Кичи подумал, что как раз наступило время приступить к делу, и он спросил:
— Тоты, а можешь ты сказать мне одну вещь? Только правду.
— Разве я могу обмануть тебя?
— Думаю, что нет.
— Тогда спрашивай.
— Куда уехал Пенди-бай с Мяликом?
— На поминки в Теджен.
— Это правда?
— Да, правда. А ты думал куда?
— Нет, никуда… Еще раз скажи, ты не врешь? Кичи-кел склонился к самому лицу Тоты, желая убедиться, нет ли обмана. Тоты обхватила его за шею и притянула к себе.
— Нет, миленький, не вру.
И Кичи-кел поверил, что она говорит правду.
После вечернего намаза Мядемин вышел во двор. Рядом с ним не было ни гостя, ни сотника. Заложив руки за спину, он дважды обошел пруд, по берегу которого росли платаны. Остановившись над невысоким обрывом, он поправил на себе одежду и подпер ладонью подбородок. Долго смотрел на отраженные в воде звезды, потом нащупал под ногами камешек и, улыбаясь, словно ребенок, кидающий подкормку рыбам, бросил в воду. Разошлись круги по водной глади и стерли звезды. "Все, что сталкивается с силой, меняет свой облик", — подумал про себя хан. Ему и в голову не пришло, что облик изменили не сами звезды, а лишь их отражения, а сами они по-прежнему сияли в глубоком ночном небе. Поднятые круги на воде исчезли, и звезды, сдвинутые ханом, снова вернулись на свое место. Они блестели, переливались, как будто подмигивали хану, напоминая девичьи глаза. Мядемин выпрямился, осторожно посмотрел в сторону ильмового дерева. В его тени расхаживала взад и вперед едва различимая фигура. Хан кашлянул тихонько. Темная фигура оказалась послушной, она сразу двинулась на зов хана. Не поднимая головы, Мядемин сказал, как будто бы обращаясь к воде:
— Зейнеп!
Фигура сотника вмиг исчезла, и вскоре появилась Зейнеп в тонких шелках, облегавших гибкое тело. Она подошла поближе к хану и, разведя в стороны шелковое одеяние, поклонилась.
— Новая красавица готова? — спросил хан.
Зейнеп, давая понять, что "красавица готова", повторила свое движение и после поклона бесшумно направилась к дверям дома. Хан сделал было несколько шагов вслед за ушедшей, но потом остановился, снова заложил руки за спину, облизал губы и поднял глаза к небу. И небесные звезды подмигивали ему так же, как и те, что отражались в пруду. Это понравилось хану. Даже звезды неба стараются угодить ему, не говоря уже о земных.
Занавес на дверях откинулся, Зейнеп вывела за руку Каркару и подтолкнула ее слегка вперед. Девушка ни на шаг не приблизилась к хану, оставаясь стоять там, где оставила ее Зейнеп. Одета была Каркара не так, как утром. Хотя сквозь платье и не просвечивалось ее тело, как у Зейнеп, но шелка на ней были тонкие и дорогие.
Мядемин распростер руки, словно Каркара собиралась открыть ему свои объятья.
— Подойди ко мне, мой прекрасный цветок!
Каркара даже не шевельнулась. Хан старался быть ласковым.
— Ты моя прелесть, ты радость моя, Каркара! Нет равных тебе ни в Хиве, ни в Бухаре. Ты соловей мой, цветок мой!
Слова эти не произвели на Каркару никакого впечатления. Но хан не разгневался. Он подошел к девушке. Заметив это сквозь тонкое покрывало, накинутое на лицо, Каркара вздрогнула всем телом, словно птичка, попавшая в неволю. Она осторожно огляделась по сторонам. Единственно, что увидела, был высокий забор. Бежать некуда. Хан приблизился к ней вплотную, погладил ее хрупкое плечико. Девушка опять вздрогнула и отошла в сторону. Хана это умилило, он улыбнулся, взял ее за локоть и притянул к себе.
— Дикая козочка моя.
Девушке удалось выскользнуть из цепких рук хана, она оттолкнула его. Но девичьи руки не в силах были сладить с ханом, он даже не сдвинулся с места, однако потерял самообладание и перешел от притворной ласки к решительным действиям. Схватил ее за руку и потянул за собой к водоему. Сильные пальцы хана так сдавили руку Каркары, что она чуть не вскрикнула от боли, но стерпела.
Хан остановился у берега и какое-то время молча смотрел в черный омут, где золотились звезды. Каркара подумала, что хан привел ее сюда, чтобы сбросить в воду. Ей казалось, что когда гневаются ханы, то даже погода должна измениться, небо затянется тучами и на землю обрушится ливень. Ханы не останавливаются ни перед чем в своем гневе, не жалеют ни людей, ни зверей, кого угодно могут в один миг лишить жизни, и никто не спросит у них ответа. Ханы должны быть жестокими, и девушка поверила, что пришел ее конец и сейчас ее сбросят в омут. Но она не испугалась, напротив, почувствовала облегчение. "Обниму камень на дне пруда и задохнусь. Лучше умереть, чем быть наложницей в ханском дворце". Она думала сейчас только о смерти и ничего другого не желала.
Вдруг послышался глухой голос Мядемина:
— Жить не хочется?
Каркара не ответила, не произнесла ни слова, когда вопрос был повторен.
Хан немного разжал пальцы, физическая боль утихла, зато во сто крат усилилась душевная боль.
— Покорись, красавица, или сегодня же я велю закопать тебя живьем в землю!
Девушка и на эти слова ответила молчанием. Голос хана стал жестче:
— Я сказал все. Выбирай!
Каркара молчала. Хан хотел сказать еще что-то, но ему помешал выскочивший из низенького домика мужчина с непокрытой головой. По тому, что человек решился нарушить вечерний покой хана, можно было заключить, что дело у слуги было неотложное. Человек с непокрытой головой смело подошел к хану и стал что-то нашептывать ему на ухо. Мядемин закусил нижнюю губу, сказал: "Хоп!" — и согласно кивнул головой. Человек повернулся и пошел к дому, глядя в небо, словно пересчитывая там звезды. Следом за ним отправился и сам Мядемин.
Каркара осталась одна. На какое-то время она почувствовала облегчение. Ей показалось, что с уходом хана ушла и опасность. Каркара стала осматриваться, чтобы найти хоть малейший выход из безнадежного положения. Со всех сторон окружал ее высокий забор, взобраться на который не было никакой возможности. И она почувствовала себя брошенной в колодец с кирпичными стенами.
Каркара вздрогнула, заметив под развесистым ильмом человека, приближавшегося к ней. Человек, шедший в тени деревьев, был охранником Мядемина, его нукером. Не дойдя до Каркары, он повернул в противоположную сторону, словно вымерял длинными шагами расстояние между Каркарой и забором. Нукер шел с опущенной головой и как бы ни на что не обращал внимания, хотя ясно было, что он послан сторожить девушку.
Во дворе дворца, кроме воина и Каркары, не было ни души. Даже распевавшие птицы угомонились, и только вдалеке где-то посвистывала синица.
И тут нукер направился от Каркары в противоположную сторону. В сердце девушки вдруг вспыхнула новая надежда, и она решилась подойти к охраннику. Но, не зная, как назвать нукера, как обратиться к нему, то ли "дядя", то ли "ага", Каркара некоторое время стояла в нерешительности. Но вот воин снова прошел мимо девушки, и она, собравшись с духом, окликнула его:
— Почтенный, вы кто?
Нукер от неожиданности вздрогнул. Как? Его кликнула пленница, привезенная из далекого края, чтобы стать наложницей хана? Он остановился, дуло черного ружья направил в землю, огляделся по сторонам. Убедившись, что никого, кроме них, нет поблизости, подошел к девушке.
— Что ты сказала? — спросил он, хотя прекрасно расслышал ее вопрос.
Каркара повторила.
— Я? — переспросил нукер. — Я сотник Мядемин-хана. — Тяжело вздохнул и, внимательно посмотрев в лицо девушке, добавил. — Я сотник. Что делать? Нам тоже надо жить. Я просто сотник, сестра.
— А как зовут вас?
Вопрос удивил нукера. "Интересно, для чего эрой несчастной понадобилось мое имя? Может, хан поручил ей выведать мои мысли? Может, это просто ловушка для меня?" Но, подумав, что, если он и скажет свое имя, от этого ничто не изменится и что это решительно ничем ему не грозит, он ответил:
— Меня зовут Керим, сестра.
— А меня Каркара.
По выговору и голосу чувствовалось, что девушка совсем еще юна. Керим задумался. "Видно, — подумал он, — случилось что-то непоправимое".
— Сестра, что ты от меня хочешь? Кто тебя привез сюда и кто ты вообще?
Девушка, оглядевшись по сторонам, торопливо стала рассказывать:
— Керим, брат, я дочь одного старого человека. Кроме отца, у меня есть младший братишка. Мама умерла…
— А я, сестра, несчастней тебя, — перебил Керим. — Я сам себе и мать, и отец. Тут я совсем один.
Каркара, доверившись Кериму, сняла с лица покрывало и прямо посмотрела в глаза ханскому сотнику. Перед ней стоял красивый юноша лет двадцати.
— Да благословит аллах твой жизненный путь, воин! А не могли бы наши общие страдания объединить нас в желании стать братом и сестрой? — вдруг нашлась Каркара.
— Я не могу быть тебе братом, сестра.
— Почему?
— Потому, что брат всегда должен защищать свою сестру, даже голову свою положить на плаху за ее честь. А в этом дворце, не будешь подлецом, не проживешь и одного дня. Конечно, лучше умереть, чем служить им и самому быть подобным, но кому хочется умирать.
Каркара не могла найти достойного ответа и тихонько заплакала.
Сквозь рыдания чуть слышно проговорила:
— Если бы Каушут-ага знал, он спас бы меня.
— Кто такой Каушут, сестра?
Каркара решила так расхвалить Каушута, чтобы раззадорить юношу, вызвать желание помочь ей.
— Каушут — это самый сильный и смелый джигит нашего аула. Он победил в гореше хивинского пальвана Хемракули. — Каркара сказала неправду и замолчала: а вдруг Хемракули окажется родственником Керима?
— Победил Хемракули?
Каркара теперь боялась отвечать.
— Если это правда, тысячу лет жизни Каушуту!
Каркара удивленно подняла глаза:
— А вы тоже не любите Хемракули?
— Не люблю? — Керим запнулся от волнения. — Я его ненавижу! Он убил моего отца! Он… Он избил его плетью… Отец не прожил недели… А я…
Керим сжал кулаки и замолчал. Видно было, что в душе его шла нелегкая борьба. Наконец он поглядел на Каркару и сказал: