Сосуды вели между собой какую-то ожесточенную дискуссию в отличие от господ Моков, которые уставились в банку и молчали тяжело, с сжатыми челюстями.
Тишину прервал звонок в дверь. С кухни донеслись шаги служанки Марты.
Щелчок замка. Приглушенные голоса. Стук в дверь гостиной.
— Войдите! — крикнул Мок.
Марта вошла в комнату и подала ему визитную карточку на серебряном подносе.
Мок прочел «Проф. Dr. hab.[14] Dr. h.c.[15] Рудольф Брендел» и сказал Марте:
— Пожалуйста, пригласите господина профессора за некоторое время в мой кабинет.
Марта вышла, вышел и Мок, а Карен сидела за столом, пригвоздив гневный взгляд к подносу, который лишь вчера велела спрятать в одной из картонных коробок.
Бреслау, пятница 16 марта 1945 года, пять минут восьмого утра
Профессор Брендел едва пожал руку Мока и опустился на кресло. Отрицательным движением головы отверг предложение получить кофе, чай, папиросы и сигару. Он выглядел с тяжелого похмелья. Его глаза опухли, изо рта доносился неприятный запах, а жесткие волосы торчали в стороны. Серый костюм был измят, галстук криво завязан, а поля шляпы заломаны в нескольких местах.
Мок выглядел бы так же неважно, если бы его лицо не было наполовину закрыто бархатной маской.
Или будет у меня просить прощения за вчерашнее, подумал Мок, или благодарить за заботу, или цитировать библейские фразы.
Ни одно из предположений Мока не подтвердилось.
— Сегодня утром я получил сообщение, господин капитан, — медленно сказал Брендел — от надежного человека из лагеря. Сегодня утром она перестала говорить. Я был у нее. Это правда. Не говорит.
— Кто? Графиня фон Могмиц? — Мок во второй раз не проявил проницательности.
— Да. — Профессор не имел сил комментировать глупый вопрос Мока. — Она. Перестала говорить. Открывает рот и не может сказать ни слова. Так иногда происходит под влиянием шока.
— Может, сбудется еще одно благословение? — Мок широко улыбнулся. — Разве не в Библии сказано: «Блаженны кроткие»?
— Да, это было сказано Христом в Нагорной Проповеди, капитан. — Профессор Брендел был очень серьезен. — Пошли. Я должен быть с ней все время. Теперь, когда она не говорит, я ей еще нужнее. Я отвезу вас. Внизу стоит мотоцикл.
— Я поддерживаю ваше намерение. У вас есть еще одно благословение. — Мок сделал знак креста и встал. — Ну, и отлично, профессор!
— Она хочет вас видеть. — Профессор сидел неподвижно. — Обязательно! Такое выразила желание.
— Ответ: нет, — сказал Мок коротко.
— Она умоляет, капитан. Вы должны помочь этой несчастной женщине.
— Мне не нужно и я не помогу. Я не хочу, чтобы меня снова ударил Гнерлих. Я свою задачу выполнил.
— А какова была ваша задача? Привезти труп панны Флогнер? Только в этом могла заключаться ваша задача? Вы могильщик, капитан? Какое задачу вы имели в виду?
— Я имел в виду мои бывшие полицейские обязанности, — проворчал Мок, чувствуя, что проигрывает в дискуссии. — Я решил, что виновниками насилия и увечья Берты Флогнер были русские. На этом моя роль заканчивается. Никто во время войны не сможет задержать виновных и отдать их в руки правосудия.
— Пожалуйста, капитан. Эта святая женщина стала немой. — Профессор наклонился через стол Мока и схватил его за лацкан домашней куртки. — Может быть, она не скажет уже ни слова. Не знаю, чего она хочет от вас, но, может быть, это что-то, что успокоит ее нервы и поможет восстановить контроль над собой, как и над своим языком. Вы в этой ситуации уже не является полицейским, вы, вероятно, единственный человек, который может восстановить ее речь. Благодаря вам графиня сможет дальше творить добро.
— Может точно так же как немая. — Мок схватил профессора за запястье и отодвинул от себя. — Но хорошо уж, хорошо, поехали. Только соберусь.
Профессор даже подпрыгнул от радости. Наверное, чтобы ему бы меньше понравилось, если узнал причину, по которой Мок согласился встретиться во второй раз с графиней Гертрудой фон Могмиц. Чтобы не чувствовать посталкогольного и похмельного зловония, как долетало с губ профессора Брендла, Мок согласился после сегодняшнего обеда на встречу со всеми одновременно бандитами и убийцами, которыми набивал в течение года немецкие тюрьмы.
Бреслау, пятница 16 марта 1945 года, полдень
Мок и Брендел сидели в комнате свиданий уже четыре часа.
Мок сложил руки на животе и крутил мельницу пальцами. Брендел уставился на него умоляющим взглядом, без слов прося о терпении. Засохшие зонтики бузины били в треснутое оконное стекло. Охранник дремал на стуле. Наступали сумерки.
Часы пробили очередные полчаса. Секундная стрелка на элегантных часах Мока марки «Schaffhausen» кружилась по своему маленькому циферблату. Мок крутил мельницу пальцами. Брендел уставился на него умоляюще. Мок еще раз покрутил пальцами, Брендел еще раз взглянул. Тогда Мок встал так резко, что уронил стул, на котором сидел, охранник проснулся и схватил «вальтер». Брендел воскликнул: «Умоляю, капитан». Мок направился к выходу, веточки бузины обрушивались в стекло. Мок надел пальто, дверь отворилась, и в комнату свиданий вошла коренастая охранница, который вчера бережно отирала от пота лицо коменданта. Мок остановился, две другие охранницы посадили на стул графиню Гертруду фон Могмиц. Мок потерял дар речи при ее виде. Брендел бросился целовать ее руки. Мок закрыл лицо маской, чтобы графиню не смущал вид его лица. Коренастая охранница криво усмехнулась и вышла из комнаты свиданий.
Графиня фон Могмиц была красивой тридцатичетырехлетней блондинкой. Ее волосы были завязаны толстой веревкой. Одета она была сегодня в скромное серое платье, достигающее ее стройных колен, вид которых напомнил Моку о том, что вчера хотел отмечать праздник весны.
Выражение ее лица направило, однако, его мысли совершенно в другую сторону. Ее большие серые глаза были заполнены слезами. Мышцы лица перестали напрягаться, и щеки слегка опускались к подбородку. Дрожащие губы напоминали синий знак бесконечности.
Графиня фон Могмиц была олицетворением страдания. Мок забыл о мире весны. Его мысли стали горькими и философскими.
— Только что привезли ее с похорон, — сказала охранница и добавила тоном оправдания: — Поэтому господам пришлось ждать так долго.
— Это очень великодушно со стороны коменданта, — заметил сухо Мок, — что позволил графине попрощаться со своей племянницей.
— Комендант является последователем истинной прагерманской религии, — сказала охранница и улыбнулась Моку, — в которой очень важен культ умерших. Вот почему.
— Это не так, госпожа Хелльнер. — Брендел стоял на коленях у ног графини фон Могмиц и смотрел с яростью на охранницу. — Этот хам не до конца подчиняется догматам прагерманской религии. Она ведь рекомендует вежливо относиться к гостям, не так, как вчера.
Лицо Хелльнер изменилось до неузнаваемости. Его исказила гримаса, от которой охранница стала отвратительной, как ее мысли. Она стиснула зубы, а кожа на лице натянулась, чтобы через мгновение снова покрылась сетью морщин. Казалось, что по ее бледному, испещренному угрями лицу пробегали короткие волны, словно под кожей двигались мелкие насекомые.
— Он согласился ведь на ваше посещение, несмотря на то, что вчера его рассердили. Вам повезло, что сейчас его нет, — сказала она, стиснув зубы, и сделала мощный замах.
Хлыст треснул о крышку стола.
— У вас пять минут. — На стол легла рука с растопыренными пальцами с обгрызенными ногтями. Мок почувствовал от нее запах пота и водки. — Пять, понимаете?
Хелльнер вышла, Мок сел на стул и пригляделся к графине. Та улыбнулась Моку сквозь слезы, вдруг застилавшие глаза. Из-под длинных ресниц вытекали медленно соленые, тяжелые капли. Все это происходило тихо и бесшумно, без всхлипов и рыдания. Это отчаяние было как плач героев Гомера — гордо и героично, без участия носа. Мока так и тянуло утереть ей слезы. Не должен этого, однако, делать. Вдруг Гертруда фон Могмиц перестала плакать. Она открыла рот. Донесся из него невнятный стон.
Брендел он быстро достал листок с монограммой R. B. и черное вечное перо с закрученным наконечником.
Она начала стенографировать. Было в этом что-то банальное. Мок вспомнил одну из своих бывших любовниц, Ингрид, которая была стенографисткой. Девушка эта любила розовые платья, химическую завивку и бодрую музыку, и можно было произвести на нее впечатление свиной котлетой и кружкой пива. Мок, у которого стенографирование ассоциировалось с этой именно простой девушкой, считал эту операцию чем-то столь же плоским и банальным, как глажка и приготовление пищи. Однако теперь, глядя на графиню, на ее изящные пальцы, покрывающие бумагу круговыми и угловатыми линиями, облагородил в своем уме стенографирование и ставил его наравне с охотой или танцеванием вальса.
В его воспоминаниях румяное, веселое лицо Ингрид становилась задумчивым и одухотворенным, ее потные ладони и короткие пальцы с кроваво-красными ногтями превратились в длинные и хрупкие ручки с ухоженными ногтями, покрытые элегантным красным лаком. Сравнение Ингрид с графиней, которое в голове Мока осуществлялось автоматически и без участия его воли, было обратной связью.
Ибо вот замысловатые телесные связи и развратные практики, которым он предавался с румяной стенографисткой, вновь предстали перед его глазами, но главную роль в них не играла уже эта стремительная и быстро краснеющая девушка.
В его разгулявшемся воображении появилось стройное тридцатичетырехлетнее тело и светлые волосы, а груди, которые прыгали перед его лицом, превратились с небольших и торчащих в спелые и сладкие, как лопающиеся груши. Мок, несмотря на свои шестьдесят два года, почувствовал в чреслах нежное дуновение весны.
Профессор Брендел начал переводить стенографическую запись, Мок устыдился своих мыслей и превратился в слух.