Сейитмухамед-ишан открыл свой сундучок, достал оттуда перо и лист бумаги и протянул Непес-мулле.
— Мулла, ты уж постарайся написать покрасивее. Пиши, — сказал Каушут-хан. — "Эй, Мядемин-хан, от нас вам привет! У нас две ваши пушки и много ваших людей в плену. Просим вас направить к нам для переговоров умного визиря Мухамеда Якуба Мятера. Клянемся солью, что посол ваш будет возвращен вам в полном здравии. Текинский хан Каушут-хан".
Каушут-хан взял из рук муллы письмо, пробежал его глазами и протянул обеими руками Сапармамеду.
— Иди, сынок, пусть светлым будет твой путь! Если согласится, спроси, когда ждать посла.
Встреча была назначена на четверг, в одиннадцать утра. Мядемин приказал Мухамеду Якубу Мятеру выйти к старому арыку у западной стены крепости и там ждать Каушут-хана. Хотя туркмены и поклялись солью, Мядемин запретил своему советнику идти прямо в крепость.
В назначенный час сторожевые заметили спускавшегося с Аджигам-тепе человека, он шел к западной стене.
Каушут-хан от Сейитмухамед-ишана отправился к воротам. По пути встретил Келхана Кепеле, опухшего, но бодрого и даже веселого.
— Что с тобой, Келхан? Лицо опухло, а сам сияешь, как молодой месяц? Не курил ли ты анашу?
— Хан, — весело сказал Келхан Кепеле, — трое суток я не смыкал глаз, а сегодня отоспался за все. И сон же мне приснился!
— Голодной куме всё пироги на уме! Хочешь, растолкую твой сон?
— Нет, хан, не трудись зря. Три человека уже сказали, что сон мой к женитьбе.
— Я сказал бы то же самое. Ты бы хоть помылся по этому случаю, или только радуешься своему сну, как нищий, который нашел золото?
Келхан стыдливо опустил голову:
— Нет, хан, не получается у меня с этим делом.
— Успокойся, все будет так; как я говорю.
— Да услышит аллах твои слова, хан.
— Считай, что он уже их услышал. Эншалла, только вот покончим с врагом. Я сам позабочусь о твоей женитьбе.
Келхан заулыбался. Он уже видел себя в объятиях молодой вдовицы, глаза его засветились счастьем.
Каушут при виде сияющего Келхана вспомнил пословицу:
— Все ты умираешь, все умираешь, а скажи тебе о женитьбе, сразу оживаешь.
— Что же, хан, ты считаешь меня умирающим? А мне ведь только пятьдесят.
— Ай Келхан, не время сейчас думать о возрасте. Каушут-хан хотел отшутиться, но Келхан Кепеле, у которого бродили кое-какие мысли, принимал слова хана за чистую монету. Он посмотрел на Каушута, и взгляд его задержался на кушаке, за которым прятался нож.
— Это в подарок послу, — сказал Каушут. — Из дамасской стали.
— Не надо думать так, хан. Ты еще договоришься с Мядемином. Мы везучие. И потом, говорят что доброе намерение — уже половина дела.
— Тоже верно, Келхан. Вот я и отправляюсь к Якубу Мятеру с добрыми намерениями.
Сказав это, Каушут зашагал к воротам. Келхан Кепеле крикнул вдогонку:
— Желаю удачи, хан!
— Молись, и бог даст!
Почти перед самыми воротами, в песке, валялись брошенные кем-то кривые сабли и ружья. Их было так много, что сразу и не пересчитать. Хан с удивлением остановился перед брошенным оружием, задавал себе вопросы и не мог найти ответа.
— Хан-ага! — крикнул караульный. — Посол подходит к старому арыку!
— Сейчас выхожу! — ответил Каушут, не отрывая глаз от этих сабель и ружей в песке. — Что тут творится? Почему не подберете, у нас же не хватает оружия!
Ответ караульного был прямым:
— Если бы оружия не хватало, хан-ага, его не побросали бы в песок.
Каушут-хан не поверил своим ушам.
— Что ты сказал, парень? Побросали и ушли?
— Так, хан-ага. Побросали и ушли. Люди Горгора сговорились не ходить больше в бой, Каушут-хан, говорят, толкает нас на верную смерть. Хотят послать к вам аксакала, хотят открыть ворота, идти на поклон к Мядемину. — Караульный проговорил все это и отвернулся к старому арыку, как будто был и сам обижен на хана.
Все было ясно без дальнейших расспросов, Каушут тяжело вздохнул и заспешил к парням, стоявшим на охране ворот, приказал немедленно собрать оружие и вышел из крепости.
"Алла-хи акбер! Алла-хи акбер!"
Этот тревожный день двадцать девятого марта тысяча восемьсот пятьдесят пятого года начинался в осажденной крепости Серахс точно так же, как и все предшествующие. Но закончиться должен был совсем по-другому. Возможно, что текинцы уже не увидят начала следующего дня, не услышат больше звуков утреннего азана и новое солнце взойдет уже без них. Попытка переговоров Каушут-хана с Мухамедом Якубом Мятером ни к чему не привела. Мядемин настаивал на своих условиях. И двадцать девятого марта выступил в последний бой. По его расчетам, штурм должен был закончиться к полудню. Войско готовилось смешать крепость с землей и отобедать после полного разгрома текинцев.
Мядемин неспроста считал этот бой последним. Войска под предводительством Эрниязы Махрема и Довлетнияз-аталыка благополучно вернулись из Кизыл-Кая и Акдербента вечером минувшего дня, они привели пленников и много скота.
Накануне вечером сумел пробиться в крепость с неполной сотней гаджар Сафарак. Он сообщил, что двенадцать тысяч воинов Ферудина Мирзы остановились в Акдербенте и ждут там боя.
Каушут-хан ничего не сказал Сафараку. Он понимал теперь, как Иран собирается помочь текинцам. Вместо обещанных двадцати тысяч шах послал двенадцать, да и те стоят в Акдербенте, далеко от Серахса, и могут поспеть в крепость после полного ее разгрома.
Уже вечером, накануне последнего боя, Каушут-хан ясно представлял себе безвыходность своего положения. Он ходил из стороны в сторону по крепостному двору и мучительно искал выхода из сложившейся обстановки. Час сна еще не наступил, но в крепости стояла какая-то странная тишина, и это еще больше тревожило хана. Ему казалось, что люди молча раздумывают сейчас о приближающейся смерти. Иранский шах предал их, и ждать от него помощи было бесполезно. Напрасно ждать ее и от Ахала. Каушут подумал было послать еще одного гонца в Ахал, но тут же отказался от этой мысли. Было поздно. Оставалось рассчитывать только на свои силы. А их было так мало, что серьезно думать о спасении людей от неминуемой гибели уже не приходилось. Но вставать перед Мядемином на колени тоже не хотелось, к тому же и в этом случае конец будет только один — смерть.
Среди тысячи мучивших Каушут-хана мыслей мелькнула и задержалась в голове еще одна. Пойти на хитрость. А вдруг повезет?! Он послал за Курбаном. Тот незамедлительно явился.
— Вы звали, хан-ага?
— Да, — сказал Каушут, кладя руку на плечо юноши. — Ты уже оказал своему народу великую услугу, сынок. Об этом знает весь Серахс. Пришел час для новой услуги.
— Говорите, хан-ага. Говорите, если я гожусь на что-то.
— Сейчас скажу, Курбан. — Хан убрал руку и стал говорить.
Еще до того, как люди отойдут ко сну, Курбан должен был отправиться к Мядемину. О тайном замысле не должен знать никто, кроме двух человек, идущего и посылающего. Но Курбан не мог покинуть крепость, не поделившись своей тайной с третьим человеком, с Каркарой.
Девушка еще не спала. Она вспоминала дни тяжких испытаний, которые обрушила на нее судьба. И в страшной веренице дней был один-единственный светлый лучик, это — Курбан. Она повторяла слова, которые когда-то у реки проронил Курбан, и надежда снова затеплилась в ее душе.
Девушка все эти дни не переставала думать о Курбане, об их возможном счастье, потому что всем сердцем любила его, но, привыкшая с рождения видеть одни преграды и страдания, плохо верила в благополучный исход своих мечтаний. А теперь, когда — крепость обступали враги, она и вовсе потеряла всякую надежду.
Погруженная в эти размышления, Каркара вздрогнула, услышав свое имя. Она узнала голос Курбана. И в эту минуту уже не помнила ни опасности, нависавшей над крепостью, ни о тех бедствиях, которые угнетали всех и днем и ночью. Курбан был для нее тем отважным молодцем, о которых она знала только по сказкам. Ведь о нем говорили люди повсюду после возвращения из Ахала. И в этот тяжкий час он не забыл о ней, вспомнил, пришел, ведь это же его голос слышит она сейчас. На людях Каркара, гордясь Курбаном, старалась скрыть от других свою радость, но от себя скрыть не могла. Она думала о нем постоянно, он снился ей во сне. Когда она первый раз услышала рассказ о подвиге Курбана, он приснился ей, но не в бедном своем одеянии, а в дорогом убранстве, что привозят из Хивы да Ирана, на прекрасном, богато убранном скакуне, в седле, напоминавшем крылья ласточки. Вокруг него много людей, но он, сойдя с коня, подходит именно к ней, стоящей в кругу девушек, и два раза целует ее в щеку.
На цыпочках, чтобы не разбудить спящих, Каркара вышла из кибитки и, увидев Курбана, который держал в поводу заседланную лошадь, почувствовала тревогу. Смутившись, тут же подумала, что не время сейчас для стеснения, и первый раз после встречи у реки заговорила спокойно:
— Ты, Курбан? Куда собрался на ночь?
Курбан ответил шепотом:
— Этого не должен знать никто, кроме нас с тобой, Каркара, Хан посылает меня к Мядемину.
"Кроме нас двоих", — сказал Курбан. Значит, для него нет никого ближе во всем Серахсе. Сердце ее сжалось от счастья и от тревоги за любимого человека, который глухой ночью отправляется в логово врага.
— К страшному врагу? Зачем, Курбан?
Курбан ответил с достоинством человека, которому оказал такое доверие хан:
— Потом узнаешь, Каркара.
— Не дай бог, — сказала девушка и прикусила язык, как будто он отнялся у нее от страха.
— Ничего со мной не случится, — успокоил он Каркару. — Просто я зашел повидаться с тобой перед дорогой.
Не видевшая уже много дней Курбана, Каркара хотела сказать ему, что она тоже соскучилась по нем, но только начала говорить и тут же остановилась, не в силах была продолжать дальше.
— Я тоже…
— Просто я решил повидаться с тобой перед дорогой, — повторил Курбан, закладывая ногу в стремя.
— Возвращайся целым и поскорей, — сказала Каркара.