зина, производимого на предприятиях в Польше и транспортируемого еще до недавнего времени Одрой. Спрос на этот товар был огромен, особенно среди покидающих Бреслау богачей. Они могли легко купить хотя бы самой большой грузовик, но строгие ограничения на продажу бензина, который был предназначен исключительно на нужды военных, вызывали, что наполненные всяким добром и произведениями искусства автомобили стояли бесполезные на подъездах их дворцов.
Тогда появлялись люди Вирта и Цупицы с канистрами, и богачи, избавившись от части фамильных драгоценностей или награбленных произведений искусства, отъезжали в сторону мифической Швейцарии. После окончательно затягивания клещей осады в феврале бензин перестал быть товаром, так сильно желаемым, потому что уже и так никто не смог выехать из города. Тогда Вирт и Цупица начали торговать шоколадом и французским коньяком, запасы которого осторожно тщательно собирали на протяжении всей войны. Адъютанты офицеров и подчиненные руководителей предприятий — посредников и господ подземелья — инкассировали тридцать процентов прибыли, возвращались охраняемыми мощным немым, а в карманах чувствовали вес золота и американских долларов.
Вирт возвращался из сада домой и чувствовал на себе взгляд генерала Курта Квейсснера, который стоял на балконе и выпускал дым из гаванской сигары.
Они сидели в эркерной столовой и, слушая колокольчики в соседнем монастыре, пересчитывали все до последнего цента. Генерал Квейсснер инкассировал сорок процентов прибыли, тридцать процентов наполняло сейф Вирта, скрытый в стене под кухонным окном, которым авангардный архитектор украсил угол здания.
Генерал прощался с Виртом кивком головы, никогда не пачкался касанием рукой преступника, каким его считал, и удалялся со своим адъютантом в ближайшую виллу на Моцартштрассе, где устраивал византийские праздники и римские оргии. Этот процесс был успешным от восьми месяцев.
В середине 1944 года генерал Квейсснер проигрывал в покер Корнелиусу Вирту в одном из подземных казино двадцать тысяч марок и предложил раздать ва-банк. Тогда на кон поставил коммерческую информацию, оцененную для себя на вышеуказанную сумму. Вирт согласился на сумму, указанную генералом. Когда Квейсснер показал четыре короля, Вирт выложил каре тузов, тем самым обеспечивая надежное и безопасное существование в надодрансокй метрополии.
Кроме нескольких арестов, нескольких наемных убийств и за плановое расширение платежной ведомости, все были довольны — от избавляющихся от последних сбережений богатых жителей Бреслау, через подземных коммивояжеров и коррумпированных правителей подземного мира, и до Вирта и его охраннике Цупицы.
Неправомерно, таким образом, только эти последние были названы «крысами из Бреслау». Они — в отличие от винтиков запущенного ими торгового механизма — почти совсем не опускались под поверхность. Имели, однако, много общего с крысами. Они были осторожны, хитры, проницательны, умны и смертельно опасны.
Моку их прозвище понравилось. Он знал их с того времени, когда был криминальным ассистентом и единственной его заботой было убеждение, чтобы проститутки регулярно проходили венерологические обследования, и наказание сутенеров, когда им в этом препятствовали. В те давние времена, сразу после первой мировой войны, он встретил Вирта и Цупицу. Этот день считал одним из самых счастливых в своей жизни.
Ибо Мок получил постоянных и лояльных сотрудников, которые ему верно служили более двух десятилетий, передавая важные сведения из преступного мира, дисциплинируя неудобных для Мока главарей подземелья и выполняя ряд его поручений, самостоятельное проведение которых было бы для каждого полицейского очень рискованным. Они не делали этого, впрочем, совершенно добровольно. Моку пришлось немного постараться, чтобы убедить их сотрудничать.
Так затем жили в симбиозе — Вирт и Цупица работали для Мока, а он закрывал глаза на их интересы, которые иногда означали кровавые расправы с конкурентами. Были, однако, такие ситуации крайне редки, поскольку Бреслау никогда не был городом греха и порока по меркам Чикаго.
Паркуя теперь мотоцикл на Данштрассе, 37 перед большим домовладением Вирта, которое напоминало одно из крыльев свастики, вспоминал Мок давнюю историю. Это в их складах удерживал людей, чтобы их спасти от сумасшедшего, ломающего руки, так что кости пробивали легкие, а старый Мюльхауз, его шеф, притворялся, что не знает ни о чем. Это в их подвалах незаконно запирал подозреваемых и — поддаваясь их леденящим экспериментам — проверял, который из них может быть «убийцей из календаря».
Именно они справедливо осудили в 1927 году педофила Клауса Роберта. Это они в конце концов похитили в 1934 году одного гестаповца-садиста, которого посадили на кресло дантиста и удивили его своим садизмом. Так было, думал Мок, мы были нужны друг другу, теперь они мне нужны, а я им нет. Бандиты сентиментальны или, скорее, расчетливы? Помогут ли они мне безоговорочно или взвесят оказанные друг другу благодеяния?
Нажал на звонок у выхода, ведущего на территорию. На вершине лестницы появился огромный телохранитель Цупица. Он подошел к забору и посмотрел на прибывшего. Тот чувствовал себя немного униженным тем, что ему пришлось снять шляпу и маску, чтобы охранник мог его осмотреть. Цупица улыбнулся и впустил Мока внутрь.
В квартире указал путь направо, в кухню, а потом крутую лестницу, ведущую к наземной части здания.
Мок спустился по лестнице и застал Корнелиуса Вирта в маленькой кладовой среди полок с винами. Когда он увидел Мока, усмехнулся и потянулся за одним из своих лучших вин — превосходным рейнским хаттенхаймером, год выпуска 1936.
Бреслау, вторник 20 марта 1945 года, восемь утра
В отделе RuSHA зазвонил телефон. Адъютант Вилли Рейманн отложил «Schlesische Tageszeitung», которая гордо объявляла о появлении на улицах Бреслау истинного бича на большевиков — бронепоезда «Poersel». Рейманн усилил воображение, чтобы понять военный смысл получения бронепоезда.
Телефон звонил.
Рейманн покачал головой, согласившись со своим невежеством, и поднял трубку.
— Кабинет начальника RuSHA, отделение Бреслау, я слушаю, — сказал он.
— Говорит капитан Эберхард Мок, — раздался немного задыхающийся голос старого человека. — Я звоню в срок, установленного господином штурмбанфюрером СС Эрихом Краусом. — Могу ли я соединиться с ним?
— К сожалению, нет, — Рейманн выполнял точно приказания Крауса, которого, впрочем, спрашивал несколько раз, выслушивая взамен тяжкие оскорбления.
— Могу только передать вам его слова. Пожалуйста, подождите некоторое время. — Он вынул из ящика стола лист, исчерканный Краусом. — Внимание, читаю: «Господин капитан, я схватил преступника Рассеншанде с гестапо и разберусь с ним лично. Благодарю господина капитана за помощь и прошу признать дело закрытым. Хайль Гитлер!» Это все, капитан.
— Благодарю и до свидания, — Рейманн услышал в трубке повеселевший немного голос.
— А я что говорил? — сказал голос, откладывая трубку.
Рейманн сделал то же самое и через некоторое время удивился, что тоже могло развеселить Мока и что значит это торжествующее: «А я что говорил?» Если бы он знал Мока лучше, понял бы, что так звучит боевой клич, что старый капитан отдал приказ к атаке. Понял бы, что смех капитана — смех нервный, нетерпеливый и зловещий. Если бы лучше знал Мока, понял бы, что он был готов к такому ответу. Не знал его, однако, и понятия не имел, что Моку очень хорошо известна секретная формула, пародия известного пароля пролетариев: «Эсэсовцы всех формирований, объединяйтесь».
Бреслау, среда 21 марта 1945 года, половина девятого утра
Хлорацетофенон опасен для человеческих глаз. Когда на них попадет, вызывает слезотечение и жжение настолько сильное, что человек мечтает о ведре воды, в которое он мог бы засунуть голову. Под влиянием хлорацетофенона наступает резкий спазм бронхов и ослепление. Человек не теряет тогда сознания, но можете делать с ним все.
Тоненький слой этого порошка лежал в сгибе годовой книжечки, выписанной на имя Юрген Хелльмиг. Старый швейцар Оскар Хандке смотрел на снимок, содержащийся в документе, и протирал глаза от удивления. Для старого полицейского швейцара было очевидно, что в кенкарту вклеен снимок другого человека. Одного взгляда было достаточно, чтобы Хандке заявил, что стоящий перед ним старый солдат не мог родиться в 1920 году, как виднелось в кенкарте.
Хандке посмотрел на охранника, стоящего у вершины лестницы с миной тореадора, и потянулся рукой до тревожной кнопки, установленной под рабочим столом. Не успел однако ее нажать. Старый солдат, стоящий в окне будки, наклонился и дунул.
До глаз швейцара добрался сухой порыв. Хандке попытался протереть глаза, но почувствовал, что руки отказываются ему повиноваться. Его тело закрутилось и рухнуло на пол будки.
Охранник был в то время занят восхищением мощным телосложением второго солдата, который положил свою ногу на самую верхнюю ступень лестницы и протирал платком пыльный высокий кавалерийский сапог.
Когда охранник увидел, что происходит, потянулся за шмайсером. Тогда мощный любитель чистых сапог махнул платком в сторону его лица. Платок развернулся, выпуская облако белых кристаллов. Ноги тореадора разошлись, как будто он сделал шпагат. Головой ударился об пол. Он выдал из себя жалобный пронзительный вскрик, а потом хрип.
Мощный солдат ворвался в дежурку и достал из-под прилавка оправленный в вишневое тетрадь пропусков с надписью «Март 1945». Подал его старику, и оба покинули боковую лестничную клетку.
Вся акция длилась три минуты. Никто в то время не вошел в здание этом боковым входом с Ангер. До истечения последующих трех минут тетрадь рапортов оказалась в руках сидящего в мотоциклетной коляске мужчины, чье лицо закрывала надвинутая на лоб шляпа и поднятый воротник пальто. Когда великан запустил мотор, а его товарищ сел на заднем сиденье, мужчина в шляпе пробегал глазами записи в тетради рапортов с прошлой недели.