Если нет надлома, то есть все основания верить в преодоление того, что уже преодолевали наши предки,◦— очередного смутного времени.
2. Состояние национального духа характеризуется определенным кризисом, смятением◦— но не крахом, не тем чувством, которое блокирует подъем с колен на обе ноги. Великая провинция словно в летаргическом сне, она выживает и растит новое поколение. В далеких городах и весях миллионы детей великой страны пытливо читают нашу великую литературу и нашу славную историю. Эти молодые умы посуровевшей страны не могут не исполниться гордости и за князя Донского, и за маршала Жукова, за своих отцов и дедов, чьи могилы и заветы рядом. Национальный код неистребим: как и наши предки, нам в тяжелые времена не следует опускать руки. Бывало и не такое. В прошедшем веке мы впятеро превзошли решившую нас погубить Германию в производстве и в качестве танков и самолетов. Не при царе Горохе, а вчера ворвался в космос Гагарин, была создана первая в мире АЭС, взвился в небо первый в мире сверхзвуковой «Ту-104». Неудачи и перерывы бывают, но нынешний кризис◦— не могильный камень нашей истории. Страна исчезала в 1240-м, 1552-м, 1611-м, 1918 годах, но оживал носитель цивилизационных основ◦— русский человек, сохранялся социально-генетический код, который не удовлетворялся простым выживанием. Русский народ не уходил на Северный Урал, а, напротив, шел к Дону, Дунаю, Ивангороду, Астрахани, Вилюйску, к Русской Америке. Нет никаких оснований думать, что этот наследственный генетический код нарушен.
3. Нам благоприятствует геополитическое окружение. Ни один народ-сосед не обошел Россию в основных элементах могущества. Более того, непреложным фактом современности является то, что все прежние республики экс-СССР опустились в пучину общего цивилизационного падения. С Эстонией это произошло в меньшей степени, а с Таджикистаном◦— в большей, но общее состояние децивилизации соседей объективно ослабляется (Запад стал открыто именовать блок нежданно независимых стран Мусоростаном). А это значит, что Россия не только не «ушла в вечную мерзлоту», но выросла относительно своих непосредственных соседей. Она сохранила положение привлекательного цивилизационного ядра, носителя привлекательных цивилизационных ценностей. А потому нет оснований отбросить (как несерьезную и безосновательную) веру нынешнего поколения в то, что Россия◦— это даже не великая страна, Россия◦— это великая цивилизация, которая самовосстанавливается естественным и почти привычным образом. Сохраненная культура, особенности национальной психики, богатства великой территории, доставшаяся от столетнего периода подъема (1892–1991) индустриальная инфраструктура, промышленность и наука позволяют надеяться на центростремительный естественный им пульс собирания, общего преодоления потерянности, национального смятения, выхода большой России в авангард мира XXI века.
Если сохранен пульс и действует восстановительный код, обратимся к базовому строительному материалу истории. Ее творят: воля, наличные ресурсы, научное использование оптимальных методов освоения природы (наука), наличие союзников.
Не в каждом народе в неистребимом волевом компоненте есть подобное сочетание альтруизма и жертвенности. Российский национальный характер сложился в ходе тысячелетней невероятной истории и в суровых географических условиях. Произошел сплав варяжского Запада и степного Востока, осененный православием Византии и прозелитизмом ислама. При этом Россия постоянно двигалась от Балтики до Тихого океана, две трети ее населения все последние века были пограничьем со всеми присущими границе стоическими чертами. Воля видеть родную землю от Мурманска до Владивостока◦— этнопсихическое явление, абсолютно необходимое для собственного формирования своего будущего. Остановить это явление, ликвидировать этику пограничья означает повернуть вспять стереотип нашей жизни. Это трудно себе представить.
Особый русский характер сформировался в условиях геополитической уязвимости и суровости природных условий. Речь идет о сочетании стоицизма, таланта быстрого и точного восприятия, идеализма, необычайной твердости и жертвенности в достижении общих для социума целей. Характер широкий, восприимчивый, приветливый◦— и в то же время твердый, упорный, жертвенный, готовый к тяжкой работе, не ожидающий немедленного вознаграждения, сиюминутной компенсации. Без такого характера невозможно было бы пройти колоссальный путь от Тобола до Сан-Франциско◦— втрое больше, чем столь героизированный на Западе путь от Нью-Йорка до Сан-Франциско.
Среди черт русского характера главенствуют:
Стоицизм, безусловная готовность все претерпеть◦— при условии известности смысла жертв, за что следует платить потом и кровью, с какой целью русские люди должны принести жертвы. Стоицизм◦— это грандиозный взаимный запас общего доверия склонного верить в себя народа, готового на осмысленную жертву.
Незакрепощенность. Россия◦— страна бытовой свободы, не закрепощенной мещанскими нормами. В России малозначительно давление буржуазных условностей. Цитируем классика: «Когда сравниваешь русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность, мечтательность. Это можно видеть в каждом герое чеховского рассказа. Западный человек пригвожден к определенному месту и профессии, имеет затверделую формацию души».[1]
Терпение. Жизнь русских основывается на страде, то есть на периоде интенсивных физических усилий. Слово «страда» на все языки будет переведено как «страдание». Это означает, что основой своей жизни русские видят страдание. Когда русский умирает, о нем говорят отстрадал, то есть завершил страдания. Жизнь как удовольствие нехарактерна (если не сказать◦— неведома) для русских.
Терпение протопопа Аввакума и Семена Дежнева просто беспредельно. Россия может терпеть многое, но не унижение.
Дискретность усилий. Русский историк В. О. Ключевский определил это состояние таким образом: «Ни один народ в Европе не способен на такую крайнюю степень активности на протяжении короткого периода времени, как русские; но, возможно, никто другой в Европе не демонстрирует такой неспособности к постоянной, размеренной, непрестанной работе». Итак, с одной стороны, почти сверхъестественный трудовой порыв, с другой стороны, великая, почти ничем не пробиваемая пассивность◦— в том случае, если русский не видит безусловной необходимости или великой поставленной цели.
Свобода. Народ, уходивший в казаки на юг и восток, избирал свободу более радикальным путем, чем борцы за конституции на Западе. Поэт О. Э. Мандельштам выразился так: России присуща «нравственная свобода, свобода выбора. Никогда на Западе она не осуществилась в таком величии, в такой чистоте и полноте. Нравственная свобода◦— дар Русской земли, лучший цветок, ею взращенный… Она равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры».[2]
Сострадание. Чтобы не впасть в необъективность, призовем иностранцев. Современный ведущий британский русолог Хоскинг: «Хотя русские◦— храбрые люди и замечательно мужественны на войне, они являются самой мирной и невоинственной нацией в мире… Общественный темперамент отличается одновременно и нечувствительностью, и добротой. Нечувствительностью к своим страданиям и сочувствием к страданиям других. Каждый, способный видеть, откроет в России черты теплоты и простоты. Отзывчивость◦— этот дар природы, это неистребимое богатство жизни◦— является лучшей привлекательной чертой России».[3] Французский писатель А. Жид признавал, что «нигде отношения с людьми не завязываются с такой легкостью, непринужденностью, глубиной и искренностью, как в СССР. Иногда достаточно одного взгляда, чтобы возникла горячая взаимная симпатия. Да, я не думаю, что где-нибудь еще, кроме СССР, можно испытать чувство человеческой общности такой глубины и силы».[4]
Отсутствие высокомерия. Лорд Керзон, проехав по огромной стране, заметил в начале XX века: «Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени напоминает злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Его непобедимая беззаботность делает для него легкой позицию невмешательства в чужие дела; и терпимость, с которой он смотрит на религиозные обряды, общественные обычаи и местные предрассудки своих азиатских собратьев, в меньшей степени итог дипломатического расчета, нежели плод беспечности».[5] Это то, что Достоевский лестно для россиян назвал в 1880 году «всемирной отзывчивостью», то, что помогает им достаточно легко вступать в контакт с другими◦— в браке, дружбе, союзничестве: «Стать настоящим русским значит стать братом всех людей; всечеловеком… Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силою братства».
Эгалитаризм. И богатые и бедные традиционно вызывают на Руси неприязнь. Русская пословица говорит: «Богатство◦— грех перед Богом, а бедность◦— грех перед соседями». Никто в современной России (как и сотни лет назад) не восхищается преуспевающими людьми. В России принципиально невозможно восхищение доморощенными Вандербильтом, Рокфеллером или Биллом Гейтсом. Выставлять напоказ свое богатство постыдно. Вызывающее, кричащее богатство вызывало общественное отторжение и, что неизменно декларируется и в сегодняшней России, желание «пустить петуха», сжечь дотла выдающийся своими размерами и убранством дом. Можно кликушествовать◦— нельзя не учитывать этой национальной черты (свойственной, к слову, многим другим народам, японцам, к примеру). «Равнинный, степной характер нашей страны,◦— полагает географ и философ Е. Н. Трубецкой,◦— наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что слишком возвышается над окружающим».