал средствами. Только 1,7 % из таких относят историки к действительно зажиточным крестьянам. Начиная новую жизнь, они не только ставили дома, но и приобретали скот, лошадей. А вот разбоем занимались примерно 3 % сбежавших. То есть насиженные места редко покидали благополучные люди. В основном на поиск лучшей жизни людей толкала нищета и плохое обращение. Вспомним парикмахера Салтыковой, который два года провел в крошечной комнатке!
С беглецами не церемонились. Их воспринимали как воров, покусившихся на чужое. Нередко после возвращения продавали. Раб взбунтовавшийся переставал пользоваться доверием, его следовало как можно скорее сбыть с рук. И только если речь шла о возвращении сотен крепостных, тогда карающая длань могла и не настигнуть беглецов. Наказать одного-двоих – по силам. Четыре сотни беглецов становились уже проблемой. Проще было распределить их по дальним угодьям и занять другой работой, чем тратить время на разбирательство с каждым.
Вот и помещики Яньковы с большой радостью расстались со своей беглой: они продали ее за 25 рублей соседу-однодворцу. Несколько раз девка уходила от них, после чего попадала в острог и силой возвращалась к хозяевам. Когда ее приводили в деревню, исхитрялась найти возможность, чтобы напиться, и заново готовила побег. Но по удивительному стечению обстоятельств именно эта «негодная девка» приглянулась торговцу рыбой. Куда она делась после продажи – неизвестно.
Глава 11«Кличут Малашкою»
Фамилии на Руси появились не сразу. У крепостных – вообще в самую последнюю очередь, в 1861 году. До того момента их называли просто: имя, к которому присоединялось имя отца. Ваньку Каина обозначали в документах Иваном Осиповым лишь потому, что Осипом звался его отец. Также и с крепостной актрисой Екатериной Семеновой – ее официальным родителем записан был дворовый Семен (но мы-то с вами знаем, что это не так). Отсюда и «фамилия».
Но поначалу фамилии обрели выходцы из Великого Новгорода. Это они еще в XIII веке назывались совсем по-европейски: Никифор Радятчин, Твердислав Моисеевич, Гаврила Кыянинов. Мы знаем об этом благодаря летописцам, которые подробно записали павших в легендарной Невской битве.
Сподвижники князя Александра Невского сплошь носили имена и фамилии. Например, Михаил Прушанин, от которого пошли сразу несколько боярских родов. Среди потомков Михаила – представители древнего рода Шеиных, из которого вышел первый русский генералиссимус Алексей Семенович Шеин, и полководец Михаил Борисович Шеин, который руководил обороной Смоленска, когда город обступили польские войска в 1609 году…