й. Зато свечек, к сожалению, не осталось, лишь подсвечники на прищепках и перегоревшая гирлянда с лампочками. Он отнес ее к Стальку, тот повертел в руках и пообещал починить. Не нашлось в коробках только серебряного дождя и блестящих гирлянд из фольги.
Елка без огоньков и блеска серебряной канители была неживой – всё подталкивало совершить вылазку в Деревск. Он отнес к Лене чистую рубашку и брюки, попросил выгладить: не мог позволить себе появиться в городе в старых джинсах и разношенном свитере. Обсудил с соседкой приготовления, та заказала конфет и шоколадного печенья.
Они как раз пили с Леной чай, как зазвонил телефон.
– Иван Сергеевич, здрасьте, это Дима. Я звоню по поручению Нины, она вас просила заехать перед Новым годом. Приедете?
– Как раз завтра собирался, а что случилось?
– Что-то срочное с документами, она просила передать: она завтра весь день дома. Я в камералке буду, увидимся?
– Нина в порядке?
– Это по отчету, его же в январе сдавать, вы не волнуйтесь, с ней всё нормально.
– Хорошо, тогда до завтра.
– Вызывают? – Лена ревниво сощурила глаза. – Глядишь, там встречать будешь?
– Нет, Лена, это вряд ли, завтра же и вернусь.
– Ну и ладно, отпразднуем не хуже, чем в городе. Я тесто поставлю… Каких хочешь пирогов?
– Капустник и с луком и яйцом.
– Тогда вези зеленого лука и два десятка яиц.
Наутро чуть свет вышел на трассу. Скоро ему повезло, почтовая машина тормознула и за полтора часа довезла до города.
Деревск еще освещали ночные фонари, но люди уже стекались из улочек к старому базарному тракту, карабкались в гору по посыпанной дворниками песком лестнице, ведущей к огромному пятиглавому собору, за которым раскинулись палаточные ряды праздничной ярмарки. Базар уже работал, всюду переливались электрические лампочки, на столах грудами лежали елочные украшения, фейерверки и бенгальский огонь. Мальцов выбрал две коробки с электрическими лампочками попроще, две упаковки дождя и несколько кружевных гирлянд из фольги. Затем в продуктовых рядах купил литровую бутылку водки, кусок говяжьей мякоти, два яблока, зеленого лука, сухих приправ, две банки горошка и большую банку майонеза, два десятка яиц, коробку конфет «Мерси» и шоколадного печенья – Лене в подарок – и десять пачек ярославской «Примы» для Сталька. Денег оставалось мало, Мальцов жадно осмотрел сырокопченые колбасы, но купить даже полпалки себе не позволил. Продукты аккуратно сложил в рюкзак, яйца пристроил в тряпичную сумку отдельно, чтобы не побить, пошел с базара вниз по лестнице, к реке, к дому. Успел уйти вовремя, солнце начало вставать, сверху город был как на ладони, весь залитый розовым светом, на котором расцветали расширяющиеся к небу фантастические кроны, сотканные из печных дымов. Люди шли ему навстречу, как муравьи, на лестнице началась толчея.
– Иван Сергеевич!
Его окликнула Светка – секретарша из музея, Нинина подруга. Он поздоровался, но останавливаться не собирался, Светка сама преградила ему дорогу.
– Ой, Иван Сергеевич, давно вас видно не было, где вы пропадали?
Пришлось остановиться.
– В деревне, Света, сижу работаю.
– Здо́рово! Вот здо́рово! – вскричала она с излишним наигрышем, так звонко и весело, что Мальцов почувствовал, как у него сводит скулы от злости. Светка поняла, что пережала, и тут же перешла на заговорщицкий шепот: – У нас тут на Маничкина дело завели, министерские деньги использовал не по назначению! Ему не отвертеться теперь, Иван Сергеевич, даже друг-прокурор от него отступился, сдал на горсовете, представляете?
– И что?
– Пока он даже на работу ходит, но поговаривают, спета его песенка! Вернетесь тогда к нам?
– Не думаю, Света, этот выкрутится, – сказал он холодно.
– Он только за счет прокурора и держался, теперь точно его закроют. Возвращайтесь, мы же вас все любим, – она игриво закатила глазки.
– Ты на базар?
– Конечно!
– Ну так и беги, а то всё раскупят.
– Ага, я побегу! – Она мотнула головой и побежала вверх по лестнице не оборачиваясь.
Про Нину словом не обмолвилась, подумал Мальцов. Спустился с лестницы, перешел площадь. Дом стоял, как корабль в сухом доке, выпирая из высокого берега: гранитный фундамент – ватерлиния, желтые стены – корпус, в больших черные окнах отражалась белая полоса замерзшей реки, испещренная черными точками собачьих следов.
Он не стал заходить в камералку к Димке, поднялся на второй этаж, позвонил в дверь. Нина открыла сразу, она была в теплом халате, в вязаной кофте, живот выпирал из халата громадным арбузом.
– Привет, как дела? Димка сказал, ты хотела меня видеть?
Он неприлично долго смотрел на огромный живот, потом так же долго, изучающе оглядел ее всю, как осматривают статую в музее, отметил, что Нина изменилась, утратила свою привлекательность и уже не походила на задорного мальчишку. Та же короткая стрижка, выпирающие плечи, длинные пальцы, впившиеся в подол кофты, но лицо бледное, как побелка, губы стянуло в ниточку. Мальцов почувствовал ее напряжение, и оно тут же передалось ему.
– Ты хотела меня видеть, я приехал. Всё идет по плану, как ты?
Вежливый, сухой ответ, никаких эмоций на лице, тон деланно-равнодушный.
– Приехал на базар, наряжал елку, старые лампочки не годятся – перегорели.
– Купил?
– Конечно.
Он вдруг заметил, что дверь в кухню, обычно открытая, сейчас была притворена. Прислушался, но ничего подозрительного на кухне не расслышал.
– Пойдем, тебе надо расписаться в зарплатных ведомостях. – Раздеться не предложила. Мальцов бросил взгляд на вешалку – куртки Калюжного на ней не было. Не снимая ботинок, прошел в большую комнату. На отцовском еще письменном столе лежали три ведомости. Показала, где ставить подпись. Он подмахнул не глядя.
– Пять тысяч – зарплата, – Нина протянула ему новую купюру, Мальцов взял, сунул в карман. – Тебе причитается пятнадцать, но десять я взяла на врачей и роды, ты не возражаешь?
– Конечно. Хочешь, возьми всё? – предложил он.
– Не надо, нам хватит, – она ответила слишком резко и, чтобы смягчить свой тон, похлопала себя по животу, намекая на будущего ребенка. Уголки ее губ чуть дрогнули. Это была даже не улыбка, а лишь намек на нее. Почему-то именно это его задело, показалось издевкой, он не выдержал, спросил, уже не в силах скрывать обиду, руки как-то сами сжались в кулаки:
– Нина, а ребенок-то мой?
– Ты сомневаешься? – Зрачки сразу сузились, глаза впились в него, как две иголки.
– Я – нет, твоя маманя сомневается.
– Это наше с тобой дело, ты ее больше слушай.
– Я и не слушаю, но какого хрена…
Она резко его оборвала, сказала холодно и деловито:
– Подпиши здесь, документы на развод, твое присутствие не потребуется.
Ноги предательски задрожали, он разжал кулаки, судорожно сцепил пальцы и кое-как унял дрожь.
– Когда суд? – спросил скорее чтобы отвлечь внимание от побелевших костяшек пальцев, но она заметила, и опять губы ее мстительно дрогнули.
– Сразу после Нового года, надо успеть перед родами.
– Круто.
– Я старалась…
И тут понял наконец: то, что он принял за мстительную улыбку, есть сидящий в ней страх, уловил повисшую в воздухе обреченность, скрываемую за резкостью и напускным холодом, и ему сразу же захотелось сказать ей что-то хорошее и обнадеживающее, лишь бы исчезло это незнакомое прежде выражение на ее лице-маске.
– Мальчик или девочка, ты делала УЗИ? Я его, конечно, призна́ю, Нина. Пойми…
– Не делала и не хочу. Ребенок родится, можешь не переживать, – в голосе проскользнули язвительные нотки.
– Дело в том, что я переживаю, понимаешь? Я же не чужой.
– После всего, что ты наделал? Иван, жить вместе мы не можем и не станем, – теперь она уже его обвиняла.
– Что я такого сделал?
– Хватит, Иван, объяснять бесполезно, прими просто как есть. На наших рабочих отношениях это никак не должно отразиться.
– Где расписаться?
Она показала, он опять поставил подпись.
– Говорят, на Маничкина завели дело?
– Знаешь уже? Да, завели, копают, может, и докопаются.
– Что будешь делать, если его снимут?
– Рожать, Иван, это сейчас самое важное. ОАО работает, отчет мы сдадим, получим новый открытый лист, заявки на следующий год есть, будут и еще. Быть хозяином себе самому лучше, а там посмотрим.
– Тебе видней. Или теперь вам видней? – спросил, намекая на Калюжного.
Но она сделала вид, что не услышала. Собрала документы, сложила в файл с кнопочкой, закрыла его со щелчком, поставила на полку, сделала шаг к нему, тесня к двери.
– Кстати, ты в курсе, мне жить теперь негде.
– Ты, кажется, мечтал жить в деревне? Вот и живи! Я тебя предупреждала! Ты же у нас честный и независимый, настоящий ученый, не то что мы!
Она вдруг рассмеялась, и смех раскатился по комнате, жесткий, злой, едкий – ему стало не по себе, он не ожидал, что Нина так вот в лицо ему рассмеется. Мальцов как-то сразу поник и помрачнел, вступать с ней в перебранку не было ни сил, ни желания. Но Нина уже сорвалась и не могла остановиться, закричала, наступая:
– Один из документов, что ты подписал, кстати, отказ в мою пользу от этой квартиры! Нам тоже надо жить, понимаешь? Жить, а не витать в облаках!
– Как же так?
Она глубоко вдохнула воздух, словно намеревалась заглушить клокотавшую в ней ненависть, и выпалила:
– Ты всё сотворил своими руками, сам! И так будет лучше! Ты не пропадешь! Ты всегда только о себе и думал, вот и получил, что заслужил! И мы не пропадем! Не пропадем, не сомневайся! – Короткие фразы, она бросала их в лицо, упиваясь своей победой.
– Но это неправда, – только и смог выдавить он, и ему сразу же стало противно за свое унижение, за то, что так мямлит, за свою слабость.
Дверь на кухню чуть-чуть приоткрылась, Мальцов вдруг услышал, как скворчит на сковородке лук, и понял: Калюжный там, слушает, готовый, если надо, прийти на помощь, а заодно жарит лук на его кухне, готовит обед. Доли секунды понадобились, чтобы осознать это. И тут опять по ушам ударили ее слова, резкие, хлещущие, как удары хлыста.