Ненависть к негодяям охватила Курбана. Дрожа от гнева, парень вышел во двор. Но как он мог, маленький и бедный, отомстить за свою Каркару?..
С наступлением вечера, когда скотину уже пригоняли с пастбищ, Каушут и Непес-мулла добрались до крепости Серахс. Там их дороги должны были разойтись: Каушут направлялся в сторону востока, а Непес-мулла на север. Но толпа вооруженных людей возле стен крепости и шум, доносившийся оттуда, заставили их подойти ближе.
У входа в крепость собралось человек пятьдесят, кто на лошадях, кто с ишаками. Было ясно, что какая-то особо важная причина привела их сюда.
Корявенький, сухой старичок, сидевший на ишаке поперек седла, держал на коленях ружье с длинным черным стволом. Он вынул из-за пазухи круглую табакерку, положил щепоточку наса[33] себе под язык, сощурил глаза и поднял лицо вверх.
— Эй, джигиты, мы должны доказать, что не зря носим на голове папахи. Пусть придет хан и скажет нам, хан он или нет! Я готов хоть сейчас отдать свою голову, если она понадобится. Где наш хан? Или мы так и будем сидеть на месте?
Но людей, кажется, не воодушевляли слова старика. Они сидели и стояли, понуро свесив головы, и лишь некоторые что-то невнятно бормотали в ответ.
— Нет дыма без огня, — сказал Каушут Непес-мулле. — Видно, этот коротыш сказал правду. По людям видно, что у них случилось что-то серьезное.
Те, что были ближе к Каушуту и Непес-мулле, стали здороваться с подошедшими.
Юноша лет двадцати резво соскочил со своей кобылы и протянул обе руки сначала Непес-мулле, потом Каушуту. Затем отступил на шаг и заговорил с жаром:
— Мулла-ага, вы человек умный, много повидали… Скажите, может быть так? Вот вы не такой уж большой хан, а все равно не прошли мимо, вам интересно, о чем толкует народ. А настоящий хан и знать нас не хочет, хоть всех перережь, как овец, с места не стронется. Что у него, за молитвами ноги к заду приросли?..
Каушут перебил парня:
— Сынок, ты сперва скажи толком, что у вас случилось, а то мы с Непес-муллой не знаем…
Но в это время с другой стороны показались несколько человек, шедших к толпе. Люди заволновались, загудели. Юноша повернулся и сразу словно забыл о вопросе Каушута. Его внимание тоже приковали приближающиеся фигуры.
Это был Ходжам Шукур со своей свитой. Сам он выступал впереди, в богатых кожаных сапогах с задранными носами, в просторном чекмене, который, по замыслу, должен был придавать грозный вид его щуплой фигуре. К кушаку с черными кистями на концах была подвешена кривая сабля с узким полумесяцем на ножнах. Вот он продел большие пальцы обеих рук за кушак, сощурил глаза и оглядел всех надменным взглядом.
Народ сразу притих. И даже те немногие, кто только что перед его приходом выкрикивали: "Где хан? Пусть только придет, я скажу ему такое, что он с рождения не слышал!" — затаились. Поскольку никто не осмеливался нарушить первым молчание, хану пришлось начать разговор самому:
— Ну, в чем дело? Зачем меня звали?
Все молчали. Только лошади шлепали по своим крупам хвостами, отгоняя налетавших оводов.
Хан принял грозный вид:
— Ну, что вам от меня надо? Говорите! Или так и будете стоять, будто яшмаки на свои ослиные морды натянули?
Не столько грубость тона, сколько унизительность сравнения заставила людей прийти в движение. Было ясно, что если они стерпят и это, им никогда уже не выбраться из-под ханского башмака. Самым смелым оказался старичок, сидевший в седле как сухая колючка на ветке. Он поднял голову и крикнул:
— Хан-ага, люди хотят говорить с тобой!
— А чего ждете? Говори!
— А если говорить, хан-ага, то дело такое… Что ж мы должны позволять всяким, кто даже навоза верблюжьего не стоит, топтать честь нашу! Может, ты тоже станешь на сторону своего народа, или он тебе совсем чужой?..
— Что же случилось с вашей честью? — перебил его хан, слегка смущенный такими словами.
Юноша, говоривший с Непес-муллой, внезапно выскочил вперед и заговорил низким, но еще некрепким голосом:
— Хан-ага, не надо притворяться. Ты же хан! Неужели ты не знаешь о том, о чем уже знают все? Может, мне тебе рассказать?
Ходжам Шукур насмешливо поглядел на него:
— Расскажи, сынок, расскажи!
— Расскажу, если тебе это интересно. Сегодня после полудня прискакали персы и утащили пять наших женщин. Эти люди хотят отомстить разбойникам. А пришли они сюда за тобой. Если хочешь защитить нашу честь, командуй и привези за каждую отнятую голову по голове!
Ходжам Шукур, не отрывая рук от кушака, повернулся и сделал несколько шагов в сторону. Его взгляд наткнулся на Непес-муллу и Каушута. На их приветствия хан ответил холодным кивком, словно говоря: "И вы тут как тут!"
Толпа молчала в ожидании ответа. Неожиданно хан повернулся назад и заговорил:
— Когда-то мы не ждали ханов в таких делах! Без подсказок делали то, что надо, даром времени не теряли!..
Каушут сказал на ухо Непес-мулле:
— Когда беркут стареет, он делается мышеловом. Когда разбойник стареет, он делается хвастуном!
Из толпы раздался уже полный решимости голос:
— Людям не нужны пустые слова, хан-ага. Люди ждут ответа. Здесь много найдется таких, в ком хватит сил на дела, которых ты сам не боялся когда-то.
Шукур засунул в рот конец своей редкой бороды и принялся жевать ее. Было видно, что он подбирал теперь другую тактику.
— Если вы спрашиваете у меня совета… — начал задумчиво он. — Иран — большая страна. Там и пушки есть, и много войска… Если Иран поднимется, он разнесет в пух и прах всех туркмен, с детьми и предками. Вы сами знаете, сильные хорошими не бывают. Давайте лучше молить аллаха, чтобы он пощадил нас, вот мой совет, друзья…
— Эй, хан, если даже аллах снизойдет до нас, то гаджары-то[34] все равно не смилостивятся!
Ходжам Шукур пропустил эту реплику мимо ушей и продолжал:
— А потом, стоит ли из-за каких-то ненужных рабынь враждовать с такой большой страной! Не спешите! Придет время, узнаем про них, может даже выручим. Так что живите спокойно.
Все тот же юноша, который говорил с ханом, снова выступил вперед:
— Хан-ага, ты очень хороший совет даешь! Среди этих пленниц — и моя жена. Я еще недели с ней не прожил…
— Ну и что ты хочешь?
— Пока будете вынюхивать да узнавать, отдайте мне свою дочь, она как раз на выданье, а приведете мою жену, я верну вам вашу дочь…
Ходжам Шукур весь налился кровью и, забыв от такого неслыханного оскорбления про все на свете, выхватил саблю из-за пояса и бросился на юношу. Каушут, который уже понимал, чем может кончиться дело, в одну секунду очутился рядом с ханом и схватил его за руку. Хан попробовал вырваться, но сделать это было непросто. От толпы отделился статный старик с белой как снег бородой и подошел прямо к хану:
— Дай сюда саблю!
Каушут отпустил руку Ходжама Шукура, и тот, потупив глаза, повиновался. Сабля перешла в руки старика. Он подержал ее немного и вернул обратно Шукуру:
— Возьми, хан, положи обратно в ножны. Не посыпай солью раны своего народа.
Ходжам Шукур молча бросил саблю в ножны. Но толпа уже гудела, обращаясь к седобородому старику:
— Будь сам ханом!
— Нам не нужен Ходжам Черный!
— Тебя, тебя!
— На руках станем носить, будь ханом!
Старика звали Ораз-яглы. Он был одним из старейшин у текинцев. Но теперь уже не предводительствовал в своем племени, поскольку был стар годами. И все же, несмотря на возраст, голова его еще была светлой, и люди часто обращались к нему за советами.
Ораз-яглы опустил голову. Он не знал, что ответить. Будь он чуть помоложе, он бы стал на место хана — не ради себя, ради несчастных женщин, которых надо было спасать.
Народ ждал ответа. Но мудрый Ораз-яглы молчал.
А Ходжам Шукур тем временем переводил свой злобный взгляд с одного на другого. Он не знал, на ком выместить обиду. И тут глаза его наткнулись на Каушута.
— Это ты воду мутишь, я знаю тебя, сын Яздурды-хана. Смотри, еще пожалеешь! Вечно лезешь не в свои дела. С такими, как ты, ханы и по одной дороге не ходят!
Каушут спокойно улыбнулся:
— Хан-ага, мои предки и сами бы не пошли с тобой по одной дороге. Только дело не во мне, а в твоем народе. В Серахсе земли много, я и своей дорогой пройду. А вот тебе, кажется, уже и идти некуда. Знаешь, как говорят, если нет сил на двор бегать, надо поменьше есть за обедом.
То, что Каркара и Курбан жили одним домом, было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что они могли видеть друг друга каждый день, а плохо потому, что, когда живешь с человеком все время рядом, трудно перейти с обыденного привычного языка на другой язык, которым хотелось Каркаре и Курбану говорить между собой. Да и неприличным казалось в доме, из которого вынесли труп матери Каркары и увели отца, даже думать о любви. Обоим мерещились тени этих двух людей, укоризненно наблюдавшие за ними. Лучше бы они жили порознь, так порой думали девушка и юноша, тогда можно было бы встречаться где-нибудь тайком и говорить нежные слова друг другу.
Каркара страдала еще больше. После несчастья, случившегося с ней, она думала, что Курбан не любит ее так, как прежде. Ведь она считала себя опороченной и боялась, что Курбан теперь отстранится от нее и она останется совсем одна. Но Каркара ошибалась. Курбан еще больше любил и жалел ее. Он думал не о прошлом, а о будущем, он мечтал только об одном — убедить Каркару в своей любви и узнать, что она тоже любит его. Но оба они боялись сказать друг другу хоть слово об этом.
Каркара не могла долго вынести неизвестности. Ей хотелось проверить чувство Курбана. Однажды днем она не выдержала и отправилась в кузницу, где был в это время Курбан, решила обязательно добиться от него хоть каких-то слов. Конечно, просто так она не могла пойти, поэтому взяла свой серп, собираясь как будто бы наточить его.
Вместо звуков молота Каркара услышала разговор, доносившийся из кузни. Кузнец Хоннали любил поговорить. Он был мастером своего дела, хорошо известным в Серахсе, и любовь ко всякого рода историям, порой даже присочиненным наполовину, была единственным его недостатком. Он не ленился повторять одно и то же каждому новому человеку, мешая правду с вымыслом. Стоило какой-нибудь его истории понравиться людям, как он тут же готов был добавить целый чувал новой неправды.