Брендел, после нежного прощания с графиней, подошел к Моку и сказал:
— До встречи, капитан, в лучшие времена.
— В лучшем из возможных миров, — сказал Мок и обнял философа.
Он стоял на террасе пристани и наблюдал, как оба ученые карабкаются к люку. Матрос отчалил и также исчез в лодке.
«Seehund» начал погружаться. В течение некоторого времени были видны усталые глаза моряка. Мок восхищался его выносливостью и сноровкой. Не слишком разбирался в субмаринах, но был уверен, что управление судном в одиночку очень сложно. Через некоторое время судно исчезло за поворотом реки на высоте Зоосада.
Второй моряк подошел к Моку.
— Мы плывем? Вы уже готовы? — спросил он.
— Послушайте, моряк. — Мок обнял моряка за шею. — Как вас зовут?
— Боцман Лотар Фабиунке.
— Хорошо, — Мок повлек за собой моряка в то же самое место, где стоял раньше с профессором Кноппом. — А я — капитан Эберхард Мок, сотрудник «крипо», понимаете, сержант?
— Так точно, господин капитан, — моряк смотрел с недоверием на ветхую гражданскую одежду Мока.
— У меня к вам просьба, боцман, — на обожженном лице Мока притворная улыбка через некоторое время боролся с болезненными судорогами кожи. Старый полицейский достал из портфеля бутылку коньяка и протянул ее солдату. — Я хотел бы с этой женщиной поговорить без свидетелей. Один на один. Понимаете? Идите на прогулку и возвращайтесь через час, хорошо?
— Так точно, — крикнул Фабиунке и подмигнул Моку многозначительно.
— Если будет вам холодно, идите в лодку. Заведите мотор.
Мок подмигнул также, надел на лицо маску и хлопнул боцмана по спине. Тот запихнул в карман бутылку коньяка, полученную от Мока, помахал рукой графине и пошел в сторону мощного здания Technische Hochschule[34].
Бреслау, воскресенье 8 апреля 1945 года, полдевятого вечера
Эберхард Мок и графиня Гертруда фон Могмиц лежали рядом друг с другом в машинно-экономическом отсеке подводной лодки и стукались боками. От двигателя расходилось приятное тепло.
— Госпожа графиня, — сказал Мок, — после того, что вы пережили, я бы не посмел бы вас утомлять, но прежде чем мы покинем этот город, мне нужно задать вам несколько вопросов. Как вы знаете, я полицейский и жажду справедливости. Поэтому я не хотел бы сомневаться, что поступаю правильно. Могу я задать вам несколько вопросов? — Он зажег свет в лодке и протянул ей свой блокнот. — Я не знаю стенографии. Поэтому прошу об нескольких письменных ответах, хорошо?
Графиня кивнула. Свет задрожал на ее полных губах.
— Ганс Бреслер псевдоним Гнерлих, после того как меня унизил, — начал Мок, — на второй день неожиданно согласился на нашу встречу. Охранница Хелльнер заметила, что он выразил свое согласие, несмотря на то что, как она сказала, в предыдущий день сильно его рассердили. То есть Гнерлих к нам был очень добр, он пошел нам на руку, правда? Позволил тогда вам передать мне свое послание: «Жажди справедливости, Мок!» Я спрошу еще раз. Считаете ли вы, что он помог тогда нашему спасению?
— Мое молчание, — сказала графиня, — было моим выбором. Господь наш сказал: «Блаженны кроткие». Теперь уже я благословлена, потому что выжила и убегаю из Бреслау. Я могу говорить.
Наступила тишина.
Мок молчал, а его глаза пылали в прорезях бархатной маски. Собрался с мыслями и еще раз задал вопрос:
— У вас красивый голос, — сказал он, надеясь на какую-то ее улыбка; к сожалению, просчитался: бледные, полные губы графини составляли прямую линию.
— Извините, — сказал он. — Город горит, мы бежим, а я говорю вам комплименты. Еще раз спрошу. Гнерлих нам тогда помог, вы не думаете? А на самом деле помог вам быть блаженной. Так ли это?
— Зло часто превращается в добро в руках Бога, — ответила она. — Гнерлих меня ненавидел, но все еще чувствовал передо мной страх. Он мог меня жестоко мучить, но все равно, даже как комендант, был моим дворецким Гансом, а я его госпожой. Я думаю, что он любил меня на свой преступный манер, — задумалась она. — Иногда у него были такие глаза, полные собачьей преданности. Как тогда, когда просил меня, чтобы я позволила ему взять мою девичью фамилию. — Потрясла головой, как будто стало ей холодно. — Это ужасно. Преступник помогает нам быть благословенными. Я не подумала об этом. Очень метко вы сказали, капитан. Вы человек весьма проницательный.
— Благодарю. — Мок почувствовал разливающийся в его груди бальзам. — Гнерлих очень сильно помогал в исполнении благословения. Сегодня, когда чуть меня не замучила охранница Хелльнер, он спас мне жизнь, а охранница все еще лежит в моей ванне на Цвингерплац.
— Это ужасно, Боже, как это все ужасно. — Графиня начала плакать. — Я простила уже давно этой несчастной женщине, и сообщение о ее смерти меня угнетает, — говорила она среди рыданий.
Мок смотрел на нее и чувствовал непреодолимое желание ее обнять. Всем своим телом он хотел к ней прильнуть и чувствовать на своем лице ее слезы. А потом откинуть ее волосы и скользить губами по закрытым глазам. Он хотел почувствовать под губами движения ее век. Для того чтобы этого не сделать, прикрыл лицо руками и уставился в нее из растопыренных пальцев.
Графиня успокоилась и тихо дышала раскрытым ртом. Пароксизм боли потряс лицо Мока, а потом разошелся по всему телу. Перед его глазами появилась Вальтраут Хелльнер с дырой в голове.
Ему стало плохо, и он проглотил несколько раз слюну. Он знал способ от любой боли. Таким способом было расследование, допрос, нахождение истины.
— Можно дальше вас спрашивать? — Он оторвал руки от лица и, увидев ее кивок головой, продолжил: — Он уже как комендант выполнял ваши пожелания?
— Только одно пожелание, — прошептала она. — Он написал мне письмо из госпиталя. В страшных словах угрожал, что убьет вас. Тогда я ему ответила, а Брендел это письмо ему принес. В письме я не просила его, только приказала ему спасти вас. Я не знала, что все кончится смертью охранницы Хелльнер.
— Яростный суки Хелльнер, — не выдержал Мок и немедленно спохватился: — Госпожа графиня приказала коменданту лагеря, в котором была узницей? Это же немыслимо!
— Я уже говорила вам, что Бреслер был одновременно палачом и подставкой для ног, истязателем и слугой. К сожалению, чаще всего. Почти всегда первым. Иногда менял облик. Когда-то подслушал мой разговор с Брендлом о благословениях. Сам предложил, что будет носить Кноппу мои вопросы.
— Простите меня, — сказал Мок. — Это будет ужасно, что я сейчас скажу. Я умоляю вас о прощении. Я должен это спросить. Я должен добраться до истины. Когда до нее доберусь, закончится мое последнее расследование в жизни, и я смогу за собой оставить Бреслау.
— Спрашивайте, теперь ничего не страшно.
— А следовательно, — шептал Мок, с явным трудом выговаривая звука, — теперь вы меня возненавидите. Но я должен… — его голос вдруг стал решительным и громовым. — Госпожа графиня, после смерти племянницы вы страдали. Через это страдание достигли вы одного из девяти благословений. То есть еще раз Гнерлих помог вам в получении благословения. Можно сказать, что внес свой вклад в ваше спасение, ведь через восьмикратное благословение вы безусловно покинете этот ад, каким является Бреслау. Его ужасное преступление, убийство Берты Флогнер, помогло вам в достижении девятого благословения. Или Гнерлих знал о том, что, убив Берту Флогнер, наделяет вас добром? А вот мой жестокий вопрос: сделал ли он это добровольно, или…
— Я ему это приказала сделать, да? Об этом вы хотели спросить, да? — Графиня вглядывалась в Мока в напряжении.
— Не совсем, — сказал он медленно. — Какой я идиот! Ведь Гнерлих приносил Кноппу ваши вопросы и относил его ответы. Он мог все это читать. И потому сам, по своей воле мог начать действовать. Делать все, чтобы вы были благословенны. Даже убить вашу племянницу. Этот зверь был орудием в руках Бога.
Графиня отвернулась от Мока. Лодка заколыхалась заходила резко. Шелохнулись стрелки на подсвеченных часах. Мок прижался к графине и обнял ее хрупкие плечи. Они находились в глубинах реки, подальше от осады, подальше от бомб и огня. Колыхались как в безопасных водах плода, а их стальной кокон разогревался от сердца механизма.
Мок откинул волосы с ее уха и прошептал в нежную ушную раковину:
— Иногда нужно причинить зло, чтобы быть блаженным. Я сам причинил зло моей жене. — Он получил впечатление, что теперь вместо него говорит кто-то другой. — Но это зло меня избавило. Спасло меня из осады Бреслау.
— Уже нет твоей жены. — Графиня повернулась и обняла капитана за шею. — Так захотел Всевышний. И нет зла. Вокруг нас только добро. Сними эту маску, — прошептала она. — Я хочу видеть твои глаза!
Мок сорвал маску с лица. В глазах графини рассеялся туман. Ее губы коснулись его носа и глаз. Кончик ее языка ворвался в уголок его рта. Он закрыл глаза и почувствовал мощное напряжение. Ему показалось, что лодка парит над мутными водами. Затем графиня отодвинулась от него.
— Ударь меня! — сказала она громко. — Ну, бей!
Мок посмотрел в ее глаза, которые уже не были туманными, но ясными и прозрачными. Графиня надавила локтями на его грудь и, толкаясь ногами, отодвинулась от него на полметра. Стальная сигара двигалась в глубины реки, а Мок уже не видел графини фон Могмиц. Не находился также в маленькой подводной лодке, а в кухне квартиры умирающей Ирмы Потемпы, а ее уродливая дочь Эльза сказала: «Ганс — зло, потому что бьет госпожу. Как это, какую госпожу? Нашу госпожу, Гертруду фон Могмиц».
Кожа на лице Мока сжалась, как чувствительная мембрана. Под крепко затянутыми шнурками ботинок нежная кожа стоп отдалась вызванной щелоком болью.
— Из-за меня твоя жена погибла, — шипела графиня. — Из-за меня та сука погибла. Ну ударь меня!
Через стальную стену корпуса проникал холод. Мок приложил обожженную щеку к холодному металлу. Он чувствовал этот металл в голове, в горле, металлический вкус обволакивал его язык и пробрался до живота вместе с металлический слюной. Начал у него все болеть: от дыры в голове до маленького разрыва на пятке. Он знал один способ для металлической боли — следствие, допрос, истина. Он оторвал щеку от стены корпуса и сказал: