— Родь, отдай хоть наш, отечественный.
— Пока обойдешься водительскими правами. Итак, Петр, говорят, в субботу ты был «мертвецки». Я лично за столом ничего такого не заметил… да и водки много осталось.
Петр отвечал обстоятельно (а Степа слушал его в чрезвычайной сосредоточенности):
— Ты же знаешь, Родя, со мной бывает после сильного душевного потрясения. «Криминальная хроника»… неделю я жил в стрессе! И вот отпустило — внезапно, здесь, — он усмехнулся, — средь русских лугов и лесов.
— Ты ничего не помнишь?
— Как будто мы шли и шли, шли и шли по бесконечному черному тоннелю.
— Да прям бесконечному! — возразил Степа брюзгливо. — По тропинке шли. Конечно, он то к одному дереву прислонится, то к другому… Измучился я.
Петр продолжал, игнорируя управляющего:
— Я помню страх.
— Страх?
— Кто-то на выходе в светлом прогале прошел, прокрался… Я стал Степу звать…
— Значит, он не с тобой был?
— С ним я был, ну, на секунду отлучился в кустики…
— С поломанными веточками?
— Родя, прекрати! И ты, Петь, не выдумывай: в этом прогале ты меня и видел. Я его сгрузил на заднее сиденье — это-то помнишь?
— Смутно.
— И мы двинулись. Доктор местный встретился, на велосипеде катил в свою больницу.
— Где именно? — уточнил я. — Уже далеко от парка?
— Да нет, почти у начала проселка, все это заняло какие-то минуты. Доехали, я его Алине сдал, сам отправился домой.
— Ночевал один?
— Одинешенек. — Он улыбнулся с болью. — Женьку я любил, блаженный человечек, не от мира сего.
Мы с Петром разом кивнули, подтверждая. Господи, какие ж силы я привел в движение, отобрав у старухи яд!
Она пришла ближе к вечеру — беззаботное существо, без обременительного прошлого — с доктором (он мотался к какому-то больному на своем велосипеде, встретил Лару и т. д.).
— Ваш друг Евгений отыскался?
— Он мертв.
Старик отшатнулся на скамейке, чуть не упал, но справился.
— С каким же диагнозом?
— Я не могу найти тело.
— Отчего ж вы так уверены, что он скончался?
— Аркадий Васильевич, давайте в подробностях вспомним прошлую субботу.
— Я помню!
— Секретарь Всеволода дважды — и весьма многозначительно — сказал мне при всех: «Нам надо поговорить». Я думаю, его погубила эта фраза.
— О чем? О чем он хотел поговорить?
— О гибели патрона, очевидно. Выходит, убийца среди нас.
— О нет! Среди вас.
— Согласен. Вы покинули застолье раньше всех.
— Ну и что?
— Опишите свой путь в больницу.
— Прошел по аллейке с велосипедом. В настроении таком, знаете, приподнятом…
— С чего оно приподнялось, простите?
— Водочка. И ход событий, захватывающий душу.
— Вы ведь почти не знали Всеволода?
— А Марьюшка? Ее смерть меня подкосила. Я шел и думал: «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…» Вам этого еще не понять, молодой человек… Ожидание смерти — удел стариков.
— Не обязательно.
Старик скользнул любопытным взглядом по моему лицу и продолжал:
— Выхожу один я на проселок и никак не могу вспомнить, как там дальше: «сердце просит… сердце просит…» Не подсказывайте, я сам вспомнил! И вдруг услышал, как у вас пишут, леденящий душу крик: «Степа! Степа!» Ну, думаю, ваши друзья заблудились в трех соснах. И по неистребимой профессиональной привычке поспешил на помощь. В липовой аллейке стоял менеджер, так называется — менеджер? — повторил доктор с удовольствием экзотическое слово. — Но тут к нему примкнул управляющий. И я благополучно отбыл.
— Ваши сведения очень ценны, Аркадий Васильевич.
— Правда?
— Да. Во-первых, Петр видел некое привидение в конце аллейки, то есть вас, — это объяснилось. Во-вторых, на какое-то время Степа его действительно покидал.
— Чтобы расправиться с секретарем? — вскрикнул старик в азарте.
— Возможно. Но вы же не видели, что они несли труп?
— Боже сохрани!
— Значит, как я и предполагал, кто-то из них вернулся позже и схоронил бедного Евгения.
— Ваши друзья?
— Да, мы знаем друг друга с пятнадцати лет.
— Но за что?
— Мотив на поверхности: один из приближенных (или оба) обирал патрона и был на грани разоблачения.
— И совершил три убийства, — констатировал доктор чуть ли не в упоении. — Грандиозно!
— Вы как будто радуетесь.
— Нет, нет! Но подумайте: в эпоху массовой цивилизации (ведь триллеры, террористы и маньяки каждый день по телевизору) совершить такое изощренное убийство. Тройное! И с помощью столь редкого яда, как болиголов.
«Твоего, старый дурак!» — подумал я в остервенении, и вдруг меня как током ударило. Тройное… болиголов…
— С чего вы взяли, что Евгений погиб от яда?
Доктор и сам словно удивился, забарабанил пальцами по дубовой столешнице.
— Онемение конечностей! — наконец выговорил.
— Расшифруйте!
— Первый внешний признак отравления болиголовом — отказывают служить руки-ноги — начало конца. Причем действие не внезапное, а постепенное, жертва и не разберется поначалу. Помните, секретарь расплескал водку, уронил стопку и еле смог ухватить ее с полу — пальцы сводило.
— Я только заметил, как стопка упала.
— А я сидел рядом. Покойник, естественно, решил, что перебрал, пробормотал: «В глазах темнеет» (второй признак) — и вышел, едва волоча ноги.
— Так какого ж вы до сих пор молчали, извините!
— Я сам немало принял и расслабился, меня покинул дух ученого-исследователя. Но вот вам, пожалуйста — цельная картинка.
— Вы меня убили… За сколько времени до этих симптомов он должен был принять яд?
— Зависит от дозы, от еды, от выпивки и т. п. От двух часов до получаса.
— Он отравился за трапезой!
Выражение «научного» восторга на лице доктора сменилось на осторожно-опасливое.
— Родион Петрович, ручаться стопроцентно за отравление я не буду. Мало ли чем страдал покойник… какими болезненными расстройствами… В общем, для точного заключения необходимо вскрытие.
— А для вскрытия необходим труп.
— Ларочка! — воззвал старик; она вышла из своей комнаты, вытирая тряпкой руки в краске. — Ты же собиралась на Волгу.
— Да, дядя Аркаша.
— Поезжай! Тут опасно.
Она улыбнулась, и я, завороженный этой улыбкой, взмолился про себя: «Не уезжай!»
— Что молчишь? Для этой девицы смерти словно не существует… — заметил как бы в скобках, для меня. — Тут людей травят…
Она села за стол, подперла лицо кулачками.
— Меня никто не травит. Я хочу досмотреть.
— Что досмотреть?
— Мистерию.
Мне вдруг вспомнилось начало этих моих записок… Как созвучны наши мысли!
— Не знаю, что это такое… — проворчал старик.
— Прижизненное переживание смерти.
— Непонятно.
— Спектакль со смертельным концом, да, Родион Петрович?
— Не знаю, не знаю, — продолжал брюзжать доктор, — все эти мистики, творцы, какие-то там прекрасные дамы при них… Пятеро поэтов! Может это нормальный человек выдержать?
Мы с Ларой засмеялись.
— Бывшие, Аркадий Васильевич, кто в юности не кропал…
— Э нет, всё пишут, пишут, пишут… Как там у вас: «Брат мой, страдающий брат мой!» Бессмыслица…
— Я этого не писал.
— Страдают, завидуют друг другу и травят!
Нас продолжал разбирать смех, но последняя его фраза внезапно отрезвила, будто бы задела краешек истины. «Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой».
— Лара, как ты думаешь, мог кто-нибудь похитить из буфета ключ?
— Ключ?
— От склепа.
— Я ж вам сегодня его дала.
— Взять и опять подложить.
— Не знаю… ключ лежал на том же месте. А кому это нужно?
Старик и девушка глядели на меня во все глаза.
— Там кто-то побывал.
— Где?
— Да в склепе же! Ну что вы на меня так смотрите? Я туда сегодня слазил — урна Всеволода сдвинута почти в угол.
— А прах? — вскричал старик.
— Она же запаяна… По весу вроде урны одинаковы. Аркадий Васильевич, может человеческий пепел годиться для каких-то опытов?
— Ну, в алхимии один из важных ингредиентов… Однако — вы на что намекаете?
— Вы настоящий ученый…
— Я — материалист! — сказал он сурово и закрыл тему.
— Ладно, оставим прах в покое. Когда Марья Павловна отремонтировала мавзолей?
— Сразу после гибели Митеньки. Какое-то время покойник лежал в часовенке, она дежурила, охраняла.
— Но процесс разложения…
— Ее это очень беспокоило, она заплатила бешеные деньги.
— Кому?
— Мастеру, разумеется. Он быстро управился, от зари до зари работал.
— Местный?
— Московский, из их дома, из жилуправления. Кажется, Петрович. Молодой мужчина, лет сорока.
По жутковатой иронии судьбы (это выяснилось еще в первый наш приезд весной), Митенька имел квартиру, скромную, но элитную, в высотке на площади Восстания. Там и отравился. Как и Всеволод, и Наташа.
— Пьяница. Золотые руки, — продолжал доктор. — Утром стакан спирта, чтоб взбодриться; на ночь — чтоб потешить душу. Так он говаривал и твердо следовал своему завету. А почему вы им заинтересовались?
— В обеих прощальных записках (разделенных тремя десятилетиями) упоминается склеп Опочининых. Здесь — тайна.
Как и вчера, мы жгли костер, я собирал валежник на опушке, сочинял, ожидал «человека с покрытой головой», глядел на женщину в огне…
— Лара, не играй с огнем! Загоришься…
Она засмеялась, подбросила большой сук, костер осел, осваивая, и вскоре вознесся к небу с новой силой. Я подошел с охапкой, она сказала:
— Благоразумнее сохранить хворост на зиму, скоро уже придется подтапливать печи.
— Так далеко я не загадываю.
— Тайна склепа — звучит, а? Вы имеете в виду какой-нибудь подземный ход?
— Ну, слишком уж романтично. Литературщина.
— А что? Одна из плит в стене вынимается, например…
— И куда ведет этот ход?
— К бывшему господскому дому или в часовню… мало ли. В никуда, просто для забавы.