— Но ведь сами чабаны и разболтались!..
— В том-то все и дело! Если разболтались чабаны, то и стадо все разболталось.
— Это верно, хан-ага.
— А если верно, то надо быть заодно с чабанами, тогда и стадо будет с тобой заодно.
— И это верно, хан-ага.
— А если чабаны тебя не будут слушать, то и все стадо не послушает!
— И так не слушают!
— И все больше будет испорченных.
— И так их полно!
— Верно. Разве ты не знаешь пословицу: "Если мать не родная, то и отец не твой"?
— Знаю, хан-ага, знаю.
— А если знаешь, то должен суметь поладить со своими ханами. Где понадобится, и согласиться с ними, и навстречу пойти. Запомни, хан, одну вещь: если старейшина согласился, согласился и народ!
Верно, хан-ага. Говорят же, если чабан захочет, он и козла подоит.
— Мудрые слова! Но я тебе еще скажу: чтобы получать всегда молоко от козла, надо знать все слабости чабана и держать его в своих руках.
— Верно, хан-ага, верно. Только так получилось, что текинские старейшины и сарыкских держат в своих руках. Кроме верного тебе Халып-ишана, никто не смеет ослушаться текинцев.
Мядемин замолчал, потом вдруг от внезапно пришедшей мысли вздрогнул.
— А что, — сказал он, — если я сарыков с землей смешаю? Успокоятся и текинцы.
— Было бы неплохо, хан-ага. Я сам хотел попросить об этом.
Но тут вошел Мятер, и оба хана замолчали. Разговор о сарыках надо было начинать заново, потому что собирать войско для запугивания туркмен должен был этот самый Мухамед Якуб Мятер, ближайший помощник Мядемина, его военачальник.
Намерение Мядемина напасть на Мары, где жили сарыки, имело целью не только запугать сарыков и вообще туркмен, привести их к послушанию, но и отбить у них всякую охоту думать о воссоединении с Бухарским эмиратом.
Хивинский хан Мядемин со своим старшим братом Рахимкули уже прибегали к подобному маневру, когда в тысяча восемьсот сорок первом году разбили и раз-грабили Мары и даже прошлись с разбоем по окраинам могущественного иранского государства. Этим самым они заставили туркмен склонить головы перед Хивой, а чтобы показать свою мощь бухарскому эмиру, через год напали и разгромили Чарджоу, который находился под властью Бухары. Награбленным добром поделились с туркменами-старейшинами, чтобы те впредь не только слушались, но и восхваляли Хиву. Так был окончательно подчинен туркменский народ хивинскому хану. Однако Бухара не выходила из головы Мядемина, оставаясь для него опасным соперником. Пошлина с туркмен с перебоями и с большим опозданием поступала в ханскую казну, а тут еще стали доходить слухи, что Бухара якобы направила письмо сарыкам и салырам с целью перетянуть их на свою сторону. Все это тревожило Мядемина и привело его к решению повторить уже проверенный маневр, напасть на Мары, стереть с лица земли сарыков.
Для того чтобы выполнить поручение Ходжама Шукура, Кичи-кел решил прибегнуть к помощи Тоты, жены Мялика. Кичи-кел договорился о встрече. Тоты хотелось воспользоваться отсутствием мужи и свекра, чтобы повидаться и поговорить со своим бывшим земляком, они были из одного аула. Для Кичи-кела смысл встречи был совсем в другом. По поручению Ходжама Шукура он должен был узнать доподлинно, куда и зачем уехали Пенди-бай с сыном. Если же подозрение Ходжама Шукура подтвердится, если Пенди-бай с сыном по наущению Каушут-хана отправились в Иран, чтобы замутить там воду против Хивы, он, Ходжам Шукур, немедленно должен известить об этом Мядемина.
Кичи-келу давно казалось, что Тоты неравнодушна к нему, да и сам он, по правде сказать, хотел бы подобраться к ней, но не находил подходящего момента. Теперь случай подвернулся. Условились встретиться в сарае, за кибиткой. Тоты вошла в сарай, села, прислонившись к столбу, и принялась смотреть, но не в ту сторону, откуда должен был появиться Кичи-кел, а на дверь белой кибитки. Она не беспокоилась, что Кичи не придет, ее волновало больше то, что из кибитки могла выйти Огултач-эдже. Шестидесятилетняя Огултач на старости лишилась сна и от нечего делать по нескольку раз за ноль выходила на улицу и обшаривала весь двор, даже когда Пенди-бай и Мялик были дома. Если же кто-то из них уезжал, малейший шорох заставлял старуху выскакивать наружу.
Тоты уже начинала злиться, что Кичи-кела все нет. "Ему только бы дрыхнуть! Какой это мужчина, женщина ждет!.."
Но тут за дверью, вернее, за загородкой из колючей березы показался силуэт человека. Это был Кичи-кел. Он приближался, беспокойно озираясь по сторонам.
— Сюда! Иди сюда! — прошептала Тоты. Кичи-кел оглянулся еще раз и пролез в сарай.
— Тоты моя! — он бросился к ней и хотел обнять ее. Но Тоты сердито оттолкнула его. Голос ее был и злым и радостным одновременно:
— Не спеши! Закрой хоть загородку сначала, а то как бы собаки штаны не порвали!
Кичи-кел послушно встал, закрыл дверь и вернулся к ней.
— Я не спешу, Тоты, не спешу. Я понимаю, ты же замужняя женщина, а мы — бедные бобыли… Правду говорят, сытый голодному не товарищ!
— Не дай бог такой сытой быть, как я!
— А что, разве плох твой муж?
— Чем такой муж, уж лучше никакого… Говорят, раньше девушки, став женщиной и вернувшись в отчий дом, — плакали…
— Что ж у тебя Мялик, жадный, что ли, хлеба тебе не дает?
— Да дело не в том, что жадный или нет, а надо, чтоб мужик был настоящий!
— А, вот оно что! Значит, твой храпит всю ночь?
— Да нет, не всю ночь… Но и лишний раз тоже не обнимет…
— Вах, Тоты! А я здесь для чего?! — Он обнял ее за талию и притянул к себе.
Кичи-кел осторожно снял с ее головы курте, дотронулся до ее шеи. Тулуп свалился с его плеч. Он на мгновенье оставил Тоты, расстелил тулуп…
В это время послышался скрип двери в кибитке.
— Ой! Огултач! Ну все, мне конец! — жалобно вскрикнула Тоты и крепче прижалась к Кичи-келу.
Кичи-кел, не отпуская Тоты, приподнялся и поглядел за прутья загородки. Старуха шла прямо к сараю.
— Сюда идет? — еле слышно прошептала Тоты.
— Тише! Может, просто по нужде. — Он и сам сильно надеялся на это, и руки и колени его подрагивали от страха.
На их счастье, предположение Кичи оправдалось.
— Все, ушла, успокойся.
Тоты облегченно вздохнула и сама потянулась к Кичи-келу. Но он, сообразив, что женщина теперь его, не стал спешить.
— Послушай, Тоты, я подумал, а что бы я делал, если бы мне такая жена досталась?
— Почем я знаю! А что бы ты мог делать?
— Ну, уж свой сарай я бы сразу снес.
— Подумаешь, сарай! Что, в поле места мало?
— Ну, тогда бы пришлось без головы тебя оставить.
— Да как бы ты узнал?
— Как узнал? Уж узнал бы, будь спокойна. Как это мужчина может не знать, что его жена делает!
— Да ни на волос бы не узнал.
— Все узнал бы.
— Ну как?
— Во-первых, я не бросал бы свою жену-красавицу, как твой муж, и не уезжал в Теджен на свадьбу.
— А, чепуха!.. Если женщина захочет, ты и знать не будешь, что в одной постели спят трое.
— Как это трое?
— Ну так, муж, жена и любовник…
— Я бы снял головы и жене и любовнику.
— Лучше не хвались, Кичиджан, а скажи спасибо аллаху, что он женщине немного стыда дал, а то она могла бы такое наделать!..
— Нет уж, пусть лучше не дает.
— Почему?
Кичи-кел улыбнулся в темноте.
— Потому что если так, то ты сейчас должна встать и уйти…
— Нет, миленький, я от тебя не уйду. А вот расскажу тебе старую историю. Один старик женился на молоденькой, а она была писаной красавицей. Молодые джигиты дня не могли прожить, чтобы не увидеть ее. И даже когда она уже была невестой, то и дело приставали к ней на улице, здоровались, говорили любезности. Старик, женившись, не доверял ей, не отпускал от себя и даже в поле брал с собой. Сам пахал землю, а жена тут же собирала курек, разводила огонь и кипятила чай. Но отчаянные джигиты и тут не растерялись. Пока старый муж доплетался на своем быке до края поля, они уже успевали нацеловаться с красавицей. В конце концов старику надоело это, и он заказал специальный сундук.
— Зачем сундук?
— А ты слушай. Он сажал свою жену в сундук и носил за спиной.
— И пахал землю?
— И пахал. Зато был спокоен. И вот как-то хан этой страны со своими нукерами, визирями, меткими стрелками отправился на охоту. Они увидели старика, который пахал землю с сундуком за плечами. Хана это очень удивило, потому что никогда еще не видел он, чтобы пахали землю с сундуком на горбу. "Приведите ко мне старика", — сказал хан своим нукерам. Старик, не снимая ноши, подошел к хану и остановился перед ним.
"Что это у тебя за сундук за спиной? — спросил хан. — Золото, драгоценности? И почему ты не хранишь их у себя дома? В моей стране не должно быть никакого воровства. Раз ты не веришь моим людям, носишь свое богатство за спиной, я тебя накажу".
Тогда старик признался в том, что в сундуке не золото и не драгоценности, а собственная жена, она так хороша, что ей мужчины не дают прохода.
"Если она так хороша, покажи ее нам", — сказал хан.
Разве мог старик ослушаться хана? Он снял сундук со спины, открыл его, и вдруг оттуда выскочил молодой джигит и бросился в поле. Хан и его слуги, да и сам старик были поражены. Хан прицелился и хотел пристрелить убегавшего джигита.
"Мой повелитель, — сказал один из нукеров, — не убивайте этого юношу, лучше поговорите с ним. Кто знает, что он скажет?"
Пустили следом двух гончих, они быстро догнали парня и приволокли его к хану. Испугавшись хана, юноша рассказал все как было. "Когда старик засыпает вечером, — сказал юноша, — я сплю в объятиях его жены, а когда старик просыпается утром, я залезаю в сундук, и тогда жена его спит в моих объятиях". Поскольку юноша сказал правду, хан помиловал его и отпустил с миром. Вот видишь, Кичиджан? Женщина, если захочет, может сделать все.
Кичи-келу ничего не оставалось, как согласиться с Тоты.
— Вот я захотела, чтобы ты стал моим, и вот ты мой, — сказала она и плотней прижалась к Кичи. — И я тоже твоя.