А вот Анна Ивановна Анненкова, мать декабриста, имела другую причуду – спать она ложилась не на перины, а на шелковые капоты[96]. Крепостные девки, узнав, что барыня собирается почивать, бежали за утюгом. И дальше, пока Анненкова переодевалась ко сну, быстро гладили с дюжину капотов. Их следовало складывать один на другой, горячими, да так аккуратно, чтобы ни одна складка не образовалась. Случалось, что небольшие заломы все-таки появлялись, и тогда старуха требовала разглаживать шелк заново. В таких бесполезных хлопотах могли пройти несколько часов.
Но мелкопоместные дворяне, владельцы небольшого числа душ, чаще оказывались самодурами, чем собственники огромных поместий (хотя мы знаем по примеру Салтыковой, что из этого правила тоже бывали исключения). Многие из них старались подражать петербургским вельможам: покупали дорогие экипажи, заводили больше дворни, чем могли себе позволить. «Близость мелкого помещика к домашнему обиходу мужика была для этого последнего невыносима, что он у него был весь на виду: он от него ничего не мог уберечь и схоронить. Каждая овца, каждая курица была известна барину и дразнила его аппетит», – писал публицист Сергей Терпигорев в «Оскудении». Терпигорев отлично знал эту среду, и сам был выходцем из нее. На Тамбовщине, о которой он рассказывал в своих произведениях, нередки были случаи, когда помещики самым возмутительным образом вели себя в отношении своих немногочисленных крепостных. За надуманную провинность могли отобрать курицу или скот. Русский историк XIX века Николай Дубровин высказывался о мелкопоместных дворянах еще жестче, чем публицист: «Составляли язву России: всегда порочные, ропщущие, но желающие жить выше своих средств, мучили своих крестьян нещадно».
Александр Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» писал еще отчаянней: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем, воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет».
Радищев поплатился за свою смелость – книга, которую стали раскупать, попала к императрице Екатерине II. И, разумеется, не понравилась. Писатель и публицист был приговорен к казни, а затем к ссылке в Илимский острог. Павел I позволил Радищеву вернуться, но не в столицу, а в Калужскую губернию. А Александр I фактически отменил все наказания. Однако душевное состояние Радищева было настолько расстроено, что в 1802 году он покончил с собой.
Мелкие помещики изводили своих крепостных барщиной, хотя при Павле I ее сократили до трех дней. В летнюю пору у крестьян практически не было времени для отдыха, и к концу страды люди были совершенно вымотаны. Придирки и штрафы в такой момент могли спровоцировать жестокий отпор. В 1842-м в Полтавской губернии трое крестьян убили помещика Трушечникова. Как выяснилось в ходе расследования, виновным был дворянин, который в изрядно нетрезвом виде принялся оскорблять и избивать крепостных. А дворовая мелкого землевладельца Борщевского подмешала яд в хозяйскую пищу, и врачам пришлось очень постараться, чтобы спасти домочадцев. Самого Борщевского похоронили на третий день. Причин этой мести не установили, но на подобные вещи решались только от сильного отчаянья.
Чтобы поправить свое финансовое положение, некоторые мелкопоместные дворяне поступали, как Людмила Васильевна с Тамбовщины, у которой были во владении только две семьи: в одной двое сыновей, в другой – трое. Молодых мужчин помещица выгодно продавала в солдаты. Все в округе знали это и обращались к ней, если хотели уберечь собственных сыновей. Мещанин или купец мог приехать в дом Людмилы Васильевны и вместо своего отпрыска отдать в рекруты крестьянина. Чтобы провернуть эту сделку, требовалось привезти парня в присутствие, где он вынужденно заявлял: да, идет вместо другого. Отказаться было невозможно, а за добровольную явку давали наградную выплату.
Разорение мелких хозяйств было обычным делом, и тогда крепостные выставлялись на продажу. 4 июля 1829 года штабс-капитан оренбургского литейного батальона Черняховский продал свою дворовую Феклу Самойлову, которая когда-то прислуживала его покойной жене. Новой владелицей стала Агафья Рещирова, жена поручика. И это была уже седьмая хозяйка несчастной Феклы. Меньше чем за полтора десятка лет! Хозяевами «девки» были коллежский асессор и титулярный советник, подпоручик и вдова капитана. Все – владельцы максимум десятка крепостных душ. У Рещировой Фекла задержалась и даже родила дочь Екатерину (судя по отчеству – от мужа хозяйки), а свободы так и не дождалась. Но Екатерина получила вольную от новой владелицы, к которой попала после смерти Агафьи Рещировой, и даже вышла замуж за писаря Уханова. Жила небогато, но уже не зависела от прихотей вздорных помещиков.
Но даже жестокость и плохое отношение не всегда вызывали противоборство. Особенно в ситуации войны или тяжелых невзгод. В этом смысле показательна история оренбургского помещика Приезжаева. Он не успел уехать из своих владений, когда подошли отряды Емельяна Пугачева, и не на шутку перепугался. Все знали уже, что самозванец крут на расправу. Помещиков по его приказу не просто лишали жизни, но и долго пытали. Тогда Приезжаев обратился к своим же мужикам с просьбой о помощи. И это при том, что до восстания в округе он считался едва ли не самым суровым!
И все-таки мужики спасли дворянина. Помогли детям переодеться в одежду простолюдинов и спрятали их по своим избам, а помещика засунули в мешок, который погрузили на телеги с мякиной. Под видом этой самой мякины Приезжаева удалось спасти.
Постоянные попреки, боязнь расправы (настоящей, физической) делали жизнь крепостного, и без того сложную, просто невыносимой. В 1831 году императору Николаю I донесли о происшествии в Тамбовской губернии: там повесился крепостной Савельев. Незадолго до этого обнаружилось, что Савельев, назначенный лесником, оказался не самым внимательным исполнителем. В барском лесу кто-то беззастенчиво рубил лес, и когда хозяин это выяснил, то наказал крепостного слишком жестоко. От боли у лесника помутился рассудок, он предпочел удавиться, чем ждать новых наказаний. Император приказал расследовать все обстоятельства, и тогда вскрылось очень многое: помещик Зайцев был известен в губернии как пьяница, развратник и человек буйного нрава. Наказывать крепостных доставляло ему удовольствие. Последовала высочайшая резолюция – лишить чина и дворянского достоинства и отправить на военную службу. Возраст позволяет.
Император Николай I не единожды разбирался с делами, которые касались крепостных. В 1845 году ему представили доклад от графа Алексея Орлова о событиях в Твери. Там крепостная Марья Мамчуренкова жаловалась на «несоблюдение трудового договора»: помещик Фридрих отдал ее в услужение мелкопоместному дворянину Закоркину, под обещание через 5 лет дать вольную. Срок истек уже дважды, а Марью по-прежнему держали в качестве бесплатной прислуги, да с тремя маленькими детьми. Жаловаться Мамчуренкова пыталась, но от нее только отмахивались. А помещик Фридрих и вовсе уверял начальника тверского корпуса жандармов, что не давал крепостной никаких обещаний. Но после вмешательства государя тверскому дворянину пришлось пойти на попятный. Свобода Марье Мамчуренковой была куплена за счет Николая I. Помещик запросил 150 рублей, которые выделил император.
Яркий пример помещичьего самодурства – история владений князя Николая Петровича Оболенского. В конце XVIII века ему принадлежали владения в Храброве, которые соседствовали с угодьями другого дворянина. И так случалось, что во время выпаса коровы или козы нет-нет да и нарушали границу, ничем, к слову, не очерченную. Когда князю сообщили об этом, он дал волю гневу (а приходить в состояние ярости для него было вполне обычным явлением) и приказал «нарушителей» пригнать в собственные стойла и потребовать выкупа.
Соседские крестьяне быстро пришли на поклон к Оболенскому. Слезно просили войти в положение: скотина-то неграмотная, не всегда слушает приказы, а пастух в один момент отвлекся. Но князь был непреклонен и озвучил сумму, равную годовому оброку в тех местах.
Поплакав и кляня Оболенского, крестьяне собрали деньги. Коровы вернулись домой. Но бог шельму метит. И спустя несколько дней уже целое стадо князя Оболенского попало на иевлевскую землю. Не мешкая ни минуты, крепостные соседа загнали скотину к себе. И совершенно спокойно потребовали от Николая Петровича всю сумму назад. «Свои люди – сочтемся».
Гордец Оболенский с крестьянами вести беседу не стал, а вместо этого написал их хозяину, помещику Дмитрию Александровичу – приказывайте, дескать, своим холопам, чтобы чужую собственность возвернули. Недолго думая, помещик отозвался не менее почтительно: он, разумеется, безмерно уважает князя, но в дела своих крестьян обычно не суется. И если господин Оболенский завел привычку выкупать скотину из-за таких мелких происшествий, он не смеет возражать.
Переписка длилась долго, но Оболенскому не удалось настоять на своем. А слава заносчивого и надменного самодура надолго прикрепилась к пожилому князю.
Княгиня Александра Вяземская своим эксцентричным поведением тоже заставляла дворню побегать лишний раз. По дому она предпочитала передвигаться по белым простыням. Прежде чем барыня делала хотя бы шаг от постели до туалетного столика, следовало расстелить простыню, да непременно свежую и без единого пятнышка. Когда пожилая дама садилась в кресло, и оно должно было оказаться накрытым. Прикасаться к себе горничным княгиня позволяла только в белых перчатках.
Александра Вяземская была до крайности брезглива. Из-за церемоний с простынями и надобности постоянно надевать перчатки (ведь если барыня заметила, что они в неидеальном состоянии, следовало тут же снять и заменить на чистые) даже одевалась она по два часа. А когда ей подавали чай или обед, то лакей не должен был прикасаться к посуде или подносу: только через салфетку.