— А, ты завидуешь Непесу, что он мулла и детей может учить, а ты и сам не очень грамотный?
— Да нет, не в этом только дело… Вот аллах — одним все дает, и уши и язык, старается, когда делает, а других просто — слепит, как пришлось, и все…
— Да у тебя тоже вроде и нос, и уши на месте, чем ты недоволен?
— Нос носу рознь. Есть такие носы, что и запаха чурека не чуют. Вот возьмем муллу, например. Он и читает, и стихи пишет, и других учит, и на дутаре[41]играть может… И работает, слава богу, не хуже других..
— Ну и что ж, поэтому ты хуже его?
— Да нет, Каушут, я ему ни в чем не завидую, только вот в одном, что аллах стихи не дал сочинять…
— Ну и что бы ты тогда делал?
— Сидел бы и стихи нам читал, — ответил за Келхана мулла.
Келхан прищурил глаза и покачал головой:
— Нет, я бы не вам читал…
— А кому?
— Он их вдовушкам бы читал, и от них не было бы отбоя.
— Кажется, ты его за больное место задел, — засмеялся мулла. — Только, я думаю, нам с Келханом уже не о вдовах надо думать, а о чалме и ичигах.
— Чалма и ичиги этому не мешают, — улыбнулся Келхан Кепеле. — Ты думаешь, Сейитмухамед-ишан и на свою Биби-эдже не глядит? — Келхан похлопал Непес-муллу по плечу. — А вспомни, что говорил про это Мамедвели-ага? Он ведь, кажется, умер, когда ему много уже за семьдесят было!
— Он много чего говорил, а тебе про что, Келхан, интересно?
— Ну вот про это, про вдов. Есть у него, наверное, стихи, которые им посвящены?
Непес-мулла попытался припомнить:
Кемине говорит: вот совет всех мудрее:
Замуж, вдовы, опять выходите скорее!
— Вот именно! А про вдовых мужчин наверняка у него есть: "А вы, вдовцы, женитесь скорее!"
— Ну, если уж тебе так невтерпеж, давай пошлем Язсолтан и Бостан, пусть тебе кого-нибудь сосватают. Народ велик! Наверняка где-то вдовушки тебя поджидают.
— Людей много, мы и гонцов можем послать, в Ахал, в Мары!
— Еще и гаджаров не забудь и аймаков! Бухара еще есть и Хива!
При упоминании об Ахале Каушут вдруг вспомнил про другое и прервал шутливый разговор:
— Да, мулла, насчет Ахала. Я слышал, у тебя человек оттуда был? Нас, жалко, как раз в ауле не было, а то обязательно пришли бы послушать, что он говорит…
— Да, приходил приятель оттуда… Три дня прожил у меня, все про нашу жизнь говорили…
— А у них как там дела?
Непес-мулла тяжело вздохнул:
— Ах, Каушут, как дела! Тоже ничего хорошего. Урожай, говорят, в это лето никакой, даже что и уродилось, тоже собрать спокойно не могут… У нижних ёмудов[42], говорят, чуть получше. Вроде они с русским царем какую-то торговлю затеяли, а тот пообещал их защищать. Если так, то им, конечно, лучше нашего…
— А нам как же быть? Так одним и оставаться?
— Знаешь, как народ говорит: один в поле не воин, Каушут-ага!
— Ну и что же?
— А то, что надо хоть крепость свою иметь на случай войны…
— Вот это верно, мулла…
— Верно-то верно, но и крепость все равно не поможет. Нельзя сейчас жить никому в одиночку. Все только и ищут, как бы с кем соединиться и на других напасть! Вон ёмуды! Русские с ними торговать начали, а тут уж англичане шлют своих гонцов: "Не соединяйтесь с русскими, с нами вам лучше будет!" И шпионов своих каждый подсылает, воду мутят, такое дело, что сам шайтан не разберется.
— Да, несчастный туркменский народ! — воскликнул Келхан Кепеле, молчавший до этого времени. — Вот увидишь, и у нас скоро шпионы появятся. Вот этот, в полосатом халате, что он здесь ходил все, высматривал? Говорил, из Мекки идет, от святых мест, а кто его знает? Я чувствую, многие хотят нас к рукам прибрать, и Хива, и Иран, и Бухара… Вот увидите, скоро и у нас что-то будет!.. А, смотрите, вон сосед едет!
Со стороны аула к ним скакал на своем ослике Ораз.
— Келхан-ага, тебе письмо из Мары! — прокричал еще издали мальчик.
— Из Мары? Наверное, Арнакурбан прислал, вроде больше знакомых там у меня нет. Ну-ка, давай посмотрим, — сказал он, когда мальчик уже подъехал. — Возьми, Непес, грамотей, прочитай, что там пишут.
Непес взял длинный листок бумаги, пробежал его сперва глазами, а потом начал вслух читать.
— "Большой и сердечный привет посылает вам Арнакурбан, сын Агагельды, из народа сарыков. Мы сейчас хоть и трудно живем, но молимся аллаху о лучшей жизни, а потому живы и здоровы. И вам того желаем. Келхан, сын Кепеле, через неделю, как дела позволят, мы к вам в гости приедем. И еще дело одно есть. Привезем вам девушку. Я ее в пустыне подобрал, когда шел из Хивы. Зовут ее Каркара, она от хана Мядемина убежала. Сейчас она уже здорова и живет рядом с моей женой. Можете сообщить об этом ее родственникам. А пока будьте живы и здоровы, через неделю, если даст судьба, свидимся.
Арнакурбан, сын Агагельды".
После того как письмо было прочитано, все трое замолчали. Один Ораз запрыгал от радости и все пытался заглянуть в листок бумаги с непонятными значками, принесшими такую радостную весть.
Взрослые сейчас думали о другом. Первым сказал Келхан Кепеле:
— Слушай, Каушут, у меня детей нет, по мне никто плакать не будет, я этому Кичи голову оторву. А если ему не оторвать, он нам еще похуже гадость скоро подложит. Как же он мог своего муллу обмануть?
— Человек, который народ обманул, он и муллу обманет, — тихо сказал Каушут.
— Подождите, неизвестно, может, он еще ни при чем, — сказал Непес-мулла, в любом деле дороживший больше всего истиной.
— Ни при чем? А как же тогда девчонка в Хиву попала? Тут ничьей другой руки и быть не может, кроме как этих подлецов. Что мы, совсем уже нищими стали?! Пора наши папахи собакам на хвост надеть, там им лучше будет! Тысячи туркмен терпят, как десяток лысых пройдох с навозом их мешают! Эх, мулла, был бы я поэтом!..
— Ну и что бы ты тогда смог сделать?
— А я бы сделал вот что. Отправил бы один стих ахальцам, один — сарыкам, ёмудам, эрсары, — каждому по стиху и написал бы: собирайтесь вместе! Хватит терпеть, как всякие гаджары, аймаки грабят наш скот, убивают людей, крадут девушек! Пусть узнают, кто такие туркмены! Эх, мулла!..
Все трое снова замолчали. Каушут поглядел на мальчика, который с удивлением слушал непонятные ему разговоры.
— Ну, беги, братишка, в аул, скажи, что Каркара нашлась.
Ораз, давно ждавший этого, вскочил на ослика, ударил его голыми пятками и полетел во весь дух обратно.
У кибитки Келхана Кепеле сидело на кошмах несколько человек. Все они, кроме одного, были здешними. Гость был один — Арнакурбан-сарык. Собравшиеся о чем-то разговаривали, когда из кибитки вышел Каушут в халате, накинутом на плечи.
— Саламалейкум!
— Алейкум эссалам!
Разговор на минуту смолк. Слышен был только треск огня, который горел в большом очаге у дома Ход-жакули, да в одной из соседних кибиток пронзительно кричал ребенок, так, словно его укусила оса.
Келхан Кепеле, вероятно, потому, что письмо пришло именно ему, принимал гостя в своей кибитке, хотя многие к себе приглашали. Келхан не стал возражать, когда семьи Каушута и Ходжакули предложили поставить свой казан на его очаг в честь гостя.
— Ораз, зажги-ка лампу, — сказал Каушут мальчику, который вертелся тут же рядом.
— Да она вроде и ни к чему, — возразил Арнакурбан, который хорошо знал, что лампы зажигаются только в большие праздники, да и то не в каждой кибитке.
— Ничего, хоть лица друг друга видеть будем. Не беспокойся, на этом не обедняем, Арнакурбан-ага.
В центре кружка поставили глиняную лампу с курдючным салом внутри, запалили ее, и она стала понемногу освещать лица собравшихся людей. Едва огонь вспыхнул, как откуда-то появился одинокий мотылек и стал летать вокруг пламени, а через минуту их собралась уже целая стая.
— Интересно, откуда они узнают, что здесь огонь? Как будто со всей степи слетаются сразу.
— На запах идут, как псы Мядемина…
Келхан Кепеле хотел тоже что-то сказать по этому поводу, но его опередил выкрик, раздавшийся из-за плетня:
— Сто лет белому дому!
— Дверь ваша из золота!
Это были аульские ребятишки. Они пришли "ремезанить".
На юге дерево стоит,
В небо ветками глядит,
А под деревом сидит
Сам Зенги-баба.
Хозяйский кобель, заслышав шум, выскочил на середину двора. Но его лай перекрывали детские голоса:
Вы богаче всех у нас,
Мы пришли к вам в этот час,
Мы увидели луну
Из кибитки, сквозь туйнук.
В золото ее одели,
А потом спустили вниз!
Келхан Кепеле подошел к ограде и помахал рукой одному из мальчишек, постарше других, который стоял в стороне и молчал, не присоединяясь к общему хору.
— А ты, хан, что стоишь, как будто рот зашил? Ну-ка расскажи нам что-нибудь, послушаем твои стихи, Мальчишки тоже все набросились на него, заставляя выполнить просьбу Келхана. Паренек засмущался и хотел спрятаться за спины других. Но мальчишки выставили руки и стали подталкивать его вперед. Видя, что деваться некуда, паренек насупился, отвернул голову так, чтобы не глядеть ни на товарищей, ни на взрослых, и принялся читать свой стишок скотному загону:
Дадут мало, не возьму,
В свой мешок не положу.
Пусть тому, кто мало даст,
Посылает дочь аллах.
У того, кто не скупится,
Пусть скорее сын родится.
Ремезан! О, ремезан!
— Ремезан! — нестройным хором подхватили и другие ребята. Со всех сторон раздался смех.
По традиции "ремезанщикам" стали задавать вопросы:
— Если камень зачервивеет, чем его чистят?
Один, небольшого роста, самый шустрый, выскочил вперед:
— Если камень зачервивеет, его надо чистить верблюжьими рогами!