ня отправили в Аушвиц?
Хайнц Кляйнфельд, его давний сотрудник, один из лучших детективов в комиссии убийств, не использовал аргументы эмоциональные. Его аргументация была, как всегда, очень логична. Откуда у тебя уверенность, что эта женщина в ситуации практически агонии говорила правду? Я знаю, сейчас ты мне расскажешь, что опираешься на свой надежный инстинкт. Но действительно ли у тебя все еще есть этот инстинкт? Не забывай, что в течение почти десяти лет ты был в Абвере и только недавно вернулся в полицию. В это время никого не допрашивал, не говоря уже о том, что ни на кого не накладывал свои знаменитые когда-то тиски. Ты только полицейский тунеядец в подвешенном состоянии, ты как охотничий пес, который состарился на удобном диване. У тебя есть еще обоняние? Во-вторых, откуда уверенность, что это не результат какой-то операции? Есть такое заболевание мальчиков, которую медики лечат хирургическим путем — вырезая излишки кожи на пенисе. Может, Гнерлих прошел такую операцию. Ты должен это проверить. Но разве у тебя есть на это время? Есть ли у тебя вообще возможность проверить это? Хочешь Гнерлиха допросить и зажать ему яйца в тиски? Лучше займись поисками своей жены. Может, еще что-нибудь придумаешь, прежде чем войдут в этот город русские и выгрузят в женские тела свои фронтовые фрустации. Также в теле твоей жены, они не особо заботятся о возрасте женщин.
Третье лицо, которое его сегодня посетило, называлось Леа Фридлендер. Это была красивая молодая девушка, которая была подвергнута более десяти лет назад наркотической операции, а потом, развращенная и лишенная какой-либо медицинской помощи, была героиней порнографических фильмов. Мок это не предотвратил.
Она ничего не говорила, только смотрела ему в глаза. Без улыбки, очень внимательно.
— Черт! — рявкнул Мок и хлопнул по столу открытой ладонью. — Вчера я потерял невинность! Мучил эту невинную женщину! Я больше не невинен! Цель оправдывает средства! А моей целью является уничтожение Гнерлиха. Надо только добыть доказательства! А потом я пойду к фон Родевальду, и Гнерлих закончит на фонаре! И я сделаю это, нравится вам это или нет!
Призрак растаял в светлом воздухе полудня. Мок встал, пошел в ванную, подстриг там бороду и вымыл порошком зубы. Потом примерил галстук к одному из последних чистых костюмов. Бежевый шелковый галстук с коричневыми косыми ромбами прекрасно подходил к темно-коричневому костюму в широкую светлую полоску. Оделся, посмотрел в зеркало, наложил маску на лицо, надел шляпу, а на плечи накинул светлый плащ из верблюжьей шерсти.
Достал запасной пистолет и выругался.
— Черт, — сказал он себе. — Вчера у меня было два пистолета, а сегодня у меня нет никакого. Но это неважно. Надо было этим ребятам.
Покачал головой. Пистолет не был ему нужен. Сегодня его оружием будут деньги, коньяк от Вирта и шоколад от Поля. Этим всем набил портфель, закрыл квартиру и спустился на улицу, напевая патетичный фрагмент из «Тангейзера».
Бреслау, пятница 6 апреля 1945 года, восемь вечера
Мок, пользуясь своим многолетним знакомством с владельцем парикмахерской Паулем Альтштадтом, сидел в парикмахерском кресле, курил папиросу и уже наблюдал не за дремавшим во втором кресле мастером гребня, уже через чуть приоткрытую занавеску в окне за окутанным темнотой фотосалоном «Фото — Waage», расположенным на другой стороне Гартенштрассе. Это было заведение так известное и знаменитое, что клиенты должны были записываться на неделю вперед, чтобы быть допущенными к мастерице объектива Элизе Дом или — в случае менее состоятельных — перед объективом ее многочисленных подмастерьев. Коллективная фотография семьи фон Могмиц, которая в двух частях лежала перед Моком, была, несомненно, выполнена рукой владелицы ателье.
Все присутствующие на ней фигуры, установленные на фоне какого-то особняка, иметь мягкое и приязненное выражение лица: и старший господин граф Рюдигер фон Могмиц, сидящий на красивом барочном кресле, и его сын, покойный Рюдигер-младший, опирающийся рукой на отцовское плечо. Улыбалась также невестка старшего господина графа, красавица Гертруда фон Могмиц, а в ее следы прошло двое слуг, которые стояли чуть ниже — на лестнице дворца. Красивый дворецкий Ганс Гнерлих руки опустил по швам и смотрел задумчивым взглядом в объектив мастерицы.
Только сорокалетняя служанка имела растерянное выражение лица, как будто в первый раз видела фотографа. Именно она была объектом большого интереса Мока. Была единственная точка опоры в довольно сложной ситуации, в которой он оказался. В данный момент, наверное, ищут его люди Гнерлиха, и то, может быть, с ордером на арест. Комендант не имел бы трудностей, чтобы убедить заместителя главы СС и полиции фон Родевальда, что Мок преследует его самого, что мучает его сотрудницу и что стоит, вероятно, за покушением на его жизнь.
Мок понимал, что в случае справедливости этих опасений мало времени на получение доказательств еврейского происхождения Гнерлиха и предоставление их фон Родевальду. Изо всех сил желал разговора с профессором Брендлом, который может быть натолкнул бы его на этот еврейский след. После допроса охранницы Вальтраут Хелльнер не было сомнений в том, что каждый лагерный охранник имеет в голове приказ, чтобы остановить старого мужчину с обожженным лицом, который хотел бы попасть в лагерь на Бергштрассе. Это определенно, что после разговора с Хелльнер заместитель коменданта Герстбергер, человек доброжелательный к Моку, изменил отношение.
По всей вероятности, люди Гнерлиха, проинформированные о дружбе, соединяющей его самого с Брендлом, уже стоят под домом философа и терпеливо ждут гонителя их коменданта. Единственным союзником Мока была в этой ситуации осада, которая призывала жителей Бреслау, а особенно солдат Гнерлиха, к выполнению совершенно других обязанностей, нежели преследование какого-то старого калеки.
Мок имел еще одного потенциального союзника.
— Только ты у меня осталась, — тихо сказал он, вглядываясь в то место на фотографии, где должна стоять служанка.
Он не видел ее хорошо в бледном свете газовой лампы, стоящей на баре.
— Только ты можешь мне что-то сказать о происхождении Гнерлиха. А до тебя доберусь через фотографа, потому что как же иначе?
Посмотрел снова на фотографическое заведение и проклял тихо самого себя. В задумчивости он не заметил, что зажегся в нем небольшой светильник. Я уже стар, подумал он о себе с жалостью и гневом, все ускользает от моего внимания. Спрятал фотографию в бумажник, надел плащ и шляпу, поклонился дремлющему господину Альштадту и вышел из заведения. Господин Альштадт, однако, не погрузился полностью в сон. Догнал его на улице.
— Что? — улыбнулся Мок. — Вы хотите меня побрить? А может, сделать мне постоянную завивку?
— Дело не в этом, господин хороший, — ответил старый парикмахер. — Вы оставили что-то под столом, виолончель или что-то.
— Благодарю, — Мок вернулся и вытащил из-под стола продолговатый футляр. Потом он вышел из заведения со словами «до свидания», на которые не получил ответа.
Парикмахер ошибался. Это не была виолончель.
Бреслау, пятница 6 апреля 1945 года, четверть девятого вечера
Фотограф не хотел впустить Мока за порог своего заведения.
Не возбуждала в нем доверия маска, которую поздний гость имел на лице, раздражала его настойчивость и беспокоила большая коробка, о которой фотограф — в отличие от парикмахера — прекрасно знал, что в ней находится. Только двадцатимарковой купюрой Мок убедил фотографа, что является солидным, хотя и поздним клиентом.
Тогда его впустили в ателье, которое было закидано различными планшетами с фоном: один представлял горы и озеро, другой лесную поляну с медвежонком, а еще один — романтический пейзаж с бурным морем на дальнем плане и задумчивым скитальцем на ближнем. Подмастерье госпожи Дом прихрамывал на одну ногу, имел грязный гардероб, он был неряшливый и небритый. Мок никак не мог себе вообразить, что в это ателье жители Бреслау и Силезии записывались на фотосессию на неделю вперед.
Повесил пальто и шляпу на вешалку и начал обыскивать карманы.
— Выбираете какой-нибудь фон или делаем без фона? — спросил фотограф.
— Я хотел бы поговорить с владелицей, — начал Мок, но сразу же его прервали.
— Госпожи Дом уже нет в Бреслау. — Фотограф начал устанавливать штатив.
— А меня зовут Макс Хануш, и я купил эту будку год назад, когда меня уволили из армии. У меня искусственная нога, — сказал он неестественно быстро.
— Пусть вас не пугает, — спокойно сказал Мок, расчесывая небольшим гребешком волосы, сильно примятые шляпой. — Несмотря на маску на лице, я не секретный агент, который преследует дезертиров, уклоняющихся от почетной службы строительства баррикад. Это если вы работаете в течение всего дня, не так ли? Я ждал вас с полудня.
— Да, я выполняю именно эту почетную службу. — Ирония Мока, по-видимому, не нравилась Ханушу. — Ну, так с каким фоном мы работаем?
Мок сел на кресло, за которым светилась в лучах утреннего солнца лесная поляна и улыбался милый медвежонок.
— Господин Хануш, я заплатил вам двадцать марок, а я заплачу еще больше. Но не за фотографию.
— А за что? — прервал его фотограф.
— За две вещи. — Мок снова причесал волосы. — Первая из них — это информация о клиентах госпожи Дом.
Разумеется, знаменитая на всю Силезию ваша предшественница очень аккуратно вела документы. Некоторые именитые фотографы имели списки фамилий фотографируемых особ. Возможно, делала так госпожа Элиза Дом?
— А второй вопрос? — Фотограф с волнением не мог свернуть папиросу.
— Ночлег, — сказал коротко Мок. — Я хочу у вас переночевать. Пожалуйста, сдайте мне на две ночи свое ателье.
— Сколько заплатите?
— А сколько вам нужно?
— Сто марок.
— Восемьдесят марок и десять пачек лоренсов, чтобы вам не приходилось крутить в пальцах. Как-то у вас это не выходит.
— Хорошо, — сказал Хануш, глядя, как Мок вытягивает из портфеля жестяные золотые коробки, заполненные висбаденскими папиросами. — Но при одном условии. Что под моей крышей не будет этого оружия. — Он указал на коробку, которую на полчаса раньше парикмахер принял за футляр от виолончели.