Михаил Кузнецов — еще одна неотъемлемая фигура «Хора Турецкого», с тех давних дней маеты и заокеанского скитальчества коллектива по нынешнее время его благополучия и постоянной востребованности. Вокальный антипод Кульмиса, удивляющий публику парадоксальными экзерсисами тенора-альтино. По классификации Турецкого он точно не «обмотка», а именно «струна».
«Мы с Михаилом Борисовичем пересеклись во время учебы в Гнесинке, — с непривычным пиететом к коллеге-ровеснику высказывается Кузнецов. — Сблизились на теме активного отдыха. Лыжня, бассейн — вот то, что нас объединяло. Ну, и серьезное отношение к учебе. Я не удивился, когда он пригласил меня в хор. А к кому, прежде всего, обращаться, затевая собственное дело, как ни к тем, кого лучше всех знаешь? Предложение мне понравилось. Я классический музыкант, хоровик. Было желание работать по специальности, продавать свое образование, на которое (если считать музыкальную школу) потратил порядка 17 лет. Страна в тот момент развалилась. Что дальше — непонятно. Родился и учился в одной экономической формации, а работать и жить предстояло в совершенной другой. Чем еще мне, кроме музыки, заниматься? Торговать не умею. Идти в таксисты не очень хотелось… Вариант с хором оказался наиболее конкретным и близким мне по духу. Хотя многим из моих институтских знакомых пришлось кардинально поменять профиль своей деятельности. В лучшем случае, кто-то из них устроился музыкальным редактором или преподавателем, то есть что-то рядом с музыкой, но не непосредственно в ней. Профессиональными исполнителями из той плеяды хоровиков, которым сейчас 50, остались единицы. Вот, скажем, мы с Михаилом…»
«В начале 1990-х возникало немало возможностей „съехать“ из профессии, — говорит Турецкий. — Например, мой приятель Юра, с которым мы когда-то трудились грузчиками в магазине, за несколько лет стал этаким полуолигархом, побывал даже на какой-то должности в московском правительстве. Он открывал разные бизнесы: бюро путешествий и прочее. Нуждался в проверенных, толковых партнерах. И поскольку считал, что я имею „менеджерскую жилку“, в 1993 году пригласил меня работать в свою компанию за зарплату в 5 тысяч долларов. На такую сумму можно было весь хор содержать целый месяц. Но я не согласился, ибо каждый должен заниматься своим делом. Уйдя в бизнес, я все равно тосковал бы по музыке…»
10 главаБорис Абрамович, помогите, чем можете
Сегодня-то мы знаем, что для стойкого хормейстера Турецкого все в итоге сложилось хорошо, как в голливудских блокбастерах. Он покорил большую эстраду, сделал музыку своим бизнесом, избежав тем самым и тоски, и нужды. Однако в «девяностых» такая «нирвана» была от Михаила столь далека, что в любую секунду он мог усомниться в ее достижимости. Самостоятельное существование давалось его коллективу, мягко говоря, непросто. Как эффективно и эффектно предложить свой хор в черных сюртуках, бабочках и кипах широкой публике Турецкий тогда еще не решил. «Америка кормила нас три-четыре месяца в году, — рассказывает Михаил. — В остальное время мы искали работу в России. Концертов здесь не хватало, и платили нам за них поначалу существенно меньше, чем в Штатах. Правда, для репетиций был вагон времени. Мы сидели, почти ежедневно, в одном детском культурном центре возле метро „Алексеевская“ и по многу часов оттачивали свое мастерство. В 1993 — 94 годах наш репертуар стал пополняться эстрадными номерами. На сцене мы, по-прежнему, пели а'капелла, но уже без пюпитров. Приезжая в США, как и раньше, выступали в общинных еврейских центрах, но от нас и там все больше ждали миксовых концертов. Мол, вы нам попойте нашу национальную, историческую классику, а потом исполните, допустим, „Бесамэ мучо“ или что-то еще популярное.
Казалось бы, такие кавер-версии могли сыграть и какие-нибудь местные клубные музыканты. Но когда это звучит „бонусом“ к циклу духовных песен, в исполнении большого мужского хора, появляется совсем иная красочность. Нас самих, как солистов, заводило подобное жанровое сочетание».
Аккурат в момент возникновения у Турецкого первых размышлений о повороте хора в сторону contemporary-стилистики американская ассоциация канторского искусства наградила его орденом «Золотая корона канторов мира». Судьба словно специально подбрасывала Михаилу определенные «маяки», дабы он придерживался прежнего, литургического курса. Его и в Лондон в тот момент зазывали вместе с хором на постоянную работу. Но опять-таки при еврейском общинном центре, где коллективу, так или иначе, суждено было довольствоваться «местечковым», пардон, форматом. Не для того Турецкий «взбрыкнул» перед боссами «Джойнта», чтобы приплыть в ту же самую гавань. От британского предложения он отказался, продолжив искать собственную формулу успеха.
«Помимо регулярных поездок в Америку, где-то со второй половины 1993 года мы стали понемногу наведываться и в российскую глубинку, — рассказывает Михаил. — Каким-то образом нас иногда приглашали в поволжские или уральские города. Такая обоюдная экзотика получалась. Еврейский хор там был, конечно, в диковинку. А для нас, после Штатов, непривычно выглядели реалии российской провинции. К тому же мы за несколько лет привыкли к некоторым иудейским традициям, разделению пищи и всего прочего на „кошерное“, „не кошерное“ и т. д.
Вспоминается, как однажды по пути в Челябинск остановились на трассе, возле бабушек, торговавших разной нехитрой снедью: сосиски, огурцы, бутерброды, семечки… Кушать жутко хотелось, но купить ничего не решились. Как-то стрёмно вся еда выглядела, а для некоторых из нас еще и не кошерно. Возвращаясь назад в автобус, краем уха услышал, как бабушки переговаривались между собой: странные мужики какие-то, спрашивают, из чего сосиски сделаны, про кошер чего-то говорят. Секта, наверное…
Публика уральская, однако, принимала нас шикарно. Как откровение прочел в одной екатеринбургской газете заметку, в которой утверждалось, что „Московский еврейский хор произвел фурор в нашей филармонии, это был лучший концерт сезона“. Ничего себе, подумалось. Пора бы всерьез заняться гастролями по России. Но как, с чьей помощью? Эти вопросы продолжали оставаться без ответа».
Максимум, на что мог рассчитывать в то время коллектив Турецкого на родине, — отдельные ангажементы в академических залах, где правили более-менее расположенные к чему-то необычному директора. И в Америке — вершиной хора являлось уже упомянутое в этой книге выступление в «Джордан-холле» Бостонской консерватории. Событие, бесспорно, значительное для любого классического музыканта, но никак не повлиявшее на расширение зрительской аудитории, ведомого Михаилом «поющего отряда». В «Карнеги-холл» его, после такого внушительного представления в двух отделениях (состоявшего из еврейских духовных произведений, русских народных песен, оперных фрагментов, европейской эстрадной классики), все равно не позвали. Просто потому, что точно подать этот бостонский сольник каким-нибудь влиятельным заокеанским промоутерам и критикам не удалось. Они на данном мероприятии не присутствовали.
Сермяжный путь типа финансово привлекательной «халтуры» в русских штатовских ресторанах вроде, прости господи, брайтонского «Кавказа» ребятам тоже был заказан. Им элементарно не хватало репертуара и имиджа, удовлетворяющего публику подобного заведения. Круг поиска вариантов для достойного существования хора выходил до обидного узким.
«Тот же самый приятель Юра, что когда-то звал меня к себе на работу, в 1994-м порекомендовал мне обратиться в компанию „ЛогоВАЗ“, — вспоминает Турецкий. — Объяснил так: „Возглавляет ее Борис Абрамович Березовский, человек широких взглядов, любящий необычное, экстравагантное. Попробуй с ним поговорить. Все-таки он богатый еврей, а ты занимаешься богоугодным делом“. Я решил посоветоваться с Адольфом Шаевичем, с которым мы продолжали поддерживать хорошие отношения. Сказал, что хочу обратиться с просьбой о поддержке хора к Березовскому, чтобы нам какую-то зарплату платили. А то в Москве мы сидим без копейки, у нас ни кола ни двора. Затем написал письмо в „ЛогоВАЗ“ на имя Бориса Абрамовича. Рассказал, что мы — коллектив академических музыкантов, несколько лет восстанавливаем традиции еврейской литургической музыки, мечтаем развиваться, нуждаемся в вашей помощи. Хотим снять фильм о нашем хоре, показать свое выступление по телевидению.
Березовский отреагировал довольно скоро и по-деловому. В такой-то день у него будет минут 25, перед выездом в аэропорт, и он готов с нами встретиться. В назначенный срок он приехал с заместителем гендиректора „ЛогоВАЗа“ Михаилом Гафтом в московскую синагогу (и после расставания с „Джойнтом“ мы периодически продолжали там петь и репетировать), и за отведенное время мы показали им, как говорится, все грани нашего таланта.
Березовский сказал: „То, что я услышал, — гениально. Даю вам 5 тысяч долларов в месяц“. Мы раскидали эту сумму на 20 человек, и получилась неплохая прибавка к нашим нерегулярным на тот момент концертным заработкам.
Я и с руководством ОРТ тогда встретился. Конечно, мы в формат канала не попадали, но как культурологическое явление, да еще и симпатичное Борису Абрамовичу, фактическому владельцу ОРТ, нас вполне могли по ТВ показать.
Попробовал законтачить и с матерым продюсером Юрием Айзеншписом. В России в первой половине 1990-х настолько стремительно все менялось, что при моих частых, продолжительных отъездах в Америку я не успевал оценивать происходящее. Возвращался всякий раз из Штатов с ощущением, что тут, на родине, за время моего отсутствия целая жизнь прошла. Кроме того, в те годы у меня еще не было продюсерского опыта. Я не понимал, какие механизмы задействовать для раскрутки группы, практически никого не знал в отечественном шоу-бизнесе. А уж как пиарить брэнд „еврейский хор“ в славянской стране, совсем представления не имел. Поэтому готов был принять любую помощь. Айзеншпис, с его возможностями, как мне кажется, мог повернуть нас в сторону клезмерской музыки или в стилистику сестер Берри. И это, наверное, хорошо бы пошло по телевизору, а значит, и по стране. Но он хотел, чтобы под такой проект я добыл ему у Березовского миллиона полтора долларов. Сомневаюсь, что Борис Абрамович выделил бы такую сумму Айзеншпису. К тому же внятного бизнес-плана, насколько я понял, у Юрия Шмильевича не было. Да и у „ЛогоВАЗа“ постепенно начинались какие-то сложности, Березовского уже волновали совсем другие вопросы. Вскоре его финансовой поддержки мы лишились. Еще какое-то время нам помогал главный компаньон Березовского — Бадри Патаркацишвили. Помню, однажды он подошел ко мне с нашим диском духовной музыки и попросил мой автограф. Сказал, что слушает эту музыку в машине, она его вдохновляет. Но пот