Быть зависимым и подчиненным в Испании – тоже значило соблюдать обычай права первой ночи. Знатные сеньоры Пиренейского полуострова абсолютно спокойно укладывали в свои постели чужих жен. Отменить позорный ритуал решился супруг знаменитой королевы Изабеллы Католички, король Фердинанд II Арагонский. В 1468 году он подписал указ, в котором четко проговаривалось: ни один господин не должен брать себе невесту другого, а также требовать за освобождение от этого денежную плату. Маргарита Шотландская в XI веке не сумела избежать компенсации за отказ от «Права», а вот в XV до этого дозрели!
«В христианской Европе, – писал Вольтер, – это было принято очень долгое время… притом что такую тиранию не подтверждал ни один из законов!» И Вольтер был не единственным, кто про это писал. В средневековой поэме «Бодуэн де Сибурк», датируемой примерно 1350 годом, есть и о праве первой ночи. В XVIII веке в трилогии Бомарше о ловком цирюльнике Фигаро тоже можно прочесть об этом пережитке.
Формально закона о праве первой ночи, конечно, не существовало. В этом Вольтер был прав. И в России его не прописывали официально. Но про господские вольности знали все. В XIX веке прогрессивные умы часто выражали негодование относительно крепостного права и сопутствующих ему порядков. Князь Александр Васильчиков, либерал и меценат, писал, что ему известны случаи, когда помещики принуждают девушек к близости. Что могло посеять такое кощунство? Только ненависть!
Когда в 1812 году началось вторжение Наполеона и русская армия потерпела ряд неудач, в Петербурге на полном серьезе рассматривали предложение вывезти из столицы все учреждения. Однако сразу прозвучало возражение: едва господа покинут город, «все разграбят, разорят, опустошат». Точно такие же мысли высказывал в Москве барон Штейнгель: одних дворовых в городе девяносто тысяч, и они готовы взяться за нож. «И первыми жертвами будут наши бабушки, тетушки, сестры». На самом деле во время своей русской кампании Наполеон не раз высказывал планы на будущее – извести крепостное право. Так что опасались бунтов не зря.
К началу войны с французами Россия уже пережила пугачевщину и повторения не хотела. «Емельян сотоварищи» прошелся по помещичьим имениям с огнем и мечом, десятками вешал офицеров. Когда французы продвигались к Москве, многие дворяне бросали свои дома. И грабили их не только солдаты Наполеона. Свои, местные крестьяне с большой охотой растаскивали хозяйское добро. Уже в те годы ненависть к «барам» была просто огромной.
Но, кроме пугачевского, были и другие восстания – меньшего размаха и не настолько известные. С 1826 года по 1834-й Министерство внутренних дел насчитало 148 бунтов. А за год до отмены крепостного права – 108. С 1835 года по 1843-й в Сибирь отправили четыреста человек за расправу над помещиками. А один из самых громких случаев пришелся на 1806 год. Тогда в Петербурге был убит своим кучером князь Яблоновский. О причинах не сообщали, только о последствиях – кучер бежал, вскоре был схвачен и приговорен к двумстам ударам кнута. Наказание привели в исполнение 20 сентября того же года на Конной площади. Посмотреть на это собралась огромная толпа.
Чем провинился перед кучером князь Яблоновский? Трудно сказать. Между князем и крепостным – пропасть в положении, и слуга не мог понимать, что его ждет за такое преступление. Однако в подобных историях чаще всего выплывала самая простая подоплека: возможно, кучер не раз подвергался наказаниям, и не всегда они были справедливыми.
Отец Федора Михайловича Достоевского, помещик и крепостник, тоже был убит в 1839 году своими крестьянами не просто так. «Зверь был человек», – говорили о нем. Даже сам писатель отзывался об отце не слишком комплиментарно, отмечая, что тот был чрезвычайно взыскателен и нетерпелив, а главное – вспыльчив! П. П. Семенов-Тян-Шанский вообще считал, что в XIX веке: «Не проходило и года без того, чтобы кто-либо из помещиков… не был убит своими крепостными». Причины одинаковы – голод, несправедливое отношение, излишняя жестокость, насилие и откровенное издевательство.
Жестокое отношение к своей живой собственности демонстрировали очень многие помещики. Однофамилица Салтычихи, графиня Наталья Салтыкова, годами держала в маленькой комнатке, примыкающей к спальне, своего парикмахера. Она выпускала его оттуда только раз в день, чтобы тот сделал ей прическу, а затем снова запирала на ключ. Справление надобностей, еда, сон и все остальное происходили в одном и том же крошечном помещении. Вздорная помещица опасалась: кто-то прознает, что у нее началось облысение и для наведения красоты она использует накладные шиньоны. По этой причине парикмахера прятали. После двух лет в заточении мужчине удалось сбежать. Салтыкова немедленно объявила крепостного в розыск, но он успеха не принес[22].
«Нет более строгих в наказании своих слуг, как женщины», – отмечал путешественник Ричард Бремнер. И эту фразу полностью подтверждает история княгини Александры Козловской.
Суровый нрав Александра унаследовала от отца – рижского губернатора, Владимира Петровича Долгорукова. Это был настолько гордый и высокомерный человек, что домашние не смели ему и слова поперек сказать. Владимир Петрович правил в доме, словно государь, в то время как его супруга, Елена Васильевна, старалась при нем общаться исключительно шепотом.
Но детей у этой пары было вдоволь. Их третья дочь, Александра, родилась в 1736 году. По сравнению с хрупкой матерью девушка выглядела внушительно. Высокий рост, полная фигура – Александра не метила в красавицы. Но замуж ее выдали вполне удачно, за князя Якова Алексеевича Козловского. У того имелся приличный доход, поместье, а на большее, при внешних данных Александры, рассчитывать было нельзя. Даже миловидные девушки при дворе не всегда могли найти себе хорошую пару. Дочь князя Черкасского, например, пережила две сорвавшиеся помолвки: от нее отказался граф Левенвольде и князь Кантемир. А у Варвары было огромное наследство! Словом, для княжны Долгоруковой все сложилось как нельзя лучше.
Рослая жена куда больше была похожа на матушку субтильного князя. Когда они появлялись вместе, Александра и Яков, знакомые не могли удержаться от улыбки.
«Это была женщина громадных размеров по росту и тучности и похожа на одного из сфинксов, находимых… среди памятников Египта», – записал в своих воспоминаниях Шарль Франсуа Массон.
Чего и следовало ожидать, супружеская пара не была счастливой. Яков Алексеевич быстро уставал от громкой и требовательной жены и предпочитал тишину кабинета или прогулку в парке присутствию на домашних ужинах. И только поначалу он прогуливался один. В редкие часы, когда князь заглядывал в детскую, ему удавалось переброситься парой слов с нанятой французской гувернанткой. Эмигрантка мадмуазель Аньес, как ее называли малыши, любила поэзию и разбиралась в живописи. Так у Якова Алексеевича появился друг по интересам, а затем дружба переросла в нечто большее.
Смущаясь и с трудом подбирая слова, князь сообщил супруге, что «мадмуазель» ждет ребенка. Козловская онемела – впервые в жизни! Но хотя и разразился скандал, Якову Алексеевичу удалось настоять, чтобы гувернантка осталась в доме, чтобы ей выделили флигель. Хотя бы до родов. Затем Козловский предложил оставить молодую женщину на пару месяцев, для поправления здоровья. А по истечении и этого срока француженка снова была беременна. Только когда бастардов стало четверо, а дом ежедневно содрогался от криков княгини (и ее можно понять), Козловский предпочел съехать от жены вместе с дамой сердца и всем своим незаконным семейством. Позже он сумел добиться для них фамилии «Козловские», но без княжеского титула. На развод не подавал, а его бы и не дали.
Именно в ту пору княгиня Александра Владимировна придумала для себя способ бороться со своей печалью. Если ей самой хочется плакать – пусть рыдают и другие. Да в три ручья! Она озиралась в поисках жертвы, пока ее взгляд не наткнулся на двух дворовых девок, собирающих вишню в саду. И этих-то несчастных Козловская и приказала тут же, немедля, выпороть. Причин не объясняла: это ведь ее собственность. Барыня так захотела. И точка. Плачущие девушки молили о прощении, не понимая, в чем провинились. От их криков Козловская повеселела. Экзекуцию смотрела внимательно, с азартом. А когда порка завершилась, то почувствовала прилив сил и улучшение в своем настроении.
С того времени подобные «забавы» были в поместье регулярными. Любой крепостной, вне зависимости от пола и возраста, мог попасть под горячую руку вздорной княгини. Шептались, что Козловская еще за обедом придумывает, кого бы сегодня «подвергнуть тиранству». Едва она выходила за порог дома, дворня разбегалась кто куда. Прислуга внутри особняка старалась ходить бесшумно, не смотреть в глаза княгине Козловской – она этого не терпела. Впрочем, причина для назначения наказания могла оказаться самая нелепая. Важна была не провинность, а пытка. Все затевалось только ради этого!
«Дворовые люди – суть самое жалкое состояние в целом пространстве Российского государства, – писал декабрист Павел Пестель, – солдат, прослуживший 25 лет, получает… свободу… Дворовый человек всю жизнь свою служит».
Чаще других у Козловской были виновны крепостные мужики, словно она вымещала на них обиду, нанесенную мужем. В записках французского путешественника красочно рассказывается о том, как Александра Владимировна вела себя по отношению к людям. Сечь и пороть, прижигать лица щипцами, рвать волосы на девках было ее любимым занятием несколько десятков лет. Причем наказание княгиня исполняла и сама! В записках путешественника Шарля Франсуа Массона есть и совершенно ужасные вещи: Козловская своими руками разорвала рот одной из дворовых девушек просто потому, что та засмеялась невпопад. Но… в отличие от Салтычихи, княгиню не наказали.
К слову, есть мнение, что помешательство Салтычихи (иначе трудно объяснить поведение Дарьи Салтыковой, уморившей по разным оценкам до двухсот крепостных) тоже было связано с семейной историей – якобы ее муж приласкал горничную. И как раз маниакальное стремление Салтыковой причинить боль именно девушкам было следствием той измены.