.
Несмотря на тяжелые условия, иногда администрации все же удавалось предотвратить катастрофу. В июле 1941 года Совет по эвакуации вывез пятьсот детей работников московской Трехгорной мануфактуры в Кинешму, центр текстильного производства в Ивановской области, в четырехстах километрах к северо-востоку от столицы. Среди детей было по меньшей мере сто младенцев до трех лет – группа высокого риска. Мануфактура, ласково прозванная Трехгоркой, входила в число старейших текстильных фабрик страны, а ее работницы сыграли важную роль в революции 1917 года. Дети благополучно добрались до Кинешмы, но в октябре положение на фронте ухудшилось, и Совет по эвакуации решил отправить детей в Челябинскую область, за 1600 километров на восток. С фабрики заранее послали в Челябинск собственных представителей, чтобы подготовить все к приезду детей. Дорога заняла более трех недель, но все дети – что дало руководству фабрики обоснованный повод для гордости, а встревоженным матерям принесло огромное облегчение – доехали здоровыми. Администрация фабрики объяснила свой успех следующим образом. Все вагоны были оборудованы большими железными печами, детей сопровождало 120 работников детских садов и яслей, а на каждые два вагона приходилось по одному врачу и одной медсестре. Сопровождающий персонал ежедневно мыл детям голову и ноги, а раз в неделю или десять дней детей мыли полностью и меняли им белье. Ни у одного приехавшего ребенка не нашли вшей. На крупных станциях детей выводили на свежий воздух и гуляли с ними. Более того, к составу был прицеплен карантинный вагон, и, когда двое детей слегли с корью, распространение инфекции удалось предотвратить[280].
Однако немногие эшелоны могли похвастаться наличием медицинского персонала или соблюдением правил гигиены. Поэтому осенью – зимой 1941–1942 годов в стране вспыхнула массовая эпидемия кори, за которой зимой – весной 1942 года последовала эпидемия тифа; обе распространялись вдоль маршрутов эвакуации[281]. Лишь в начале весны 1942 года, когда бо́льшая часть эвакуированных уже перебралась на восток, местные органы здравоохранения смогли принять меры, чтобы предотвратить новые эпидемии и рост смертности. Составы переводили на запасные пути, ближе к санпропускникам, чтобы на разъездах и станциях не образовывались толпы. Пассажиров осматривали, отправляли на санобработку, снабжали продуктами и водой, предоставляли им возможность воспользоваться уборной; на станции привозили цистерны с кипяченой питьевой водой, установили более 2500 систем очистки питьевой воды хлором, увеличили число уличных туалетов. Принятые меры помогли органам здравоохранения не допустить вспышек новых эпидемий, несмотря на то что по стране по-прежнему перемещались огромные потоки людей. С 1942 года государство мобилизовало миллионы людей для работы на Урале и в Западной Сибири, организовало вторую, менее масштабную волну эвакуации и начало возвращать эвакуированных рабочих на освобожденные территории, но повторения кризиса 1941–1942 годов не произошло.
Размещение новоприбывших
Эвакопункты создавались для помощи тем, кто отправлялся в дорогу. Во всех местах назначения они должны были организовать медосмотр и санобработку, предоставить временное жилье и еду. Если приезжали трудоспособные люди, не примыкавшие к заводским эшелонам, сотрудники эвакопунктов также обязаны были найти для них работу, как правило, в сельской местности. Многие горожане, не хотевшие работать в колхозах, пытались устроиться самостоятельно, обращаясь в местные советы, на заводы или в другие учреждения. Сначала эвакопункты справлялись с потоком постоянно прибывавших людей. Например, за один только день в июле 1941 года в Марийскую АССР прибыло 15 500 эвакуированных, в том числе 349 детей без родителей, из Эстонии, Латвии, Литвы, Москвы и других мест. Секретарь обкома партии позднее представил пространный и не лишенный самодовольства отчет о приеме и размещении прибывших. Эвакуированных направили на эвакопункт в Йошкар-Оле с десятью общежитиями, банями, столовыми и буфетами. Были сформированы специальные бригады, встречавшие эвакуированных на станции, отвозившие их багаж в общежитие, присматривавшие за их детьми и работавшие в открытых к их прибытию столовых и банях. К общежитиям были приставлены политинструкторы, отвечавшие на вопросы эвакуированных и сообщавшие им последние новости с фронта. После бани и дезинфекции семьи отправляли в колхозы, а холостых мужчин – на лесозаготовки[282].
Однако эта история про горячие ванны и чистые постели вскоре начала больше походить на сказку, сочиненную от тоски по теплу и достатку. Даже крупнейшие города едва справлялись с массовым притоком населения, а в небольших городах и селах попросту не хватало места. Городские и деревенские жители, поначалу охотно принимавшие беженцев, по мере ухудшения условий стали относиться к ним с неприязнью. Один беженец-еврей позднее вспоминал:
На этой станции нас высадили, было такое указание, весь эшелон, и машинами везли в Покровку. Это районный центр, но он такой, сельского типа. Нас уже встречали с цветами. И каждый, их подготовили к этому делу, просил: «Идите к нам жить». Там у одного старика был не домик, а мазанка. Одна комната, сарайчик, а больше ничего там не было. «Вот я вам это отдаю». Он живет в большом доме, так он нам этот отдал. Потом стало эвакуированных много, нас уже стали не просто не любить, а ненавидеть. Вот там я услышал слово «жид»… В 41‐м еще терпели. Вот когда уже много приехали из других областей, жизнь становилась тяжелая, дороговизна. Буханка хлеба – сто рублей. Как мы жили – я не знаю абсолютно. Денег у нас совсем не было[283].
Понять причины такого рода конфликтов нетрудно. Некоторые эвакуированные требовали невозможного, заявляя, что не в состоянии жить без сахара или электричества[284]. Городские жители зачастую ничего не знали о сельскохозяйственном труде или считали его ниже своего достоинства. Крестьяне, в свою очередь, наблюдали людей, от которых было мало толку. Местные советы были подавлены уже самим количеством прибывших. Как будто заботливые хозяева накрыли стол для десяти гостей, но обнаружили за дверью десятки тысяч истощенных, больных, оборванных людей.
Иногда местные советы пытались переложить ответственность за эвакуированных на другие города. Один батальонный комиссар сопровождал 2000 членов семей военного командования из Ростова в Минеральные Воды, город, расположенный на магистральной железной дороге между Ростовом и Баку. Как только они прибыли на место, секретарь горкома партии отправил семьи в другой город, затем в следующий, еще один, пока, наконец, 2000 человек не приехали туда, где им все равно пришлось еще дожидаться жилья. Военные и гражданские власти яростно спорили, куда направить эшелон, а тем временем сотни людей, в том числе женщины с детьми и старики, три дня томились в товарном вагоне, ожидая, пока им скажут, где и когда закончится их путь[285]. Они были не единственными незваными «гостями». В августе, до начала блокады Ленинграда, Совет по эвакуации распорядился вывезти 2000 пациентов и работников ленинградских психиатрических клиник в Пензу. Секретарь Пензенского областного совета быстро и недвусмысленно ответил, что разместить их в городе не получится[286]. И подобные случаи не редкость.
Масштаб массовых миграций хорошо виден, если сопоставить численность населения крупнейших городов в 1939 году, январе 1942‐го и январе 1944-го, когда уже полным ходом шла реэвакуация на запад (см. Таблицу 1). Всего за полтора года население Куйбышева, Чкалова (Оренбурга), Челябинска, Молотова и Новосибирска выросло на 40 % и более. Численность населения Омска и Уфы возросла на треть, Казани, Свердовска и Нижнего Тагила – более чем на четверть. В промышленные города хлынули и мобилизованные рабочие, продолжая заменять тех, кто уезжал даже после начала реэвакуации. Поэтому население многих городов Урала и Западной Сибири в годы войны неуклонно росло. В то же время Москва, которой грозила оккупация, и блокадный Ленинград потеряли почти 40 % населения. Массовое перемещение населения с запада на восток потребовало многочисленных организационных мер от местной администрации.
К тому же население прибывало в краткий промежуток времени. К началу августа 1941 года, когда с момента нападения Германии прошло всего шесть недель, Челябинская область уже приняла 92 500 эвакуированных, что составляло менее четверти от общего числа людей, которых области предстояло принять к концу 1941 года. Ее главный эвакопункт изначально был рассчитан на размещение тысячи человек, располагал карантинным отделением и двумя опытными врачами, но под напором потока эвакуированных эта система быстро перестала работать. Совет по эвакуации был лишен возможности предупредить эвакопункт о прибытии эшелонов, часто задерживавшихся, а работники медицинских учреждений не могли встречать поезда, осматривать пассажиров и проводить санобработку. Один состав, направлявшийся в маленький областной город, проследовал через Челябинск, несмотря на то что среди пассажиров были случаи кори, детского поноса, вызванного инфекционными заболеваниями, и колита, хотя всех больных следовало выявить и снять с поезда[287]. В Молотовской области аналогичные планы тоже потерпели крах из‐за огромного количества приехавших. Многие, включая беженцев, рабочих, отправленных вместе с заводами, и людей, сошедших с поезда вне черты города, вообще не проходили через эвакопункты, поэтому их прибытие никто не регистрировал[288]