«Профиль» № 27 (535)
Владимир РудаковПУТИН И ДЕМОКРАТИЯ
«За время пребывания Владимира Путина в Кремле демократии в России стало гораздо меньше»,◦— утверждают критики президента. «Демократии при Путине меньше не стало, просто она стала иной -более суверенной»,◦— отвечают критикам апологеты. «В России демократии не было и нет, и Путин здесь ни при чем◦— такая страна»,◦— уверены третьи.
Что и говорить, с приходом к власти Владимира Путина Кремль предпринял целый ряд шагов, которые вполне могут быть квалифицированы как «зажим демократии в России». Между тем «зажим демократии» как таковой вряд ли являлся целью путинского президентства. Для Путина, что бы ни говорили, с первых его дней в Кремле именно отсутствие управляемости (а вовсе не избыток демократии) являлось проблемой номер один. Понятно, что там, где «избыток демократии» мешал повышению управляемости, чем-то приходилось жертвовать…
Будучи убежденным государственником, Путин взял курс прежде всего на создание эффективной (в его представлении) системы управления. Ставка при этом была сделана на бюрократию и госаппарат, поскольку иных институтов (мощных партий и общественных организаций, сильного местного самоуправления, честной судебной системы и пр.), на которые можно было бы положиться, просто не существовало (нет и сейчас). В историографии такой метод называют «революциями сверху»: их движущей силой традиционно выступает «просвещенная бюрократия» (в смысле◦— более просвещенная по сравнению с основной массой бюрократов)…
Нужно быть справедливым: «демократия по-русски» и до Путина была далека от идеала. Чтобы не вдаваться в нудное перечисление ее изъянов, можно назвать главный из них◦— отсутствие интереса к политике (даже еще шире◦— к любым коллективным действиям) у широких слоев населения. А с точки зрения управленческой логики глупо доверять выбор вектора развития ядерной державы людям, не умеющим толком договориться между собой о том, кто должен отвечать за чистоту в лифте и сколько собирать денег на домофон. Демократический выбор вектора в 90-е годы не мог не обескураживать, в том числе и продвинутую часть электората. Еще бы: в фаворитах избирательных гонок ходили то ЛДПР 93-го года разлива, то КПРФ разлива 95-го года, то полуживой Ельцин, еще за полгода до выборов 96-го◦— самый непопулярный политик страны. Народный выбор то и дело приходилось корректировать.
В результате к концу 90-х у «просвещенной» части госаппарата стало складываться представление о том, что институты и процедуры, традиционно именуемые демократическими, вовсе не самоценны. Их реальная «цена» связана исключительно с тем, в какой степени они помогают (или мешают на данном этапе) реализовывать основные функции государства.
Логика Путина, насколько ее можно реконструировать на сегодняшний день, была такова: сначала отстроить управленческую вертикаль (с неуправляемой системой невозможно работать и просто опасно иметь дело), затем с ее помощью и если понадобится достроить недостающие демократические элементы российской государственности (те же партии, судебную систему и т.д.). Естественно, немалую роль в выборе последовательности и тональности действий власти сыграла конкретная политическая конъюнктура.
Вероятно, в этом контексте и стоит рассматривать основные новации путинского правления.
Переформатирование федеративных отношений в большой степени стало ответом центра на усилившиеся в конце 90-х притязания региональной бюрократии на федеральную власть. Провозгласив курс на «сохранение единства страны», Путин действительно занялся выстраиванием вертикали власти «от Москвы до самых до окраин».
В середине 2000 года Кремль инициировал реформу Совета Федерации: сидевших в верхней палате глав субъектов РФ заменили на «представителей» региональной власти. В итоге СФ перестал быть органом политического влияния регионов на центр, переключившись исключительно на одобрение принятых Думой законов. Почти одновременно с этим была создана система федеральных округов во главе с полпредами президента, фактически осуществляющими контроль за ситуацией на местах, а также механизм ответственности губернаторов за неисполнение решений федерального центра.
Следующий этап переформатирования отношений центра и регионов связан с отменой прямых губернаторских выборов. Решение об этом было обнародовано вслед за трагедией в Беслане◦— осенью 2004 года, хотя напрямую с ней связано не было: отмену выборов начали готовить задолго до теракта.
Еще один элемент переформатирования◦— изменение порядка формирования (с параллельным расширением полномочий) региональных парламентов. Выборы в местные ЗакСобрания получили мощную партийную составляющую (от 50% до 100% ЗакСов формируется по партспискам). Вместе с этим именно ЗакСам было доверено «наделять полномочиями» выдвинутых президентом кандидатов в главы регионов.
В итоге ставшая было критической для центра в последний период ельцинского президентства власть региональных элит (и стоящих за ними финансово-промышленных групп) оказалась под жестким контролем.
Представители ФПГ отнюдь не потеряли интереса к регионам, но теперь центр получил возможность самостоятельно решать, «кто из них более матери-истории ценен». Что касается граждан, в одночасье лишившихся возможности избирать глав регионов, то они, похоже, не сильно расстроились. С одной стороны, сказалась усталость◦— использование черного пиара ставленниками одних ФПГ против других к тому моменту давно уже стало «визитной карточкой» региональных предвыборных баталий, с другой◦— убежденность в том, что «Путин плохого (в данном случае губернатора) не посоветует».
«Партизация» региональных выборов стала частью не только действий по корректировке отношений центра и регионов, но и элементом создаваемой новой партийной системы.
К концу 90-х многопартийная система, сформировавшаяся после отмены монополии КПСС на власть, переживала очевидный кризис. Партии перестали быть «приводными ремнями» демократии (даже если когда-то таковыми и были). По сравнению с началом 90-х население стало гораздо аполитичнее, партии◦— кулуарнее («их влияние часто не распространяется за пределы Садового кольца»,◦— говорили про значительную их часть). И самое главное: партии, за отсутствием реальной связи с массами, все активнее становились рычагами олигархического влияния на власть, в том числе и путем неприкрытого думского лоббизма.
Приступив к «равноудалению олигархов», Путин одновременно инициировал реформу партийной системы.
Процесс был запущен летом 2001-го с принятием закона о политпартиях, фактически делавшего партии (и только те из них, которые соответствуют установленным в законе жестким критериям, в том числе по численности членов: сначала не менее 10 тыс., ныне◦— не менее 50 тыс.) единственными субъектами избирательного процесса.
Происшедшая одновременно с отменой губернаторских выборов отмена выборов в Госдуму по одномандатным округам (2004 год) стала важным этапом формирования так называемой крупнопартийной системы, в пользу создания которой неоднократно высказывался Путин. Теперь (реально◦— с декабря 2007 года) Дума должна состоять только из партийных депутатов.
Произведенные вслед за этим корректировки выборного законодательства (повышение думского «проходного» порога с 5% до 7%, запрет на участие в выборах избирательных блоков, фактическое введение «императивного мандата», не дающего возможности партийным депутатам голосовать вопреки решениям партийных органов, и т.д.) лишь отшлифовали систему.
Изменившиеся правила партийной игры привели к фактическому исчезновению карликовых партий, ликвидации «бизнеса на партстроительстве» (когда под выборы создаются партматрицы с целью дальнейшей перепродажи) и прямого олигархического влияния на партийные массы, а также к укрупнению оставшихся на плаву партийных структур. И хотя шансом «объединиться, чтобы выжить» воспользовались далеко не все субъекты партийной системы, процесс, что называется, пошел. Самый яркий пример◦— «Справедливая Россия», вобравшая в себя группу мелких партий и теперь (не без благословения из Кремля) всерьез претендующая на часть мест в Думе. А для этого весьма больно пощипывающая любимое детище Кремля◦— «Единую Россию».
Двух-трех-четырехпартийная система представляется ее создателям весьма эффективной. Причем не только с точки зрения управления политическим процессом как таковым (а это для Кремля по-прежнему одна из приоритетных задач), но и в плане создания действующей и стабильной парт-системы, в рамках которой контроль над парламентом по очереди переходит от одной влиятельной партии к другой. Таким образом, рассуждают в Кремле, выборы в Думу из «судьбоносного выбоpa пути развития России» становятся рутинным определением приоритетов социально-экономического развития. «Чтобы было как в Америке», как выразился один «партстроительный» чиновник. В шутку, разумеется.
Предпринятое затем изменение выборной процедуры, собственно, и предназначалось для того, чтобы все-таки «было не как в Америке». После серии происшедших при поддержке Запада «цветных революций» Кремль всерьез обеспокоился возможностью экспорта «оранжевых технологий» в Россию. Лежащие в основе технологии «перехвата власти» методы (среди них создание «своей» оппозиции, вывод на улицу возмущенных, преимущественно молодежных, масс, оспаривание итогов выборов и др.), по мысли кремлевских политтехнологов, должны были оказаться по определению неприменимы к России. Стоит ли удивляться, что именно в этот период возник термин «суверенная демократия»…
Одновременно с выстраиванием партийной системы была отстроена выборная процедура (ведь демократия, как известно, это прежде всего процедура).
Во-первых, было создано и ежегодно шлифуется антиэкстремистское законодательство (экстремизм в России и без «оранжевых» угроз серьезная проблема): участникам выборного процесса◦— реальным и потенциальным◦— были обозначены рамки допустимого политического поведения. Во-вторых, были внесены поправки в избирательное законодательство (отмена графы «против всех» и порога явки избирателей), серьезно затрудняющие возможности для манипуляций процедурой и итогами выборов со стороны «побежденного меньшинства». Отныне можно сколько угодно призывать к бойкоту «нечестных выборов» и к голосованию против всех неугодных кандидатов◦— практического значения это иметь не будет.