— Нет, не уходи, ты можешь пригодиться. Ну, Степа!
— Я озирался по сторонам, позвал негромко: «Жень!» Никто не откликнулся. Ну, двинулись, время от времени я взывал безрезультатно…
— А Петр?
— Невменяем. Вот здесь (мы подошли к тому кусточку) я услышал шорох и вдруг увидел его лицо.
— Каким оно было?
— Черт не различить — просто белеющее пятно. Я отвел Петьку, вон к тому дереву приставил.
— Лара, подойди туда и прислушайся. Повтори ваш диалог.
— «Женя, виноват, каюсь, но я верну всю сумму!» — «Где ты ее прячешь?» — «Да не прячу, все до цента вложено в газовые акции». — «Погребенные уже не скажут». — «Клянусь, я верну!» — «Ты — убийца!»
Он замолчал. Лара быстро подошла, руки в карманах джинсов, лицо разрумянившееся, оживленное азартом.
— Если очень прислушиваться — все слышно.
— Он был пьян, — возразил Степа тревожно. — Я сдал его с рук на руки жене.
— Алина приняла снотворное, — пояснил я, — и спала отдельно.
— Ты полагаешь, он вернулся ночью и забрал… — Степа закурил, пальцы дрожат. — В принципе это возможно. Я оттащил тело метров на десять от тропинки, вы не нашли.
— Волок по земле или на руках отнес?
— На руках, разумеется.
— Покажи, где ты оставил его.
Редеющий подлесок тонул в тусклых закатных лучах. Мы остановились возле зелено-серой осины.
— Где-то здесь. Точнее не скажу, было темно.
— Ты уверен, что в этом направлении?
— В направлении уверен — к проселку, к машине.
— Странно. Те следы — помнишь, мы втроем смотрели? — поломанные ветки, трава, слегка примятая…
— Да помню!
— Следы как будто указывают на противоположный путь.
— К дому? — поразился Степа.
— К склепу.
Он прошептал:
— Там же не было трупа… то есть Женькиного.
Я словно очнулся.
— Да, конечно. Убийца долго искал, бродил и наследил. Вряд ли те следы что-то дадут нам.
Мы побрели назад к аллейке, Лара спросила:
— А зачем вы вообще трогали труп?
— О Господи, я же решил, что убил его! Оттолкнул — он ударился головой о корневище, тут Родя, говорит: «Мертв!» — и исчезает.
— Но зачем тащить?..
— Девушка, откуда я знаю! Выпимши, в панике, машинально. Вдруг слышу голос: «Степа, где ты?» Вспомнил про Петьку, бросился к нему.
Мы наконец выбрались из чащобы и зашагали по сумеречной тропе.
— Степ, он так и стоял возле того дерева?
— Нет, почти на выходе из парка. Бормотал про какое-то привидение… доктор, наверное. Он только что отчалил на велосипеде, мы его обогнали.
Заросли раздвинулись, показался проселок с автомобилем, вечерний печальный пейзаж в угасающем алом отблеске.
— Ну, Родя, дали тебе что-нибудь наши похождения?
— Петр мог вас слышать. Возможно, ему был понятен смысл. Надо исходить из текста.
— Из текста?
— Ваш диалог.
— Только в бреду Евгений мог назвать меня убийцей! — прошипел управляющий.
— Ну, рассуждая логически, кто денежки присвоил, тот…
— Родя, я был с тобой предельно откровенен.
— Только потому, что я сам тебе признался кое в чем.
— Черт, я правду говорю! Не веришь?
— Никому из вас!.. Однако последняя фраза: «Ты — убийца!» — такое откровение не придумаешь, инстинкт самосохранения помешает.
— Евгений ошибся!
— Да, наверное, он разговаривал не с тобой. Предсмертное помутнение сознания. Вы говорили о разных вещах.
Управляющий нервно хохотнул:
— О миллионе долларов.
— Нет, не то. Секретарь Всеволода соображал, что никакую сумму ты не прячешь, а пустил в оборот. Твои реплики до него, судя по всему, не дошли… а вот его обрывистый текст: «Где ты ее прячешь?» — «Погребенные уже не скажут…» — «Ты — убийца!»…
Степа взглянул искоса.
— Кто, по-твоему?
— По-моему, я.
Художница пробормотала с досадой:
— Если вам охота разыгрывать из себя жертву…
— Не жертву, а преступника, дорогая. Я не разыгрываю, а ощущаю так.
— И ничего не боитесь?
— Ничего.
— Ладно, я с вами, — заключила она неожиданно, и я вдохновился.
— Так вот, друзья. Евгений дважды заявил, что должен поговорить со мной. Я вышел следом на крыльцо, позвал (тут мне помешали — доктор отбыл). Потом вы с Петром отвалили… но он слышал мой голос, ждал меня.
— Не обязательно, — вставил Степа в нетерпении.
— Во-вторых. Слушайте! И ты, и Петр после смерти Всеволода меня разыскивали и звонили секретарю. «Родя в курсе» — помнишь? Получается, он догадывался.
— Вы с ним сговорились?
— Нет. Единственное объяснение: Евгений знал, что я налил в бокал брату…
— Невозможно! Я уже тебе говорил: никто из нас не покидал гостиную, пока Всеволод общался с тобой.
— Допустим. Но смерть случилась при нем, всю ночь он провел с мертвыми… Мало ли что услышал он, в какие тайны и бездны заглянул.
— В тайны, бездны, — пробормотала художница. — Почему «Скорую» не вызвал? Ваш секретарь все это и провернул.
— Нет! — отрезал модернист. — Вы не знали Женьку.
— А может, и вы до конца не знали.
— Родь, скажи! Ты имел на него огромное влияние… не знаю уж, на чем основанное… но факт. Однако смерть Наташи он бы никому не простил.
— Кому-то простил, Степ. Это тоже факт.
— Ей? — тихонько сказала Лара.
— Пардон, мадам, она отравилась.
— Может быть, она слишком любила мужа.
— Ваша логика мне недоступна. Предполагать идеальные мотивы в таком деле…
— В каком?
— Отравление — самое гнусное деяние на свете. Подлое, подпольное и частенько безнаказанное. Да, Родион! Можешь хоть завтра вышвырнуть меня из своей «империи», но я облегчил душу.
— Ты прав. Троица «погребенных» потому так и ужасна. Теперь насчет «безнаказанности»… С того момента в прихожей брата я ведь уже не живу. Вот и не боюсь ничего, девочка, никаких чувств не осталось. Свидетельствую объективно и бесстрастно.
— Врешь! — азартно воскликнул Степа. — К чему тогда это расследование?
— Мне нужен мой покровитель.
— Покровитель? — Шепот его, багровое лицо приблизились к моему почти вплотную. — Ты копаешь кому-то могилу.
Я отшатнулся:
— По-твоему, такие мелкие мотивы…
— А вам нужны возвышенные? Идеальная любовь! Допустим, твоя жена покончила с собой из-за каких-то там угрызений. И Женя последовал за нею. Тогда кто украл и спрятал его труп? Или ты окончательный псих и не ведаешь, что творишь. Или действует враг… нечеловечески умный и сильный.
— Дух нашей бабушки. — Я усмехнулся. — Нет, Степа, это человек. Он сидел с нами за поминальным столом в прошлую субботу.
Степа вздрогнул всем телом.
— Яд этой чертовой бабушки был у тебя?
— У меня.
— И он запечатлен в золотой чаше на фреске!
— Которую, между прочим, — заметил я, — сфотографировал итальянец. А ты сокрушался, что нет наследника.
— Да какой он родственник, я и значения не придавал!
— И все же: кому останется состояние в случае моей смерти?
— Ты сам должен написать завещание, Родя.
Мы с Ларой по обыкновению собирали валежник, все дальше от флигеля, все глубже, очищая парк от сухостоя, праха и тлена десятилетий. Мы не сговаривались, не обсуждали этот ежевечерний, пышно выражаясь, обряд очищения, испытания «огненным столпом»; он стал необходим.
В чаще почти смерклось, бесшумно опадали листы, и настойчиво звенел в ушах моих предсмертный голос: «Где ты ее прячешь? Погребенные уже не скажут. Ты — убийца!» Я убийца, но и наш блаженный Женечка ужасно замешан, коль меня не выдал. «Погребенные уже не скажут» — про убийцу? Нет, он дальше обвиняет — значит, знает. Они не скажут, «где ты ее прячешь» — вот ключевая фраза. «Ее» — первое, что приходит в голову, — бутылочку с болиголовом.
— Но откуда он про нее знал? — пробормотал я нечаянно вслух, сбросив наземь охапку хвороста; Лара на корточках разжигала костер; подняла голову.
— Про кого?
— Наша бабуля клялась, что никому никогда про яд не рассказывала.
— Еще бы. Это было совсем не в ее интересах.
— Если Наташе… Они встречались после моего визита.
— Кабы я знала, какой «мистерией» все это обернется, я б их разговор подслушала, честное слово.
— Лара, не смейся.
— Нет, нет!
— Не смейся. Болиголов убил пятерых.
— Да не берите же все на себя. Тридцать лет назад вы были ребенком.
— Но удачно продолжил родословную линию. С братом понятно, зато остальное… мрак.
— Вы полагали, что они с Наташей выпили тот самый бокал шампанского?
— Я так думал.
— И одна доза привела к смерти обоих?
— Да ведь в спешке, на нервах… сколько я там ливанул — не ручаюсь.
— Но теперь вы в сомнении из-за секретаря?
— Да, если доктор не ошибается насчет отравления… перед Евгением я чист.
— Где вы хранили яд?
Я рассказал.
Первым моим благородным порывом (еще тогда, при бабушке) было — избавиться от смертоносной жидкости. Я подошел к открытому окну — из зарослей парка возникли доктор с художницей — и отвернулся… Нежные весенние лучи озаряли «Погребенных», которые словно околдовали меня. «Что за странное создание!» Старуха глядела непроницаемо. «Вариация на тему рублевской «Троицы»? А что в чаше?» Она все молчала. «Не вино для причастия, правда? Это яд?» Наконец произнесла: «Это моя последняя вещь. В такой символической ипостаси я попыталась выразить некоторые свои ощущения». Послышались шаги доктора по лестнице, и я машинально сунул бутылку с болиголовом в карман куртки.
— А потом? — спросила Лара. — Почему потом не избавились?
Я задумался: чрезвычайно трудно передать в словах подсознательные побуждения — как возникает смертный грех.
— В тот же день вы услышали разговор брата с женой и задумали убийство?
— Сознательно — нет.
— Вы любили свою жену.
— Наверное. Да. Я не смог бы.
— Но вы убили ее.
— Значит, смог.
Про яд я вспомнил уже дома после их ухода, как будто «чертова бабушка» прошептала на ушко: «Здесь примерно на четыре порции». Слишком много, подумалось с усмешечкой, хватит и одной. Мне вдруг р