Дойдя до черной кибитки, Язсолтан услышала голос Непес-муллы, который занимался с ребятишками. Мулла объяснял, как ведется летосчисление.
— Первый год — мышь, потом корова, барс, заяц, рыба, змея. Баран, лошадь, обезьяна, собака, свинья…
Мальчишки хором повторяли за муллой.
Язсолтан приподняла полог и поздоровалась с Непес-муллой.
— Элти в хибаре, — ответил мулла, — идите туда.
Язсолтан опустила полог и вышла. Когда она вошла в хибару, там никого не было. Но по традиции она сказала свое "Саламалик!" и села на кошму.
Через минуту появилась и Бостантач-эдже. Женщины поздоровались.
— Ну, как твой муж, еще не вернулся?
— Ай, Бостан-эдже, не вернулся! Он-то уехал, а мы тут остались волноваться за него! Что-то больно долго его нет!..
— Старые люди знаешь как говорили? Моли, чтобы юноша, ушедший по делу, задержался. Ибо если задержится он, значит, дело свое сделает. — Бостантач достала шерстяной сачак и положила его перед Язсолтан. — Бери хлеб, ешь. А за него не волнуйся.
Язсолтан, поверившая в пророческий дар старухи, серьезно спросила у нее:
— Но они хоть здоровы, Бостан-эдже?
— Здоровы, слава богу, здоровы.
Язсолтан развернула сачак и отломила от лепешки. Бостантач хотела было снять висевший в углу кувшин с маслом, но гостья остановила ее:
— Нет, нет, спасибо, пусть он там висит. Я уже поела, можно и товир поднять.
Язсолтан быстро дожевала хлеб, ей не терпелось рассказать старухе свой сон и услышать его толкование.
Как только товир был поднят, Язсолтан опустила голову и, волнуясь, начала:
— Бостан-эдже, я к вам пришла… Я хотела… Мне сон сегодня приснился, хочу, чтобы вы растолковали его.
— Да будет его разгадка истинной и счастливой! Говори, Язсолтан!
И Язсолтан принялась рассказывать. Бостан-эдже терпеливо дослушала до конца, и ничего дурного в пересказе сна не увидела.
— У Сахата голова раскрыта потому, что его скот тут, дома. А у Каушута упала голова…
— Почему? Что это значит?
— Это значит только то, что хотя Каушут и там, но голова его и мысли здесь.
— Но почему же у них лица такие печальные?
— Потому что они устали с дальней дороги. И вообще, мне кажется, что они где-то близко…
— Ах, Бостан-эдже, может, аллах услышит ваши слова!
— Вот увидишь, милая, мне сердце говорит, придешь домой, а Каушут уже там.
Язсолтан от всего сердца поблагодарила Бостантач-эдже за хорошие слова.
В этот раз они оказались и в самом деле вещими. Каушут и его спутники действительно были уже у дома. Но Язсолтан увидела своего мужа только вечером, потому дороге он остановился у Ораза-оглы, с которым надо было обсудить важное дело.
Скот они не привели, но для Язсолтан было главным, что все вернулись живыми и здоровыми.
К Дангатару все чаще и чаще приходили сваты. Хотя Каркаре и не полагалось знать, о чем разговаривают мужчины, но она, как, впрочем, и весь аул, не могла не догадываться о причине этих посещений. Слухи расползались быстро среди людей, докатывались они и до несчастной Каркары.
"Парень у нас хороший, скромный, — хвалили все на один лад своих женихов. — Вашей дочке будет с ним хорошо". А "парню" редко бывало меньше чем за тридцать, да каждый еще имел в придачу двух-трех детей. Все прекрасно понимали, почему за Каркару сватают только вдовых и разведенных. Хотя честь Каркары и не была тронута; на ее имени лежало черное пятно, из-за которого девушка считалась невестой хуже других и не могла надеяться получить себе в мужья молодого парня.
Каркара понимала это и сама. Но ведь она любила Курбана и, пока была хоть самая маленькая надежда, не оставляла мысли о том, чтобы связать свою судьбу с его судьбой. Эта надежда, как лучик света, расцвечивала последнее время все ее темные и однообразные дни. Если бы только знать ей, что Курбан любит ее так же, как она его! Иногда она думала: "Честь Курбану будет дороже меня. Сколько сразу пойдет толков и пересудов, если он женится на такой девушке, как я. Наверное, он теперь меня и не любит!" Но потом приходили и другие мысли: "Если бы он не любил меня, разве пошел бы за мной пешком в Хиву? Я еще ни разу не слышала, чтобы так искали украденную девушку, будь у нее даже семь здоровых братьев! Значит, он меня любит, раз не смог усидеть дома".
Но мечты были мечтами, а жизнь жизнью. Покуда Каркара думала о Курбане, Дангатар приглядывал ей жениха из числа тех, за которых сватали. И один старик в белой папахе, кажется, уже успел больше других завоевать его расположение. Он ездил уже третью неделю. Еще вчера, когда сват седлал свою кургузую кобылу, лицо его хмурилось, а сегодня глаза старика уже повеселели, потому что Дангатар провожал его теплее обычного. Каркара заметила это, и ей захотелось подбежать к белой папахе и сказать: "Яшули, вы зря к нам ходите, я не могу выйти за вашего жениха, потому что я уже обручена". Но обручена она была только в своих мечтах, на самом же деле между ней и Курбаном даже не было еще сказано и слова обо всем этом.
А Дангатар, похоже, в самом деле уже был готов дать согласие белой папахе. Желая по-своему добра единственной дочери, он хотел поскорее пристроить ее, чтобы покончить со всеми сплетнями и кривотолками, ходившими вокруг ее имени. Каркара чувствовала, что вот-вот, не сегодня завтра, приедет со стариком какая-нибудь женщина с седыми волосами и ласковой речью, улестит окончательно отца, и всем ее надеждам придет конец.
Каркара решила, хоть это и было ей ужасно стыдно, во что бы то ни стало переговорить еще до последнего отцовского слова с Курбаном. Потому что медлить больше нельзя. И если случится так, что он откажется от нее, тогда ей будет уже все равно, за кого выходить замуж, хоть даже за самого старика в белой папахе.
Вечером того же дня Дангатар стал собираться куда-то. Сердце подсказывало Каркаре, что он идет говорить о ней, и она решилась на отчаянный поступок: выследить, к кому он пойдет, и подслушать весь разговор, чтобы уже точно знать, что ее ожидает и как ей быть дальше.
Когда отец вышел из кибитки, Каркара выскользнула следом за ним и пошла в том же, что и он, направлении, стараясь не потерять его в темноте, но и самой не быть обнаруженной. Дангатар свернул к кибитке Калхана Кепеле. Каркара на минуту остановилась в нерешительности. Сердце ее стучало, она чувствовала себя совсем не такой, какой была прежде. То, что она сейчас делала, совсем не укладывалось в ее голове. Расскажи ей, что так поступала другая, она бы ту девушку обозвала самыми последними словами. И если кто-нибудь обнаружит ее здесь, это будет великим позором не только для нее, но и для всей семьи. Но что делать! Самые близкие люди — отец, Ораз — были сейчас для нее не ближе одного человека, которому и принадлежало все ее сердце. "Наверное, я просто сошла с ума", — подумала вдруг Каркара. Но это было не так. Просто она любила, и любовь властно ее вела за собой, как во все времена, во всех землях ведет за собой лучших парней и девушек. И путь этот, если взглянуть со стороны, всегда в чем-то один и тот же, неизменен и стар, как само время. Лишь для одной Каркары и это время, и этот извечный путь были новыми. Они-то и привели сейчас Каркару к кибитке Келхана Кепеле. Ведь тут никакие запреты, никакие мысли о долге и приличии не способны остановить любящее сердце. Подслушивать мужской разговор, да еще о собственном сватовстве, — на такой страшный грех могла решиться только та, кто сильно и по-настоящему любит.
Не чуя под собой ног, Каркара подобралась к самому пологу и осторожно заглянула в маленькую щелку. В кибитке было светло от горящего очага, ясно виделись лица Дангатара и Келхана Кепеле, и сквозь потрескивание огня отчетливо доносились слова.
— Спасибо, не надо подушку, и так весь день пролежал, — говорил Дангатар.
— Ну тогда сиди. Я чувствую, ты о чем-то поговорить хочешь, не стесняйся, начинай.
— Верно. Откуда ты знаешь?
— Ну, что ж тут знать! Я уж вижу, у твоей кибитки все время одна и та же лошадь, да не из нашего аула.
— Правильно ты заметил.
— И белая папаха все время одна…
— Да, и тут ты прав. Вот про нее я и хочу поговорить.
— Понимаю, Дангатар.
— А раз понимаешь, то что объяснять? Дело такое, взрослая дочь — считай, ломоть отрезанный.
— Ну, а раз так, надо поскорее ее пристраивать.
— Вот и я о том же думаю.
— Так кто же эта белая папаха?
— Я и сам хорошо не знаю. Знаю, из бурказов[64] он.
— Из бурказов?
— Да, бурказ.
— Ну что ж! Бурказы тоже туркмены, беды никакой нет!
— Это так, да знаешь, какое тут дело…
— Знаю, знаю все, Дангатар.
— Тогда помоги. Надо же скорее все закончить.
— Какая же тебе помощь нужна от меня? Ты знаешь, я все сделаю, что смогу.
— Да вот, думаю я, как бы там ни было, а все равно лучше наперед узнать. Оно конечно, все от аллаха зависит, но и своими руками в огонь толкать тоже не хочется.
— Да ведь это не от твоих рук зависит.
— Вот я потому к тебе и пришел. Ты все-таки много ходишь, у тебя знакомые везде, вот бы получше и разузнал.
— Ну что ж, если из бурказов, то, может, я и так знаю… Как его зовут-то?
— Кого, белую папаху?
— Ну да.
— Вельмамед Букур.
— Не Вельмамед-следопыт, случаем?
— Он самый.
— И кого он женить хочет?
— Младшего брата своего.
— Халмамеда?
— Ну да, правильно.
— Ну, если это тот Халмамед, которого я знаю, то у него трое детей должно быть, если даже не четверо. А на это как ты смотришь?
При этих словах Каркара пришла в ужас. Она стала молить аллаха, чтобы он заставил сказать Келхана Кепеле: "Нет, Дангатар, это не годится. Ты же не можешь свою дочку отдавать за такого человека!" Но аллах не услышал просьбу Каркары, и Келхан Кепеле ничего не сказал.
Дангатар тоже на минуту замолчал. Но его, кажется, ничуть не смутило сообщение о детях жениха, он думал о чем-то другом. Через некоторое время Келхан Кепеле сказал: