ей, сколько в Поволжье, на Урале и в Западной Сибири, вместе взятых. В сельской местности на 10 000 человек приходилось полтора врача. Деревенские жители довольствовались помощью санитаров, медсестер и акушерок[995]. Несмотря на кампании, направленные на просвещение населения в вопросах здоровья, как городские, так и сельские жители мало что знали о гигиене, микробах и продовольственной безопасности. Отсутствие безопасных условий для жизни и доступа к медицинской помощи приводило к высокому уровню заболеваемости и смертности в стране. Почти по всем критериям благополучия общества – младенческой и детской смертности, количеству смертей от туберкулеза, кори, пневмонии и других заболеваний – показатели СССР накануне войны были значительно хуже, чем показатели США, Англии и Уэльса, а также стран Западной Европы, где совершенствование системы здравоохранения началось сорока, а то и восьмьюдесятью годами ранее[996].
Государство, будучи не в состоянии полностью или хотя бы частично устранить причину высокого уровня заболеваемости, прибегало к базовым мерам по охране здоровья: быстрому выявлению и изоляции заболевших, отслеживанию контактов и карантину, дезинфекции очевидно и потенциально опасных с точки зрения заражения мест. Подобные меры обходились гораздо дешевле, чем улучшение санитарных и жилищных условий, зато отличались чрезвычайной трудозатратностью и требовали четко налаженной системы диагностики, оповещения и реакции, что не всегда можно было гарантировать. В начале войны на эту систему легла непомерная нагрузка, но впоследствии она функционировала достаточно эффективно.
К началу войны здоровье населения уже было подорвано, люди были измучены потрясениями и ослаблены дефицитом продуктов и спадом потребления в 1939–1940 годах, что привело к резкому росту смертности[997]. Но именно в тот момент, когда риск, которому подвергались люди, увеличился, система здравоохранения сжалась. Врачей призвали в армию, больницы и поликлиники в прифронтовой полосе и в тылу отдали под военные нужды, а важнейший медицинский инвентарь – от бинтов и антисептических средств до рентгеновской пленки – отправили в армию. Чтобы сохранить ресурсы, медицинские учреждения свернули значительную часть системы, направленной на диагностику, сдерживание и лечение двух самых пагубных для страны заболеваний – туберкулеза и малярии. Во многих городах и селах санитары взяли на себя обязанности врачей, включая те, что требуют высшего образования. Подавляющее большинство – более половины к 1945 году – врачей, оставшихся лечить гражданское население, оказались недавними выпускниками мединститутов практически без опыта[998]. Возник конфликт между потребностями фронта и гражданского населения, в особенности рабочих, чьи усилия играли важнейшую роль для обороны. Работники системы здравоохранения, столкнувшиеся с недостатком медицинской инфраструктуры, лекарств и персонала, не могли принять необходимые меры, даже зная, что принять их надо.
Спасение детей
В 1942 году демографическая картина в каждом городе, принимавшем эвакуированных, коренным образом изменилась. Несмотря на приток людей, ситуация, которую в Советском Союзе называли «естественным ростом населения», когда количество рождений превышает количество смертей, резко изменилась в обратную сторону. Число смертей повсюду превышало – а в большинстве городов существенно превышало – число рождений. Так, в Горьком было зарегистрировано 13 072 рождения и 26 653 смерти, в Свердловске – 10 970 рождения и 17 234 смерти, в Кирове – 3352 рождения и 10 568 смертей, в Ижевске – 5145 рождений и 24 691 смерть, в Казани – 9400 рождений и 24 354 смерти[999]. Значительную долю умерших составляли дети, особенно младенцы до одного года. Младенческая смертность по всей стране чрезвычайно выросла: в некоторых регионах из тысячи новорожденных выживало только пятьсот[1000]. Не все умершие родились в городах, где была зарегистрирована их смерть. Среди них было много эвакуированных детей, так ослабевших и тяжело заболевших в дороге, что они умерли либо в пути, либо вскоре по прибытии. Других убивали болезни, подхваченные в антисанитарных условиях новых жилищ. Работники системы здравоохранения и советское руководство, зная о высокой смертности и о том, что в первую очередь страдают дети, понимали, что необходимо защитить наиболее уязвимые группы населения. Детям предстояло позднее прийти на смену подросткам и взрослым, погибшим на фронте или умершим в тылу. Растущая смертность в сочетании с падением рождаемости вела к демографическому кризису, так что защитой детей правительство занималось как из гуманитарных, так и из демографических соображений.
До войны Советскому Союзу удалось значительно снизить смертность от трех основных детских заболеваний: дифтерии, коклюша и скарлатины. Исключение составляла корь, ежегодно уносившая десятки тысяч жизней, главным образом среди самых юных. В 1930‐е годы советские врачи и работники системы здравоохранения пытались следовать новейшим западным методам, позволявшим предотвратить распространение кори: быстро изолировать и помещать на карантин заболевших детей и всех, кто с ними контактировал, и оперативно брать плазму с антителами уже переболевших. Однако эти технологии эффективно применялись лишь в крупных городах; за пределами Москвы и Ленинграда заболеваемость и смертность оставались высокими. Эпидемия кори вспыхивала в стране почти каждую зиму[1001].
К началу войны заболеваемость, как обычно бывает летом, уже успела снизиться, когда Совет по эвакуации начал вывозить детей и целые семьи с находящихся в опасности территорий, а поток беженцев хлынул на восток. Болезнь начала распространяться с запада на восток, повторяя маршрут эвакуируемых, причем в условиях, когда пропала возможность изоляции, сдерживания и лечения. К середине 1942 года эпидемия угасла сама собой, но успела унести более 100 000 жизней. После лета 1942 года главную угрозу здоровью представляла уже не корь. Пока дети оставались на одном месте, вероятность столкнуться с новыми источниками инфекции была невысока. Но ближе к концу войны, когда эвакуированные дети начали возвращаться домой, снова произошли крупные вспышки кори. Но к тому времени численность наиболее уязвимой группы – младенцев и самых маленьких детей – сократилась, а дети постарше лучше справлялись с заболеванием, осложнений с угрозой для жизни у них не возникало. Болезнь относительно редко приводила к смертельному исходу[1002].
Вторая серьезная опасность, которой подвергались дети, крылась в антисанитарии, тесноте и неосведомленности людей о правилах гигиены в целом. Почти две трети младенческих смертей были обусловлены двумя связанными с гигиеной причинами: заболеваниями желудочно-кишечного тракта, вызванными фекальными бактериями, и пневмонией, возникавшей как осложнение респираторных инфекций: обычной простуды, коклюша или кори, мгновенно распространявшихся в переполненных яслях, детских садах, школах, квартирах и общежитиях[1003]. Третью и наиболее серьезную угрозу для детей представляло плохое питание: оно не только само по себе ослабляло организм, но и обостряло другие заболевания, усугубляло воздействие тяжелых условий и повышало вероятность смертельного исхода. Например, рахит увеличивал риск пневмонии и подавлял способность младенцев бороться с легочными заболеваниями[1004]. Недоедание также делало организм более уязвимым для туберкулеза. Поэтому когда дети заболевали, они переносили по несколько опасных инфекций либо одновременно, либо одну за другой. А. И. Перевощикова, подробно описавшая ижевские ясли в годы войны, приводит рассказ одной матери, чей ребенок заболел гриппом, перешедшим в воспаление легких, за которым последовали гнойный отит, расстройство пищеварения, дифтерия, ветряная оспа и коклюш. Ребенок чудом выжил. Другой девочке повезло меньше: сначала она слегла с ветрянкой, потом подхватила дизентерию и грипп, осложнившийся отитом и пневмонией. Она все-таки выздоровела, но тут заразилась коклюшем, и у нее началось воспаление легких, от которого она и умерла[1005].
Первые тревожные симптомы, свидетельствующие о том, что детям все больше угрожает недоедание, работники системы здравоохранения различили уже через несколько месяцев после начала войны. В конце 1941 года, еще до массовой эвакуации умирающих от голода ленинградских детей, из крупных городов, в том числе Саратова, Молотова, Пензы, Кирова, Свердловска и Новосибирска, начали поступать сообщения о растущей младенческой заболеваемости и смертности вследствие притока эвакуированных детей, о перегруженности детских учреждений, а также о нехватке белка и жиров для детей постарше, молока, манной крупы, риса и сахара – для приготовления молочных смесей и кормления младенцев. В начале 1942 года А. Ф. Третьяков, нарком здравоохранения РСФСР, предупредил о возрастающей опасности:
Следует подчеркнуть, что набор продуктов, предусмотренный продовольственными карточками, не может быть признан достаточным, так как он не обеспечивает нормального развития ребенка и не создает необходимых условий для предупреждения появления среди детей высокой заболеваемости и смертности, не говоря уже о том, что в значительной части городов эти продовольственные карточки вовсе не отовариваются и дети фактически получают только один хлеб[1006]