Братьев Орловых, на беду российской казны, было пятеро. Старший, Иван, управлял имением с девятнадцатью тысячами душ (считались только мужчины, так что общее число собственных крестьян можно смело умножить на 3 или даже больше), Алексей получил от императрицы 30 тысяч, правда, не в один год. А скопил он, на момент смерти, 5 миллионов рублей! Графа Федора Орлова облагодетельствовали меньше, но и он в обиде не был. Богачом слыл и младший из графского рода, Владимир (впоследствии его бездетный сын потратил почти все состояние на покупку предметов искусства).
Долговременному фавориту Екатерины, князю Потемкину, «перепали» 37 тысяч крепостных. По 5–6 тысяч крестьян получили фавориты «второго эшелона»: Завадовский, Римский-Корсаков, Дмитриев-Мамонов. Фельдмаршал Румянцев (правда, не за личные, а военные заслуги) был осчастливлен землями и семью тысячами душ, и про личного врача императрица тоже не забыла – полторы тысячи, в личное пользование. Камердинер на свое жалованье и подарки сумел прикупить две тысячи.
А за Федора Ушакова, прославленного адмирала, хлопотал фаворит Григорий Потемкин. Лично просил у государыни земли и крепостных, с полтысячи душ. Ведь во владении у Ушакова было всего ничего – триста.
Правда, был пример и отказа от подношений императрицы. Петр Дмитриевич Еропкин, которому выпала доля наводить порядок в Москве в 1771 году, после Чумного бунта, получил от Екатерины II Андреевскую ленту, а вот тысячу крепостных не принял. Сообщил, с поклоном, что живет с женой один, детьми Господь не одарил, и денег им для своих нужд вполне хватает.
Но крепостное право не было общим и повсеместным. Не знали его в некоторых северных губерниях, не было его за пределами Урала, не держали крепостных вольные казаки (правда, на сибирских просторах они практиковали рабство, но об этом в другой раз). А вот в центре России ситуация была совсем другой. Граф Александр Бенкендорф в 1826 году писал императору Николаю I: «Во всей России только народ-победитель, русские крестьяне, находятся в состоянии рабства; все остальные – финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши… – свободны». Записка Бенкендорфа была направлена против крепостного права, но император внимательно прочитал… и убрал бумагу. В 1826 году заниматься сложным вопросом он не собирался – только-только завершилось «дело декабристов». Императору следовало укрепить власть, а не расшатывать трон. Ведь противников отмены было ничуть не меньше, чем сторонников…
Чем меньше было имение, тем более тесным оказывалось соседство крепостных и помещиков. В усадьбах, за которыми закреплялись тысячи душ, владелец едва ли знал десяток домашних слуг да управляющего. В маленьких владениях все были на виду. У помещицы Смирновой из Тверской губернии, например, имелись грамоты на два десятка крепостных, а ее дом немногим отличался от большой крестьянской избы. Когда ее дочь, Евгения, сумела сделать головокружительную придворную карьеру и стать супругой князя Ивана Долгорукова, Смирнова принимала зятя в этих скромных условиях. Она сама растапливала самовар, пока дворовые прибирались и стелили постели.
«Наповал по всем комнатам ложились гости спать, – записал князь Долгоруков, – и целые сутки торжественная пируха продолжалась… Нам казалось, что мы перенесены в отдаленнейшее столетие нашего мира».
А хирург Франсуа Мерсье, попавший в плен к русским офицерам во время войны 1812 года, с восхищением описал помещика Голбинского: «Обращался со своими крепостными, как с детьми, или, вернее, как с людьми, чья участь ему вверена».
У Александра Суворова были в распоряжении тысячи собственных крестьян. Но другом, фактическим «альтер-эго» стал для него Прохор Иванович Дубасов, Прошка, по-свойски. С Суворовым его связывали по-настоящему крепкие узы: три десятка лет в военных походах! Дубасов стал настолько примечательной фигурой, что о нем слагали анекдоты. Он исправно служил, отличался храбростью и безукоризненной преданностью, за что получил пенсию от императора Александра I и две медали от сардинского короля Карла-Эммануила. Перед смертью Суворов распорядился дать вольную своему верному помощнику, но это пожелание исполнено не было. Вдова фельдмаршала, Варвара Ивановна, была настолько в плохих отношениях с мужем, что не отпустила Прошку на свободу. Крепостная любовь наткнулась на неожиданное препятствие.
Нежно относилась к своей крепостной Пашеньке одна из сестер Вильмонт, Марта. Женщина поселилась в России и пользовалась покровительством сподвижницы Екатерины II, княгини Дашковой. Однажды Марта получила необычный (для Англии, конечно) подарок от своей благодетельницы – девочку. Выглядела она лет на девять, хотя утверждала, что ей около одиннадцати. Марта сразу прониклась к несчастной:
«Бедняжка. Но она никогда не испытает того, что понятие собственность я употреблю во зло. Напротив, я с радостью приняла власть… чтобы дать девочке свободу или… взять ее в ту часть света, куда отправлюсь сама. Теперь я считаю себя ответственной за ее благополучие».
Но упоминаний о Пашеньке немного, и нет сведений, отправилась ли она с Мартой на Туманный Альбион[20]? Или умерла?
Личные отношения крепостных и помещиков всегда интересовали и людей искусства, и историков. Но правду о взаимной симпатии или долгой дружбе обычно скрывали, опасаясь осуждения. Поэтому о них узнавали или случайно, или, как в истории с графом Шереметевым, когда утаить истину оказывалось просто невозможным. Сколько на самом деле было сыграно свадеб, сколько появилось на свет детей в невенчанных союзах – сказать невероятно сложно. Даже после 1861 года не каждый в России был готов признаться: «Моя мать была крепостной». Так что о крепостной любви мы знаем куда меньше, чем о крепостной ненависти. Такие сюжеты отражены в документах следствия, в бумагах губернских властей и в отчетах министров, направленных императорам. Крепостная ненависть тоже была. И еще какая!
Глава 2Крепостная ненависть
Едва произнеся брачные обеты, молодая супруга не всегда ехала в дом мужа. Случалось, что в первую очередь ей предстояло близкое знакомство с сеньором, хозяином земель. Отправить невинную деву к господину – один из обычаев Средневековья. Его называли «право первой ночи». Некоторые историки утверждают, что только в XIX веке удалось полностью прекратить эту варварскую традицию.
Кто первым додумался до этого – определить сейчас невозможно. Но германские племена еще до распространения христианства не гнушались отобрать жену у своего противника. Или потребовать девственность от невесты своего вассала. Это был обряд самоутверждения: унизить того, кто слабее. Показать свое доминирующее положение.
Но и в христианскую эпоху обычай жил. По крайней мере, в XI веке его точно практиковали в Шотландии, во времена королевы Маргариты, супруги Малькольма III.
Эту женщину в королевстве почитали особо: набожная, мудрая, заботливая. Любопытно, что о ее рождении почти ничего не известно. Историк Роджер из Хоудена, живший двумя столетиями позже, был уверен, что шотландская Маргарита доводилась родней киевскому князю Ярославу Мудрому. Но с таким же успехом можно утверждать, что королева была родственницей императоров Священной Римской империи… Фактов почти нет.
Именно Маргарита Шотландская решила вникнуть в вопрос права первой ночи и, узнав обо всем подробнее, ужаснулась тому, сколько юных дев шли на поругание из-за древнего и несправедливого обычая. Королева обратилась к мужу и добилась законодательной отмены в Шотландии сурового германского порядка. Неудивительно, что впоследствии Маргариту причислили к лику святых. Все женщины королевства поминали ее в своих молитвах!
Но горные кланы крепко держались за свои традиции. И даже воля государыни не могла разом искоренить право первой ночи. Пришлось пойти на компромисс: заменить обычай на денежную компенсацию. С той поры было принято платить господину за разрешение на брак. На такое шотландцы согласились. А вот соседи-англичане не настаивали на праве. Британский историк Уильям Блэкстоун считает, что на острове никогда не было порядка, чтобы жену вассала вели поначалу к господину. Впрочем, торжествовать англичанам не приходится: у них весь XVIII и XIX века на рынке свободно покупали и продавали жен. Развестись было нереально, а вот оформить договор купли-продажи – очень даже легко. Сотни женщин попали к новым хозяевам после таких аукционов, обычно устраиваемых на постоялых дворах. Тоже так себе традиция[21].
Расплачиваться заставляли и подчиненных во Франции. Жюль Мишле упоминает о временах, относящихся к правлению последних Валуа (примерно в середине XVI века): «Неподалеку от Буржа, – пишет Мишле, – сеньор требовал “первых плодов” для себя, на самом деле просто ожидая денежного выкупа». Еще очень долгое время в своих владениях феодал был вправе и судить, и наказывать (вспомним графа де Ла Фер, который повесил собственную жену), и даже набирать войско.
Платить за невинность предложил и папа Урбан II. Это он придумал налог «каллагиум» в конце XI века. Но не для женщин, а для мужчин. Считалось, что, если священник хочет нарушить целибат и завести себе даму сердца, никаких препятствий к этому нет – достаточно заплатить в казну определенный налог.
Разумеется, что было приятно и понятно одному, другой мог считать варварством и бесстыдством. Не всякий господин охотно приглашал к себе деву после венчания. В XVI веке юрист Жан Папон утверждал, что многие французские сеньоры с презрением относятся к обычаю первой ночи. Речь шла о столичных господах, а вот в провинции некоторые графы предпочитали формальное соблюдение обычая. Чтобы «возлечь» с девицей, но при этом пощадить ее стыдливость, достаточно было перед брачной ночью оказаться у постели молодоженов и положить на покрывало свою руку. Или поставить ногу. Коснулся – сквозь покров – тела дамы, и вроде бы отдал дань традиции. Так что иногда этот обычай во Франции иронично называли «право ляжки».