— Догнать! Взять живьем! Они покушались на жизнь вождя! Эрианн, тебе не укрыться от меня — я буду искать тебя, найду и убью, я достану тебя, проклятый ты предатель, нет тебе отныне покоя ни на земле, ни под землей!
…Эрианн этих криков не слышал. Болтаясь в седле впереди одного из своих телохранителей, недавний соратник Исенны Аллерикса думал только об одном — не потерять сознания от потери крови, не выпустить из ладони золотую ветвь. И даже провалившись в беспамятство, он продолжал мертвой хваткой сжимать костяную рукоять в сеточке мелких трещин.
Вихрем пролетели всадники через опустевший палаточный городок, снесли растерявшихся часовых в оцеплении и ушли на Восход, в Альвар и дальше, на границу с Дикими Землями.
Глава пятаяПепел над мертвой водой
1—8 день месяца Саорх.
Наполнявшая воздух мелкая пылевая взвесь обратила видневшуюся в узком оконце луну из золотой в болезненно-красную, налившуюся багрянцем. Каменную пыль не истребили даже хлеставшие два дня и две ночи подряд проливные дожди, затушившие пожары в Крепости и смывшие копоть со стен. Глубокий ров вокруг былого первого пояса укреплений до краев наполнился черной жуткой грязью, по горбатым улицам текли мутные ручьи. Влажный кислый запах горелой древесины проникал всюду, тошнотворным облаком накрыв полуразрушенный город и Серебряные Башни.
Со дня падения Цитадели миновала ровно седмица. Скоро начнется вторая — и все повторится заново. Скрипя, распахнутся запертые ворота бывшей конюшни, ставшей местом заключения защитников крепости. Заявятся крикливые, переполненные самоуверенности дверги. Вытащат наружу и сложат рядком тех, кому не удалось дожить до утра. Карлики начнут бесцеремонно обыскивать покойников, разыскивая пропавшие Камни Радуги и заодно присваивая сохранившиеся украшения. Против этого возмутятся пленные, и, если поблизости не окажется кого-нибудь из воинов Исенны, очень быстро спор закончится еще одной смертью. Альбы, служившие Аллериксу, откровенно недолюбливали своих подгорных союзников и, как правило, запрещали им обирать мертвецов.
Когда закончится возня с умершими, приволокут котлы с похлебкой. Способных работать выгонят наружу. Потянется день, бесконечный, изматывающий, переполненный отчаянием — своим и чужим, с ослепительно четким сознанием полной беспомощности. Да, ты еще жив, ходишь, говоришь, испытываешь какие-то чувства, но наступит миг — и все это исчезнет. По любой причине: из захваченной Вершины придет приказ Безумца отобрать десяток пленных и вздернуть их на былой главной площади замка, и ты попадешь в их число; надзирающие дверги сочтут тебя подходящим для живой мишени или для неравного поединка… Или, как это произошло на днях, сработает неосторожно задетая ловушка, завалив камнями несчастных, отправленных простукивать стены подвалов в поисках возможных тайников… Мир вокруг перестал быть игрой, плен — настоящий, а не нравоучительное наказание, могущее в любой момент прекратиться по воле родителей.
Единственное, что остается — робкая вера в спасение, да и та скоро исчерпает себя.
За дюжину дней Хасти так и не отыскал принца Аквилонии и его спутников. Кто знает, вдруг одноглазый колдун из Рабиров сам находится в не менее плачевном положении, заброшенный волей собственного чародейства куда-нибудь на Закатный Материк или к временам основания мира? Коннахар уже устал придумывать для себя и собратьев по несчастью ободряющие слова. Все чаще его навещало удручающее своей безнадежностью соображение: похоже, они так и сгинут здесь, вместе с тысячами безымянных воинов завоеванной Астахэнны. Скоро море, до которого отсюда не более двух десятков лиг, ворвется сюда и поглотит Долину — ведь так единодушно утверждают все летописи? Или Крепость сама провалится под землю — недаром же всякий день мелко содрогается твердь под ногами и откуда-то из недр слышится низкий урчащий гул. Местные шептались, якобы это происходит из-за утраты Радуги. Мол, от падения в бездну Цитадель удерживают только могущество Исенны да упрямство былого хозяина — побежденного, но не покоренного…
Отец и матушка учили Конни по возможности сперва обдумывать свои поступки и лишь затем действовать. Он не последовал их наставлениям, а напрасно. Наверное, не стоило отказываться от возможности оставить Цитадель, уйдя вместе с другими беглецами через сиявший в одном из внутренних дворов Портал. Им предлагали, но Лиессин уперся, возражая и доказывая: покинув крепость, они окажутся неизвестно где, одни среди чужих племен. Его поддержал Ротан, до полусмерти опасавшийся затеряться в неизведанных краях. Наследник Аквилонии, выдернутый из горячки боя и не слишком-то хорошо соображавший, уступил доводам приятелей. К тому же во дворе около магических врат они стояли только втроем. Четвертый из их компании, Эвье Коррент, оставался на охваченных сражением улицах, и они никак не могли бросить его на произвол судьбы. Впрочем, их благое намерение ни к чему не привело — им так и не удалось разыскать Коррента-младшего. Он растворился среди плененных или убитых, и все попытки друзей выяснить хоть что-то о его судьбе ничего не давали.
Стоило ли теперь сожалеть о сделанном? В конце концов, именно благодаря усилиям Майлдафа-младшего они не потеряли друг друга в те яростные и ужасные дни штурма. Но сейчас Конни извелся от беспокойства: ночь перевалила за середину, Льоу давно пора вернуться, а его нет и нет. Конечно, многое зависит от настроения вожака карликов Зокарра и его подданных, но раньше они никогда не задерживали Лиессина так надолго. Может, у них там праздник какой случился?
Льоу теперь частенько уводили в большой общинный дом по соседству с бараком, облюбованный после захвата Цитадели двумя сотнями подгорных воинов. Пару раз к ним наведывались высокие двергские военачальники и даже сам Зокарр — потешить себя пением забавного сиидха, тщетно пытавшегося оскорбить толстокожих карликов. Начало всему положила стычка темрийца с одним из стражников-двергов, неустанно подгонявшим пленных, растаскивавших обломки надвратных укреплений Вершины. Беловолосый сиидха чем-то таким не понравился надсмотрщику, и тот обругал его на ломаном альбийском наречии, вдобавок вытянув копейным древком поперек спины. Разобиженный потомок Бриана Майлдафа немедленно взвился. В чрезвычайно красочных, местами даже рифмованных выражениях Льоу обрисовал предков злосчастного надзирателя, его потомков, его жену и его самого — самым безобидным в его речениях было словосочетание «бородатая жаба».
Работавшие поблизости только ахнули, ожидая свиста секиры и головы хулителя, катящейся в ближайшую канаву.
Ничего подобного, однако, не последовало. Кряжистый, поперек себя шире, бородач в изрубленной броне оглушительно заржал, спугнув стаю вездесущих ворон-трупоедов, и потребовал еще.
Прежде, чем Коннахар или Ротан успели его остановить, Лиессин, зверски оскалясь, выдал издевательским речитативом пару оскорбительных нидов:
…И чтоб пришла к тебе твоя кончина
В обличье престарелой потаскухи
Иль демона с ужасного похмелья,
Иль, на худой конец, в лице дракона,
Что издавна страдает несвареньем.
Чтоб ты подох, подлец, в его навозе,
Не в состояньи рот закрыть при этом,
Чтоб труп твой ели черви с отвращеньем,
Тебя недобрым словом поминая,
И чтоб в тебя Творец при встрече плюнул,
А у тебя слюны бы не сыскалось,
Достойно чтоб Кователю ответить…
Дверг сложился от хохота пополам, и в тот же вечер Лиессина увели в лагерь Зокарра. Вернулся он оттуда далеко за полночь, охрипший и совершенно ошалевший, в одной руке сжимая арфу-анриз, а в другой — объемистый мешок, из которого вкусно пахло хлебом, вином и жареным мясом.
Заполучив столь редкостное развлечение, певца-сиидха с острым языком, дверги теперь требовали, чтобы тот являлся каждый вечер, и даже разрешили ему не работать наравне с остальными. Приходя обратно в конюшни, Льоу делился с собратьями по несчастью тем, что удавалось стянуть со стола, сам же, ругаясь вполголоса последними словами, валился на лежак и вскоре засыпал. По его словам, дверги были начисто лишены чувства юмора: чем незамысловатее и грубее песня, тем больший восторг она вызывает.
— Я, конечно, знаю трижды по тридцать хулительных нидов, но это уже чересчур, — признался он минувшим утром, и злорадно добавил: — Ну ничего, ничего, сегодня они у меня попляшут до упаду! Я их заставлю сжевать собственные вшивые бороденки, и…
— Не дразнил бы ты их понапрасну, — предостерег Коннахар, но Майлдаф-младший наверняка не внял разумному предостережению…
— Хватит ерзать, все ноги оттоптал, — недовольно пробурчал разбуженный Ротан, когда юноша вновь поднялся и попытался выглянуть в маленькое окно. Разглядеть оттуда не удавалось ровным счетом ничего, кроме части бывшей рыночной площади и темных развалин складов за ней. В ночное время площадь была безлюдна, но уставшие глаза обманывали сами себя, утверждая, якобы замечают какое-то движение. — Сам знаешь, ходить по крепости после заката пленным не разрешается, да и коротышки предпочитают лишний раз ночью не высовываться за порог. Скольких дозорных уже нашли с перерезанной глоткой — десяток, дюжину? Придет он утром, никуда не денется. Слушай, Конни, не спишь, так не мешай другим!
— Я постараюсь, — кротко обещал наследник Аквилонии, возвращаясь обратно и со вздохом устраиваясь на жесткой, едко пахнущей соломе. Приятель вовремя напомнил о причинах, делавших крепость в темное время суток столь опасной: кое-кто из уцелевших защитников до сих пор скрывался в запутанных подвалах под развалинами бастионов, став настоящим проклятием для тех двергов и альбов, коим выпадала участь нести ночные дозоры. Карлики пригрозили, что начнут расправляться с пленными, если резня будет продолжаться и дальше, но, похоже, это не возымело действия. Мало того, недавно кто-то намалевал у входа в срединный из Серебряных Пиков белую восьмиконечную звезду в обрамлении пары крыльев, осуществив свою рискованную выходку едва ли не под самым носом у двух десятков караульных.