Каркара упала на тело Ораза и закричала душераздирающим голосом:
— Брат! Мой брат! Ораз! Убили Ораза!
Вопли ее разбудили соседей, и они начали собираться в кибитку Дангатара.
На рассвете прибежал Келхан Кепеле. Он единственный сообразил сразу, что надо делать, отыскал в стороне от двери, там, где еще не успели затоптать, отчетливый след убийцы и накрыл его казаном. Потом он постоял немного, пробормотал: "Ах, бедняга!" — и вошел в кибитку.
Весь аул уже был на ногах. К небу поднимался жалобный вой, возвещавший жителей о том, что новый день начался со смерти человека.
Каркара обезумела от горя. Бостантач отвела ее к себе и хотела уложить, но девушка все время вскакивала, кричала, порывалась бежать к брату. Женщины, как могли, успокаивали ее.
Но когда пришла весть, что Ораза скоро понесут на кладбище, Каркару уже невозможно было удержать.
— Вай! Я хочу взглянуть на него! Не уносите! Дайте взглянуть!
Бостантач вытерла концом платка слезы, надвинула пуренджек пониже на лоб и сказала:
— Надо сводить ее к брату. Пусть хоть простится.
Женщины взяли Каркару под руки и повели к ее дому.
Возле кибитки с утра сновали люди. Одни рыли очаг, другие делали похоронные носилки, третьи стояли без всякого дела. Дангатар сидел в стороне, замкнутый и безучастный ко всему. К нему никто не подходил. Знали, что утешать бесполезно, что мужчину лучше оставить в таком горе, он сам, без посторонней помощи, должен перенести его. Дангатар не плакал, не причитал, сидел молча, с опущенной головой и только время от времени подергивал шнурки от ичиг…
Когда Каркару ввели в кибитку, Ораз уже лежал в саване, готовый к своему последнему путешествию. Мальчик был и без того рослым не по годам, а теперь, в этой печальной одежде, казался совсем большим. Один из стариков осторожно открыл для Каркары лицо брата. Когда она взглянула на него, ей показалось, что Ораз спит. Во всяком случае, лицо его ничем не отличалось от того, какое было у него во время сна.
Каркаре еще никогда не доводилось видеть покойников. Умершую мать ей не показали, тогда она была еще ребёйком. Но ей представлялось, что лица у тех, кто умирает, должны быть желтые, с запавшими глазами, какой была мать перед смертью. Лицо же Ораза казалось совсем живым.
— Вай! Он же не умер, он только спит! Зачем вы хороните его?!
Каркара заплакала и упала на брата, словно надеясь своими слезами разбудить его. Женщины подняли девушку, попытались успокоить её, но Каркара их не слушала.
— Дайте! Дайте еще раз взглянуть!.. Ораз, проснись!.. Ораз, братик мой!
Яшули сделал знак, чтобы ее увели. Женщины почти насильно оттащили Каркару от покойника.
С кладбища люди вернулись вместе со следопытом Сары. Он уже был довольно стар, но в свое время разгадывал след не хуже самых известных в округе следопытов. Один из учеников Сары рассказывал про него такой случай:
"Однажды мы сидели и пили чай на холме, возле колодца Баллы. Вдруг Сары-ага повернулся и начал пристально смотреть в одну точку на горизонте. "Ребята, кто-то едет оттуда на верблюде". — "Откуда?" — "Вот оттуда". Мы тоже посмотрели, но не увидели ничего и стали смеяться над стариком: "Это тебе кажется, Сары-ага. У тебя у самого уже в глазах верблюды ходят". Он ничего нам не ответил. А когда мы закончили пить чай, с той стороны, куда показывал Сары, на самом деле подъехал человек на верблюде. Это был чолук[67], он приехал с бурдюком набрать воды".
Сары снял опрокинутый казан и внимательно поглядел на след. Потом, опираясь на свой посох, медленно пошел вперед во главе процессии.
За ним шло человек двадцать. Все были до Крайности возбуждены и желали немедленной расправы над убийцей. Даже люди из соседних аулов не оставались равнодушными и говорили: "Если только он найдется, порежем его на куски". Все подгоняли Сары и предлагали свою помощь.
— Постарайся, отец!
— Пусть аллах тебе поможет!
— Сто лет здоровья, если отыщешь его!
— Отец, если устанешь, скажи, мы тебя на руках понесем!
Сары, казалось, ничего не слышал и только был занят своими следами. Неожиданно он сказал:
— А убийца, должно быть, совсем не старый был. И всю дорогу бежал.
— Какой бы ни был, все равно найди его, пусть это даже сам Арап Рейхан[68].
Когда процессия вышла из аула, один человек как бы невзначай приблизился к следопыту и быстро проговорил:
— На ночь помолись получше, Сары-ага. А то можешь, случаем, и не дожить до завтра.
Сары как будто ничего и не услышал, даже не посмотрел на того, кто говорил, но через несколько шагов вдруг неожиданно изменил направление. А человеком, бросившим ему угрозу, был Кичи-кел.
Сары привел людей к берегу реки и там остановился:
— Убийца в воду вошел. А в воде и мои глаза ничего не видят.
Шедшие за ним молча переглянулись. Один из них обратился к следопыту:
— Яшули, разве в такой холод может человек в воду войти? Смотри, по ней же лед еще плавает!
Но Сары погладил свою бороду, поднял глава кверху и глубокомысленно ответил:
— Человек, у которого рука на такое дело поднялась, может и зимой в воду войти. У него кровь не стынет.
Никто не нашелся что сказать на это, с понурыми лицами люди возвращались в селение…
После того как отметили семь дней со смерти Ораза, Дангатар стал сам не свой. На следующий день он даже не дочитал до конца утренний намаз, на полуслове схватился обеими руками за голову и замолчал. Свет, идущий от красных углей, падал на его единственный глаз, и глаз от этого казался налитым кровью. Треск сырых поленьев отдавался в голове старика так, словно стреляли из ружей.
Каркара делала в это время что-то по хозяйству, она заметила, что отец не закончил намаза, и это испугало ее. В обычной обстановке это считалось большим кощунством.
— Папа, что случилось? Почему ты перестал читать?
Дангатар ничего не ответил, только пристально посмотрел на дочь. Когда Каркара встретилась с этим взглядом, по телу ее поползли мурашки. Единственный глаз отца выражал и злобу, и сожаление, и недовольство.
— Папа, что с тобой? У тебя голова болит?
Дангатар ответил не сразу.
— Доченька, убери намазлык[69] совсем. Я теперь никогда не должен читать намаза.
От этих слов Каркаре сделалось еще страшнее, но она постаралась не подавать виду, а как-нибудь успокоить отца, который явно был не в себе.
— Если тебе плохо, папа, можешь выпить чаю и прочитать только конец молитвы, у больного человека аллах все равно примет ее.
Дангатар ударил рукой по полу:
— Я тебе сказал, убери, — значит, убери! Тоже мне ишан! Ты разве не знаешь, что женщина, сколько ее ни учи, все равно не может стать казы?[70] Отца еще учить будет! Не смей и сама читать! Запрещаю!
Каркара впервые в жизни слышала, чтобы отец так грубо разговаривал с ней. Прежде никогда, даже если она случайно била посуду или совершала еще какую оплошность, Дангатар не повышал на нее голоса. Поэтому теперь к горлу ее подступил горький комок, она молча подняла намазлык, свернула его в трубочку и спрятала туда, где он должен лежать. Но неожиданно за спиной ее раздался ласковый, совсем не вязавшийся с последними словами голос Дангатара:
— Каркараджан, доченька, а ну пойди ко мне. Сядь сюда.
Каркара сразу же выполнила его просьбу.
— Надо и нам сходить, доченька…
— Куда, папа?
Но Дангатар теперь задумался о чем-то и не отвечал на ее вопрос.
— Каркараджан, ты знаешь, что ты теперь у меня только одна? Вот, посмотри, — он показал рукой на одеяло. — Тут был Ораз. А теперь его нет. Ты теперь мне одна и сын и дочь. Ты это знай. А то у меня совсем никого не осталось.
Каркара еле сдерживала слезы.
— Папа, ты куда-то звал только что?
— А? — он не понимал дочь.
Вдруг Дангатар взял кочергу, сунул ее в самую середину огня и стал с улыбкой смотреть, как она горит. Каркара подскочила к нему.
— Ты хотел куда-то идти, папа. Куда?
Старик вздрогнул и посмотрел на дочь.
— Куда? Разве ты не знаешь куда?
— Нет, папа, не знаю.
— Мы пойдем к Оразджану. Ведь он там, бедный, один лежит. Ему скучно одному. Посмотри, вот в нашей кибитке туйнук есть. А у него нет. Ему там и дышать нечем. И света нет.
Каркара больше не могла сдерживать себя. Она отошла в угол, села, положила голову на колени и заплакала.
Дангатар с улыбкой посмотрел на нее. Тем временем кочерга, забытая в очаге, наполовину обгорела и свалилась на пол. Дангатар взял ее, но палка была горячая, и он тут же бросил ее и засунул обожженные пальцы в рот.
— А кочерга-то сгорела!
Потом он снова повернулся к Каркаре и заговорил с ней так, как будто это был Ораз:
— Не плачь, сынок, не плачь. Вот я тебе красивую невестку приведу. Ты будешь спать утром, а она хлеб печь, и воду греть для меня, и все сама будет делать. И нам будет с тобой хорошо…
Каркара не могла больше слушать бред сумасшедшего отца. У нее было такое чувство, точно все несчастья случились именно сегодня: и мать умерла, и брата похоронили…
Проснулся Курбан. Подошел к очагу и сел. Дангатар заговорил с ним:
— Знаешь, племянник, а мне Ораз снился. Ай, это и не сон был. Только я не помню, он ко мне приходил или я к нему. И мы всю ночь разговаривали. Я говорю: "Ты что делаешь?" А он: "Коров пасу. Замучили меня, чтоб рога у них обломались!" Они же глупые, коровы. Что с ними сделаешь! Идут себе куда хотят — и на наши поля, и на поля гаджаров. Для них же все равно — что гаджары, что другие. Они, когда голодные, что хочешь погрызут! А эти негодяи гаджары, ты сам знаешь, за кисть винограда готовы глаза тебе выколоть! У них ни капли нет жалости.
Курбан молча слушал Дангатара, не перебивая его, он понимал, что со стариком случилось что-то неладное, но чем помочь ему, не знал.