[1096]. Государство ежемесячно взимало налог на плодовые деревья, подоходный налог, деньги на обязательную покупку облигаций государственного займа, обязательное пожертвование суточного заработка на помощь фронту, профсоюзные взносы, а иногда еще и деньги на лотерейные билеты, чтобы пополнить военный бюджет[1097]. Часто рабочим приходилось возмещать предприятию затраты на защитную спецодежду и возвращать сумму всех авансов, полученных на начальном этапе работы. В сентябре 1942 года девушка-токарь на заводе боеприпасов имени Орджоникидзе заработала всего 280 рублей 58 копеек, включая выплаты за сверхурочную работу, то есть едва ли половину средней зарплаты в данной отрасли. Из этой маленькой суммы государство вычло 218 рублей: 130 рублей на компенсацию аванса, 46 рублей за услуги прачечной и небольшие суммы на уплату налогов и подписку на заем. К концу месяца у девушки осталось 62 рубля, которых не хватало на нормальное питание. Профсоюз рабочих промышленности боеприпасов, выражая возмущение по поводу сложившейся ситуации, привел несколько аналогичных примеров[1098]. Некоторым молодым рабочим, особенно недавним выпускникам школ трудовых резервов, денег не хватало даже на то, чтобы выкупить хлеб по карточкам. В письмах родным они рассказывали, что после вычетов на руках у них остается всего 20–50 рублей. Некоторые жаловались, что подолгу сидят без хлеба; другие открыто признавались, что без воровства они бы не выжили[1099].
Подобные случаи крайней нищеты профсоюзы чаще всего наблюдали на Урале, но проверочные комиссии обнаружили, что со схожими трудностями столкнулись рабочие с низкой зарплатой и в других регионах. В отчетах из Орехово-Зуева (Московская область) отмечалось, что многие работники текстильных фабрик, получающие маленькие зарплаты, слишком бедны, чтобы выкупать продукты по карточкам. Работник текстильной промышленности в среднем получал всего 351 рубль в месяц, приблизительно вдвое меньше работника танковой промышленности – самой высокооплачиваемой отрасли. 80 % работников текстильной промышленности составляли женщины, у многих из них кто-то в семье ушел на фронт, и они остались единственными кормилицами[1100]. На местном текстильном комбинате работало более 13 000 человек. В 1942 году продовольственный кризис нанес по фабрике серьезный удар: каждый рабочий в среднем проболел месяц. В июле, самом трудном месяце, каждый шестой рабочий был на больничном, причем, по оценкам врачей, 25–30 % пропущенных дней они потеряли из‐за истощения. В городе резко возросла смертность, вдвое превысив показатели 1941 года. В июне и июле у каждого сорокового жителя Орехово-Зуева обнаружили ту или иную болезнь, вызванную недоеданием: цингу, пеллагру, отек или кахексию. Рабочие получали всего около 1300 калорий в день, почти исключительно из хлеба, а многие матери еще и продавали свои хлебные карточки, чтобы купить детям молоко[1101].
Так как число голодных смертей неуклонно росло, к 1943 году врачи, опираясь на опыт работы ленинградских медиков с жертвами дистрофии в блокадном городе, выработали единую классификацию стадий дистрофии и методы лечения для каждой из них[1102]. Новые стандарты медленно распространялись среди рядовых врачей, часто с трудом отличавших одну стадию болезни от другой. От заводских врачей требовали выдавать меньше больничных листов и отправлять пациентов обратно на работу. Когда людям с острой фазой заболевания ставили неверный диагноз и предписывали менее тяжелую работу и больше отдыха вместо срочной госпитализации и усиленного питания, они быстро двигались к смертельному исходу. Кроме того, врачи нередко ошибочно принимали дистрофию за недостаток витаминов[1103]. Но главная проблема, даже при правильно поставленном диагнозе, заключалась в дефиците продовольствия. Поэтому несмотря на то что теперь специалисты лучше понимали природу заболевания, дистрофия и смерть от нее продолжали косить огромное количество людей вплоть до середины 1944 года, когда в распоряжении заводских медиков оказалось достаточно продуктов, чтобы снимать людей с работы и отправлять на усиленное питание. Многие рабочие надолго выбыли из строя, но большинство в итоге поправились[1104]. За пределами оборонных предприятий дистрофия отступала не так быстро, и в конце 1945 года врачи по-прежнему лечили пациентов от менее острых форм заболевания, хотя смертность от дистрофии к тому времени уже резко упала[1105].
Одной из причин налаживания продовольственных поставок была помощь, оказываемая США, Великобританией и Канадой по ленд-лизу. Продовольственная помощь от союзников начала поступать в больших количествах с середины 1942 года – с условием, что продукты пойдут только на обеспечение Красной армии. В теории такая мера освобождала собственные продовольственные запасы страны для нужд населения в тылу. Однако на практике острый дефицит продуктов поначалу не позволил государству, даже с учетом помощи союзников, предоставить гражданскому населению больше продовольствия. Несмотря на помощь по ленд-лизу, в ноябре 1943 года государству пришлось урезать продовольственные нормы граждан из‐за неурожая, поэтому в начале 1944 года ситуация с дистрофией продолжала усугубляться. Только с весны и лета 1944 года продовольственная помощь союзников заметно улучшила рацион гражданского населения[1106].
Но до этого момента за голод и подорванное здоровье приходилось платить огромную цену – не только в плане заболеваемости и смертности, но и потому, что они резко снижали трудоспособность рабочих. Продолжительные смены и редкий отдых часто скорее вредили производительности – за долгое время работы в таком режиме люди слабели, и им было трудно полностью оправиться от болезни. Если бы смены были короче и рабочие не так интенсивно расходовали энергию, истощение и дистрофию можно было бы удержать в определенных границах, а более здоровые люди работали бы более продуктивно и смогли бы в более сжатые сроки выпустить те же объемы продукции. Но в первые годы войны, когда само существование страны оказалось под угрозой и рабочие должны были заново снабжать Красную армию всем необходимым после сокрушительных поражений, на цену, которую людям приходилось платить за «производственное чудо», закрывали глаза[1107]. Но государство не могло и дальше игнорировать эту цену. Со временем голод и дистрофия стали главной причиной дезертирства среди рабочих и вызывали все новые трудности, сопряженные с трудовой мобилизацией. После призыва в армию двумя ключевыми факторами, ускорявшими текучесть кадров на предприятиях, были «дезертирство» и физическая нетрудоспособность, в том числе приводившая к смерти. Между двумя явлениями существовала тесная взаимосвязь. Один только страх голода и потери трудоспособности побуждал многих рабочих, особенно подростков, к бегству в то самое время, когда предприятиям на фоне наблюдаемой у многих слабости требовалось больше работников. Недостаток питания и возрастающее ослабление трудовых ресурсов, наметившиеся в 1942 году и прекратившиеся только в 1944‐м, способствовали замкнутой на саму себя разрушительной динамике трудовой мобилизации. В конечном счете голод и чрезмерные нагрузки только увеличили потребность в продовольствии: возросло количество людей, получавших карточки, но не способных работать. Когда крестьяне, мобилизованные из деревень на работу в восточных промышленных городах, заболевали дистрофией, Комитет мобилизовал новых рабочих им на смену. Эти новые рабочие чаще всего тоже приезжали из сельской местности. Колхозы теряли основную часть своих работников, кормивших население, а государству приходилось обеспечивать двоих – истощенного рабочего и нового, мобилизованного в качестве замены. Разорвать замкнутый круг удалось только во второй половине 1944 года, когда садово-огородное движение, освобождение оккупированных территорий и продовольственная помощь по ленд-лизу позволили увеличить количество продуктов, поставляемых в столовые, выдаваемых по карточкам или в качестве усиленного питания.
В отличие от многих других испытаний, с которыми население столкнулось в годы войны, кризис здравоохранения был обусловлен не только лишениями военного времени. Существовавшее еще до войны неравномерное распределение медицинских ресурсов, нежелание вкладывать средства в улучшение санитарной инфраструктуры и попытка подчинить медицину задачам промышленного производства делали население уязвимым для потрясений, сопутствующих нацистскому вторжению. Вместе с тем кризисная ситуация войны подтолкнула к важным инициативам и реформам. Пусть в годы войны они слабо отразились на уровне смертности и на здоровье населения в целом, зато впоследствии принесли гораздо более ощутимые плоды. Эвакуация и необходимость срочно предпринять меры, чтобы не допустить санитарной катастрофы на железных дорогах, станциях и водных маршрутах, заставили сформулировать и строго соблюдать санитарные нормы вдоль маршрутов эвакуации. Во многом именно благодаря этим нормам удалось предотвратить новую эпидемию сыпного тифа в 1942 году, а после войны они легли в основу общенациональных мер по борьбе с сыпным тифом. Нагрузка на системы водоснабжения и канализации – слаборазвитые еще до войны и не выдерживавшие притока эвакуированных и мобилизованных рабочих – заставила два раза в год проводить уборку – практика, ставшая регулярной в послевоенной городской жизни. В годы войны неизмеримо возросли роль и влияние Государственной санитарной инспекции – органа, ранее остававшегося в советской медицине на вторых ролях и практически лишенного реальных полномочий. Все эти существенные достижения были направлены скорее на сдерживание инфекции, чем на устранение порождавших ее условий. Проводимая каждые полгода уборка скопившихся в городе нечистот не освобождала от необходимости вкладывать средства в строительство полноценной канализации. Массовый осмотр жителей на предмет наличия вшей не отменял необходимости оборудовать каждый дом водопроводом и канализацией, обеспечить людей горячей и холодной водой, равно как и достаточными запасами мыла.