Первым делом, конечно, предположили, что это дело рук нукеров Хемракули. Но, не зная точно, нельзя было требовать от них вернуть девушку. Хемракули мог счесть это за оскорбление и наделать много зла в отместку. Каушут и Келхан Кепеле отправились вдвоем к Молланепесу. Он считался самым уважаемым человеком в округе, и Каушут решил, что, если послать его к Кичи-келу, тот, хоть и известный враль, сказать неправду мулле не посмеет. Но Кичи-кел клялся и божился, что знать ничего не знает об этом деле. Пришлось ему поверить. И больше спрашивать было некого, оставалось положиться во всем только на волю аллаха.
Не меньше, чем Ораз, переживал и Курбан. Он никак не мог смириться с тем, что произошло. Один раз ему приснился сон: Каркара стоит в Хиве с шелковым покрывалом на лице, за высоченным каменным забором. Стоит и говорит ему сквозь слезы: "Курбан, я так и знала, что ты бросишь меня, ты меня стыдишься, ты больше меня не любишь. Видишь, стены какие высокие? Но я бы вскарабкалась на них и спустилась вниз, но куда я пойду дальше? Кто мне поможет? Разве у меня есть кто-то, кроме тебя? Но ты меня бросил, тебе все равно, кому я достанусь…"
После этого сна Курбан решил непременно отправиться на розыски Каркары. Пусть сон обманул его и ее нет в Хиве, но он все равно обойдет всю землю, обшарит все аулы и не вернется домой, пока не найдет ее. Сперва Курбан решил поделиться своим намерением с Каушутом, но потом раздумал, он не поверит, что Каркару можно спасти, и еще захочет помешать ему, лучше уж он сам, не говоря никому ни слова. Дальше жить без нее нет у него никакой охоты.
Наутро Курбан сел рядом с Оразом и сказал ему:
— Ораз, я бросаю кузницу, пойду по другим аулам побатрачу, там больше заработаешь.
От такого известия у Ораза помимо воли на глазах выступили слезы.
— А как же я? Ты хочешь оставить меня совсем одного? Сестры нет, и ты теперь…
— Ничего, ты уже большой. Позови к себе кого-нибудь из своих ребят, и соседи есть, помогут, не пропадешь!
На другой же день Курбан пристал к каравану, который шел из Серахса в Мары. Оттуда он собирался пробраться в Хиву. У него не было ни еды, ни денег, вместо всего этого была одна надежда — найти Каркару, и эта надежда толкала его вперед, заставляя забыть про все остальное.
К вечеру караван вошел в Мары и стал разгружаться у дома Ниязмухамед-бая. Люди, пришедшие с караваном, разбрелись по своим делам. Одному Курбану идти было некуда. Он постоял немного рядом с верблюдами и направился вдоль главной улицы. Так он дошел до базара. Торговцы уже складывали свои товары, лишь кое-где были видны покупатели. Курбан подошел к подслеповатому старику, продававшему седла и сбрую, поздоровался с ним и принялся рассматривать ремни и уздечки.
Старик кивнул Курбану и, подняв одно из седел, прокричал:
— Эй, подходи, конец базара, дешево отдам! Подходи к седлам! Кому седла! Дешево отдаю!
Потом равнодушно повернул голову и сказал Курбану:
— Ну чего стоишь, присядь рядом, коли дела нет.
И тут же снова закричал:
— А вот седла, конец базара, подешевело. Подходи, даром отдам!
Но видно, седла никому больше не были нужны. Старик вздохнул и умолк. Помолчал и обратился к Курбану:
— Я вижу, тебе и правда нечего делать. Помог бы старику дотащить седла до дома, я тебя чем-нибудь отблагодарю.
Курбан согласился, до утра ему делать было нечего.
— Хорошо, яшули, — сказал он и потянулся к мешку, стоявшему рядом.
— Эй, погоди, дай помогу поднять.
Старик побросал в мешок непроданную ременную сбрую и помог взвалить ее на спину Курбана, сам взял под мышку седло, которое выставлял напоказ, и они направились к дому шорника.
Дом старика оказался недалеко. Курбан свалил у порога ношу и остановился в нерешительности, не зная, то ли уходить, то ли дожидаться обещанной стариком награды.
— Сынок, особых угощений у меня нет. Хочешь, поешь вместе со мной хлеба с агараном[40].
Курбан, уставший после долгого пути и голодный, не стал упрямиться и пошел следом за стариком.
Мягкая лепешка и агаран возбудили в нем такой аппетит, что он принялся с жадностью поглощать кусок за куском. Старик тоже не отставал, видимо проголодался не меньше Курбана.
Чуть насытившись, седельщик спросил:
— Сынок, а чей же ты будешь, откуда родом? Что-то я тебя раньше у нас не видел.
— Иду из Серахса в Хиву, яшули.
— В Хиву идешь? Делу какому учиться, что ли?
— Нет, не учиться, просто поглядеть… Я много слышал про нее, теперь вот самому интересно стало…
Последнее, что сказал Курбан, показалось старику подозрительным. Он внимательно оглядел Курбана с головы до ног и покачал головой:
— Да благословит твои слова аллах, сынок. Скажи лучше правду. У тебя ни лошади нет, ни оружия, ни золотых монет, да и, кажется, серебряных тоже. Это только богачи едут в Хиву для прогулки, а ты что-то на богача не похож. Я вижу, на душе у тебя совсем другое.
Курбан понял, что зря сказал про Хиву, мог бы сказать, что пришел с караваном, тогда старик бы ему скорее поверил. Но седельщик чем-то успел уже расположить юношу к себе, и тот решил открыть ему правду.
— Да, отец, у меня нет ни лошади, ни монет… Я иду в Хиву, потому что у меня украли двоюродную сестру. Я иду искать ее. Мне кажется, что она в Хиве… Мне такой сон приснился…
— Стой, стой! Я, кажется, знаю, где твоя сестра. Я слышал, какую-то девушку отвезли в Хиву. Ее украли нукеры Ниязмухамеда и подарили Мядемин-хану. Уже недели две, как это было…
Курбан тотчас же вскочил с места.
— Где, где, ты сказал? Точно, в Хиве?
— Да, если это, конечно, она.
— Она, она… Отец, что же мне теперь делать?
— Что делать? Если ты поел, прочитай товир!
Старик завернул остатки еды в сачак и принялся читать молитву.
Потом не спеша достал табакерку, высыпал на ладонь немного наса, заложил его под язык и запрокинул голову.
— Сынок… Я в таком деле тебе не советчик… Советчик тебе твоя судьба, как она скажет, так и будет…
Курбан сжал кулаки. Лицо его загорелось.
— Нет, отец, я такого позора не стерплю!
— Что же ты хочешь делать?
— Что? Пойду в Хиву. Сейчас пойду.
Старик причмокнул губами и улыбнулся, сощурив глаза.
— Сынок, если даже в Хиву придут все твои туркмены, я думаю, они мало что смогут сделать… А потом… Сейчас ты все равно не пойдешь…
— Почему?
— Потому что в субботу из Хивы пришел караван, только к среде он нагрузится и тогда пойдет назад. А до среды еще целых три дня!
Но в это время послышался шорох у дверей, в дом вошла старуха с сачаком под мышкой, и старик замолчал.
Курбан поздоровался с ней, старуха ему ответила, подошла и расстелила между мужчинами свой сачак.
— Вот, дограма, покушайте, не стесняйся, сынок.
Курбан положил в рот из вежливости горсть дограмы, но вкуса ее не почувствовал. Все мысли его сейчас были о Каркаре.
Старик выплюнул нас, прополоскал рот и принялся за дограму. Пока он ел, Курбан раздумывал. "Нет, я среды ждать не буду, пойду прямо сейчас. Ничего, не пропаду, я уже не ребенок. Если и умру, так пусть по дороге в Хиву. Пусть Каркара не думает, что я ее бросил и забыл…"
После молитвы старуха заговорила.
— Отец, — сказала она, прикрывая рот, — слыхал, Арнакурбан привез текинскую девушку, которую в Хиву увезли. Красавица… Мы заходили посмотреть. Сидит в углу, а глаза как у джейрана…
Курбан опешил, старик с удивлением посмотрел на жену.
— Да это же она! — воскликнул Курбан. — Яшули, где живет Арнакурбан?
— Через кривой мостик налево, там на улице у любого спросишь: где дом Арнакурбана-сарыка? Хотя постой, я тоже пойду с тобой.
Курбан думал, что Арнакурбан сразу же отведет его к Каркаре, но тот не спешил этого делать. Сперва сарык начал расспрашивать о Серахсе, о здоровье знакомых туркмен, потом стал выведывать, кем Курбан приходится девушке… Курбан спешил, запинался от радости и часто даже отвечал невпопад. И скорее по виду его, чем по словам, сарык наконец заключил, что Курбан на самом деле тот, за кого себя выдает, а не подослан людьми Мядемин-хана.
Когда он поднялся и вместе с Курбаном подошел к порогу черной кибитки, у юноши задрожали колени. Он думал о том, что скажет Каркаре, как только ее увидит. И слова никакие не шли на ум. Спросить: "Где ты была?" или "Как ты сюда попала?" — было глупо и неловко, а притвориться, вроде ничего особенного и не произошло, тоже было нельзя.
Поэтому, вошедши в дом, Курбан заговорил сперва с женой Арнакурбана. Каркара, как только услышала его голос, повернулась к нему спиной и прикрыла лицо чувалом. Курбан даже глаз ее не успел рассмотреть. Жена Арнакурбана подошла к Каркаре:
— Ну что ты, милая! Знать, уж судьба у тебя такая, сама-то хоть не мучай себя!
Но утешение это не подействовало. Курбан услышал, что Каркара плачет и с каждой минутой рыдания ее становились сильнее и сильнее. Курбан не знал, что ему делать. Он чувствовал, что на глаза у него наворачиваются слезы, и поэтому поспешил выйти из кибитки Арнакурбана…
Солнце взошло уже высоко. Келхан Кепеле и Каушут сложили в чувалы собранные дыньки и вышли на край бахчи. В это время с вершины холма раздался голос:
— Эй, люди! Воды нет?
Кричал Непес-мулла.
— Давай сюда, найдем для тебя!
За холмом был огород Непеса, где он высадил осеннюю морковь и теперь ходил ее пропалывать. Мулла спустился вниз. На плечах у него была белая бязевая рубаха, а на голове плоская, похожая на блин шы-пырма.
Все трое подошли к шалашу. Келхан снял с куста флягу и протянул ее Непес-мулле.
— Келхан, что это ты так на муллу смотришь? — спросил Каушут.
— Это он не на меня, а на флягу. Наверное, воды жалко.
— Нет, мулла, на тебя. Воды мне не жалко, такому, как ты, последнюю каплю в пустыне отдам… Просто думаю, как аллах людей создает — всех по-разному. Видишь, разница, она с самого начала в нас есть…