Почти все автомашины еще раньше забрали для военных нужд, и вот теперь даже самые элементарные транспортные средства – телеги и лошади – оказались объектом яростной борьбы. В январе 1943 года в Советском Союзе было более 4,2 миллиона лошадей. К декабрю Комитет забрал почти 10 % из них, главным образом для перевозки древесины[827]. Областные ведомства, отвечающие за сельское хозяйство и заготовку продовольствия, отчаянно пытались удержать свои телеги и лошадей. Так, в сентябре 1943 года власти Карелии попросили Совнарком сократить мобилизацию возчиков и телег для нужд лесной промышленности. Во всей республике оставалось лишь около полутора тысяч лошадей, и они были необходимы для рыболовства. Комитет опять же высказал предположение, что лошади могли бы работать в лесах в «свободное время», с ноября по декабрь, когда не нужны для перевозки рыбы и оборудования[828].
Областная администрация тоже противилась нескончаемым требованиям предоставить лошадей для нужд армии. После крупных танковых сражений за Курск и Орел летом 1943 года генерал К. К. Рокоссовский забрал лошадей у местных крестьян, а в октябре запросил еще тысячу коней. Секретарь обкома партии решительно отказал: в области оставалось всего 2500 лошадей, а другого транспорта не было. К тому же Рокоссовский так и не вернул лошадей, забранных прежде, и было маловероятно, что он пригонит назад вторую партию. Комитет постановил, что Рокоссовский может взять пятьсот лошадей, но должен вернуть тех, что армия забрала раньше[829]. К сожалению, Красная армия имела обыкновение дополнять свой рацион кониной, поэтому первая партия на тот момент могла уже сгинуть в огромных железных котлах полевой кухни[830].
Летом и осенью 1943 года областные и республиканские власти боролись и за то, чтобы удержать крестьян в колхозах и совхозах[831]. Когда секретарь парткома Красноярского края категорически отказался выполнять приказ о мобилизации из‐за нехватки рабочей силы в регионе, Л. И. Погребной, член Комитета, написал Берии, главе НКВД и члену ГКО, лаконичную записку: «Заставьте его»[832]. Комитет систематически ставил запросы промышленности выше потребностей сельского хозяйства. Когда власти Мордовской АССР обратились в Комитет с просьбой сократить число, указанное в приказе о мобилизации – почти 9000 крестьян, – Шверник резко отказал, пояснив, что сельскохозяйственные работы не должны мешать отправке крестьян на промышленные предприятия и добычу торфа[833]. Взаимозависимость города и деревни обнажилась во всей ее полноте: выкачивание рабочей силы из села усугубляло продовольственный кризис, а недостаток питания приводил к невозможности удержать рабочих на месте. Хотя не все чиновники улавливали эту связь, все прекрасно понимали, насколько обострилась борьба за труд. Нагрузка на военную экономику, где оборонная промышленность оттеснила остальные отрасли на второй план, достигла предела.
Уменьшалось также число мужчин призывного возраста и раненых фронтовиков, непригодных к службе в армии. Когда в июле 1943 года ГКО поручил Комитету набрать 2000 человек, половину из которых должны были составить военнослужащие из среднеазиатских республик, местным властям не удалось найти ни одного[834]. Администрация областей и республик регулярно просила отсрочек, зная, что едва ли сможет предоставить запрошенное количество к указанной дате[835]. А поскольку выполнить приказы о мобилизации не удавалось все чаще, Комитет раз за разом был вынужден отклонять запросы наркоматов. Наркоматы начали заранее готовиться к выполнению производственного плана на 1944 год, поэтому уже в сентябре 1943 года обеспокоенные директора заводов отправляли новые запросы на рабочую силу. Например, директор Горьковского автомобильного завода, во время войны выпускавшего танки, запросил 7000 рабочих. Комитет мог пообещать в лучшем случае 2000 военнослужащих, из‐за ранений непригодных ни для фронта, ни для строительства[836].
В ответ руководители предприятий и чиновники придумали разнообразные способы обходить централизованный контроль Комитета. В частности, председатель Новосибирского горсовета в ноябре 1943 года заключил сделку с директором местной текстильной фабрики, договорившись, что тот будет присылать ему пять метров ткани в обмен на каждого рабочего, отправленного советом на фабрику, и еще десять метров выдавать рабочему в качестве поощрения. Учитывая страшный дефицит материи, сделка была выгодна всем участникам. В нее оказался замешан даже нарком текстильной промышленности – он обещал снабдить директора фабрики необходимой материей. Шверник, проведавший об этих махинациях, немедленно известил председателя горсовета, что мена государственного имущества приравнивается к краже, и обратился к Прокурору СССР с просьбой предъявить ему обвинение в незаконной мобилизации и разбазаривании запасов[837]. Но невзирая на то, что Комитет проницательно разоблачал тайные маневры, направленные на получение рабочей силы, руководители и чиновники, стремясь его перехитрить, все чаще прибегали к новым уловкам[838].
Трудовые резервы таяли, а борьба за рабочую силу только разгоралась, поэтому Комитет и Наркомат обороны в конце концов поставили ГКО в известность о возникших затруднениях. В феврале 1943 года Шверник и Щаденко сообща отправили в ГКО письмо с просьбой временно приостановить выпуск приказов о мобилизации мужчин призывного возраста из Средней Азии. Прежние приказы так и остались невыполненными, и новые поставили бы республики в еще более затруднительное положение[839]. В угольной и торфяной промышленности критически недоставало рабочих, но из 50 000 мужчин призывного возраста, обещанных Наркомуглю среднеазиатскими республиками, прибыли только 21 000 человек[840]. В сентябре во многих областях, включая недавно освобожденные территории, началась новая мобилизации для работы на угольных предприятиях, но и она не достигла цели, так что Комитет обрушил на областные советы шквал телеграмм, где распекал их за промахи[841]. Такие же затруднения с мобилизацией наблюдались и в торфяной промышленности. Работавшие на болотах часто получали травмы и жили в крайне тяжелых условиях. К марту 1943 года все еще не удалось выполнить январское распоряжение о мобилизации рабочих для торфяной промышленности, как, впрочем, и два предшествующих приказа. Работники Ивановского совета разослали 10 030 повесток, но на сборные пункты пришло только 2000 человек; советы Горьковской и Кировской областей даже не стали сообщать об их количестве[842]. Пытаясь заставить работников местных советов исполнять свои обязательства, Шверник отправил к ним партийных активистов, чтобы те помогли набрать людей. Несмотря на приложенные усилия, мобилизовать людей для работы в торфяной промышленности удалось только в октябре, когда сотрудникам местных бюро, набравшим нужное количество рабочих, обещали крупное денежное вознаграждение[843]. К концу марта потребность в топливе так обострилась, что более 215 000 человек получили указание уйти с заводов на добычу торфа. Но и эта чрезвычайная мера не дала нужного количества. По повесткам явились только 144 700 человек, а на торфяники прибыли всего 56 000 из них[844]. Невзирая на специальные комиссии, созданные партийными активистами в каждой области, чтобы помочь со сборами, последующие попытки мобилизации тоже провалились. Топливный кризис нарастал, но мобилизация и здесь не давала ожидаемых результатов[845].
На протяжении всего лета 1943 года наблюдался значительный разрыв между числом, обозначенным в приказах о мобилизации, и тем, сколько людей в реальности добиралось до пункта назначения. В июне на пороховые заводы предполагалось мобилизовать 2450 человек, но прибыло только 227 рабочих. В Горьком на оборонный завод № 222 мобилизовали 200 человек, но только 46 из них приступили к работе[846]. Каждый месяц к недобору добавлялись новые приказы о мобилизации. В мае 1943 года почти 180 000 человек по всей стране получили повестки, хотя до завершения апрельского набора не хватало еще 108 000 человек. В июне задолженности продолжали расти. В совокупности по апрельским и майским приказам наряду с новыми, полученными в июне, следовало набрать почти 286 000 человек, из которых на практике удалось мобилизовать 117 000 человек. Коротко говоря, в июне наркоматы по-прежнему ждали рабочих, которые должны были приехать в апреле и мае. В июле новые приказы о мобилизации увеличили недобор еще на сотни тысяч человек. К тому времени в наркоматах уже не знали, сколько людей должно было приехать, сколько ожидается и когда. Из-за того, что нигде не получалось набрать нужного количества рабочих, многие из тех, кого уже внесли в списки по так и не исполненным приказам, вовсе избежали мобилизации[847].
К январю 1944 года недобор по предшествующим этапам мобилизации в неко