— Петр на работе?
— Трудится.
Мы с ней в «белом будуаре» пили кофе с ликером, Алина повествовала о своем потрясении от «Криминальной хроники»:
— Родя, я ведь никогда не смотрю телевизор. — Обычная песня столичного интеллигента. — Никогда! А тут — как будто предчувствие трагедии. Мне стало страшно.
— Страшно? — Я удивился — так просто и искренне прозвучала последняя фраза.
— Ты уже оправился?
— Вполне. Можешь быть со мной откровенна, даже прошу.
— Я вдруг почувствовала до дрожи, что такое — человек «внезапно смертен». Когда увидела… — Алина широко раскрыла зеленые глаза за стеклами, — когда увидела мертвые обнаженные тела. На миг! Показали на миг, но страх остался. Ты просишь откровенности…
— Да, да.
— В их изломанных, исковерканных позах был воплощен восторг оргазма и ужас агонии… Противоестественное соединение, необычное — смерть и страсть.
— А лица?
— Неузнаваемые! Особенно ее — вот именно печать смерти. Его лицо, посеревшее и словно помолодевшее, отрешенное. И профиль Наташи, эти синие от яда губы… Нет, страшно! — Алина содрогнулась всем телом. — Что-то во всем этом есть…
— Ты уже сказала — противоестественное.
— Да! Почему, Родя? В чем причина?
— Вот, расследую.
— Мой поэт считает… — Едва заметная улыбочка; Алина не может удержаться, чтоб не сказать про мужа какую-нибудь гадость, то есть она ценный свидетель. Ты не поверишь! — И прошептала: — Что они убиты.
— На каком же основании?
— О, чистая психология: Всеволод не из тех, слишком любил жизнь и т. п. Но Натали… это тонкая штучка! — Алина жадно вопрошала взглядом: можно ли говорить все, все?..
— Она тоже любила жизнь.
— Значит, тебя любила больше жизни. Родя, женщина на все способна от отчаяния.
— Она сама сделала выбор.
— То есть выбрала богатого.
Мне стало уж совсем тошно в этом копаться, а Алина разлакомилась.
— Она, конечно, стервочка. Но задай себе вопрос, Родя: не ты ли подтолкнул…
— Дорогая, давай о другом. Ты на похороны нашей бабушки не ездила…
— Не выношу этот обряд!
— К сожалению, — любезно продолжал я. — Твоя наблюдательность и острота ума — не возражай! — общеизвестны. Ребята ничего не могут толком рассказать. Во сколько Петя тогда вернулся домой, не помнишь?
— В позапрошлую субботу?
— Да, после похорон.
— Пьяный, он не даст забыть. В первом часу. Они засиделись на Восстания, вирши свои перебирали. — Алина усмехнулась. — К тридцати пяти можно, кажется, подвести итог о зловредности графоманства. К тебе это, конечно, не относится.
— Благодарю. Петя пил водку…
— О, не напоминай! В прошлую субботу опять похороны, опять напился — Степа сдал его мне с рук на руки. Голубчик мгновенно погрузился в сон. Одетый, представляешь?
— Ночью-то небось вставал, колобродил…
— Понятия не имею. Как всегда в подобных экстремальных случаях, я приняла снотворное и спала отдельно.
Итак, у Петра нет алиби на обе субботы. С разрешения хозяйки я закурил, размышляя. По поводу наблюдательности и остроты я не польстил: Алина встрепенулась и заговорила:
— Откуда вдруг такой интерес к Петру? Ты его в чем-то подозреваешь?
— Меня интересует, не спровоцировал ли кто-нибудь любовников. По данным экспертизы, яд был принят с десяти до двенадцати.
— Родя, возможно, ты прав! — Она поколебалась и приняла мою сторону. (Чем-то Петька ее достал, кажется, понятно чем!) — В эту субботу, когда Степан привез домой Петьку, тот бормотал про какие-то акции, деньги… Я в этом ничего не понимаю, но, похоже, он обвинял управляющего в злоупотреблениях.
— Да, это могло послужить мотивом, — пробормотал я.
— Сомневаюсь, — протянула Алина. — Всеволод покончил с собой из-за того, что Степа проворовался? Или ты думаешь… — Она вдруг разгорячилась, раскраснелась от волнения и стала почти хорошенькой. — Ты думаешь, их отравили?
— Не исключено.
Томная эстетка была потрясена.
— Органы расследуют убийство?
— Нет, я сам.
— А если ты найдешь отравителя, что с ним сделаешь?
— Там поглядим, — отвечал я уклончиво, потому что ответа не знал и вообще так далеко не заглядывал. Меня бесила, крутила и заставляла действовать одна идея: кто посмел перебежать мне дорогу, в чьих руках столь жалкой игрушкой я оказался?
— Завещания нет?
— Вроде нет. Но у нас с кузеном, кажется, и родни больше нет. Близкой, во всяком случае.
— Здесь — нет. — Она подчеркнула слово «здесь».
— Доллары имеют силу только в этом мире.
— И в том. У вас есть родня в Италии.
Странное волнение охватило меня.
— Что ты знаешь, Алина? Расскажи.
— Очень мало. Тебе Петр ничего не говорил?
— Ничего.
Она задумалась на минутку, явно выбирая, и опять поставила на меня — наследника.
— Всеволода этой весной разыскал иностранный родственник, кажется, ваш дядя. Вы ж встречались в мае в Риме.
— С братом, случайно. Ни о каком дяде я не слышал.
— Не вижу причин для беспокойства. Он — дальняя родня, не российский подданный… Состояние перейдет к тебе по праву.
Я засмеялся.
— По праву сильного.
— Иронизируешь? Ты действительно сильная личность. — И добавила негромко, мстительно: — Петр с ним ездил, а меня не взял.
— Странно, для искусствоведа Италия… А почему?
— До сих пор скрывает. Женщина?.. Все-таки вряд ли…
— А что, муж твой…
— При случае не откажется, но и тащить за границу… дорого. Здесь что-то другое. Родя, я во всем доверяюсь тебе, ты расшевелишь этот муравейничек.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, Алина. И я тоже не подозреваю пока, какие силы тут действуют.
— Силы ада. — Алина усмехнулась. — Петр не потянет, где ему…
— Однако он скрыл от меня Рим. Они вдвоем ездили?
— По-моему, да.
«Сверкание небес, смятение сердец и бесов суета». Он окликнул меня возле Дома Ангела и не упомянул ни о каком родственнике!
— Если речь идет о спорном наследстве, — заговорила Алина очень серьезно, — и капиталист действительно убит, тебе надо быть осторожным, Родя.
Я подхватил:
— Не пить кофе с ликером в незнакомой компании.
— Не шути! Этот способ коварен и весьма безопасен для убийцы. Можно ведь запутать алиби.
Как явственно вспомнились мне пятна яда в пыли половиц!
— У меня есть ангел-хранитель.
— Он отвел от тебя убийство?
Я вгляделся в зеленые беспокойные глаза.
— Самоубийство. Ты ведь спец по фрескам, Алина?
Она рассеянно кивнула.
— Хочу показать тебе одну. Приезжай как-нибудь в Опочку.
— Роспись в храме? — Лицо ее сразу сосредоточилось.
— В моем доме — флигеле бывшего поместья Опочининых. Не старинная, к сожалению, новейшая. Называется «Погребенные».
Я пришел в «свой» банк на Садовом кольце. Но об этом никто не знал (что будущий хозяин явился). Помещение импозантное, по-европейски элегантное, все сверкает и лоснится… и такое все чужое, чужое, вот и с братом моим мы стали чужие, а ведь по отцовской линии одних кровей.
Молоденький клерк за полированной стойкой, за пуленепробиваемым стеклом сомневался, примет ли меня сейчас сам Степан Михайлович.
— Примет, примет, сообщите.
Сообщили. Степа вылетел из боковой какой-то дверцы, кинулся ко мне руку жать:
— Что ж ты не предупредил, Родя? Я б машину прислал! — Окинул гневным оком замерших подчиненных. До них дошло, молоденький аж позеленел.
Вознеслись на какой-то там этаж, прошли в главные покои — Всеволодовы. Стол соизмерим с тем, из гостиной, только не белый, а черный. По настоянию Степы я уселся во главе в прямо-таки императорское кресло и почуял на миг некое дуновение власти, но не вдохновился.
— Позвать юриста?
— Зачем?
— Дела не терпят.
— Ваши дела терпят.
— Твои, Родя, твои…
— Не уверен, — прервал я. — Не хочу! — И вспомнилась фраза художницы: «Уверена, на такое слюнтяйство вы не способны». — Знаешь, почему не хочу?
— Ну, ты настоящий поэт, — отвечал управляющий искренне; в отличие от Петьки он никому в этом плане не завидует, считая себя самым избранным и первым среди равных.
Я покачал головой.
— Я виноват в их смерти.
— Врешь!
— А кто?
— Не знаю, но… ведь врешь, Родька!
— Как тебе сказать… Я это сделал, понимаешь? — Я говорил почти шепотом, и он отвечал так же:
— Ты дал яд?
— Всеволоду. Но мне подыграл кто-то.
— Не понимаю.
— Французский флакон. Помнишь?
— Ну!
— Это не мое.
— Не понимаю! — крикнул Степа.
— Я сам не… Я не хотел убивать ее. Кто-то подстроил.
— Родя, опомнись! В предсмертной записке он пишет о склепе… в своем саркастическом духе. Это двойное самоубийство!
— А Евгений? Тройное, да? И кто украл труп?
Модернист опустил могучую голову.
— Ты ничего не хочешь мне поведать, Степа?
— Если ты говоришь правду, — он окинул меня острым взглядом исподлобья, — если ты не сошел с ума…
— Да не сошел пока!
Управляющий забормотал:
— Сева почувствовал приближение смерти, написал записку, предложил Наташе… или отравил ее тайком…
— Все не так! Он бы вызвал врачей. И главное: за что погиб Евгений?
— Ну, он подыграл им и…
— Я бы поверил в такую фантасмагорию, если б обнаружил труп на месте в парке спустя секунды!.. Ну, две-три минуты.
Степа с трудом закурил — пальцы ходуном ходят, — проговорил с горькой укоризной:
— Зачем ты все это придумал?
— Что?
— Что дал яд брату.
— Я правду сказал. И вот зачем: чтобы облегчить тебе признание.
— Не бери меня на понт!
Тут я взял его на понт:
— Ты стоял за тем кустом в парке, я видел. Ты отравил Женьку.
— Отравил? — взревел модернист. — В психушку тебе пора! — Вскочил, пробежался по кабинету, как бегемот. — Всюду яды мерещатся, всюду…
— Он был отравлен.
Степа затормозил, рухнул в кресло, сказал тихо: