1 мая 1942 года вместо традиционного первомайского приветствия Сталин издал приказ, откуда партийные активисты вскоре начали черпать темы для новых «бесед». Страна, заявил он, превратилась в единый и неделимый боевой лагерь, объединяющий фронт и тыл. Рабочие отказались от традиционного праздника из солидарности с солдатами и будут трудиться лишний день ради помощи фронту, передадут армии первомайский подарок: боеприпасы, вооружение, танки, самолеты, хлеб и продовольствие. В речи Сталина еще не было упоминаний о русской национальной идее или героях царской России. Продолжая настаивать на классовых противоречиях в Германии, он намекнул, что разочарованный, голодный и обнищавший немецкий народ может свергнуть Гитлера. Хотя советская армия продолжала терпеть поражения, Сталин говорил об ушедшем годе с надеждой. Победа под Москвой, отметил он, положила конец праздным разговорам о непобедимости германской армии. Масштабы и организованность партизанского движения растут. Самонадеянность и беспечность, свойственные советским солдатам в первые месяцы войны, улетучились, и теперь они научились по-настоящему ненавидеть фашистских оккупантов. Свое обращение Сталин завершил неизменным социалистическим лозунгом: «Под непобедимым знаменем великого Ленина – вперед, к победе!»[1179]
Надежды, возлагаемые Сталиным на немецкий рабочий класс, оказались беспочвенными, зато его замечание, что советские солдаты «научились по-настоящему ненавидеть», все больше соответствовало действительности. Поток «пропаганды ненависти», как назвал ее Верт, вскоре смел классовый анализ: солдат, журналистов и других людей, потрясенных зрелищем, открывшимся им на освобожденных территориях, охватила жажда мщения[1180]. К лету 1942 года Илья Эренбург, Василий Гроссман и Константин Симонов, работавшие военными корреспондентами, регулярно сообщали о зверствах, изнасилованиях и массовых казнях. Агитпроп разрешил публикацию таких материалов наряду с прославлением отдельных героев и мучеников[1181]. В июне, в первую годовщину начала войны, известный писатель Михаил Шолохов опубликовал рассказ «Наука ненависти», повествующий о советском военнопленном, которого немцы подвергают мучительным пыткам[1182]. Рассказ чрезвычайно впечатлил как солдат, так и гражданское население. Фраза «Убей немца!» появилась на многих плакатах и листовках. Впервые она прозвучала в стихотворении Симонова «Убей его!», опубликованном в газете «Красная звезда» 18 июля 1942 года и перепечатанном в других изданиях, в том числе в «Спутнике агитатора», журнале для партийных инструкторов. Верт позднее отметил, что стихотворение «стало в России выражением всех десяти заповедей, слитых в одну»[1183]. Стихотворение, в котором любовь к семье и дому сочеталась с картинами их осквернения немцами, завершалось многократно повторенным призывом «Убей его!». Приведем отрывок (в стихотворении есть еще несколько строф):
Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель…
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, – так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем, —
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед, —
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат, —
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина, —
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей![1184]
24 июля, вскоре после публикации стихотворения Симонова, в «Красной звезде» вышла статья Эренбурга «Убей!», где повторялся тот же простой, яростный призыв:
Мы знаем всё. Мы помним всё. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей![1185]
Эренбург, как и другие талантливые журналисты, успешно претворял горе в гнев и сопротивление. Журналисты получали от читателей тысячи писем с благодарностью за их работу[1186]. Оставляющие неизгладимое впечатление плакаты с изображением мертвых детей, испуганных матерей, горящих изб, измученных стариков и трупов мирных жителей, повешенных немцами, наглядно иллюстрировали неразрывную связь между темами жестокости и мести. После освобождения территорий к западу от Москвы плакаты пестрели призывами: «Кровь за кровь! Смерть за смерть!», «Убей детоубийц!», «Отомстим!», «Папа, убей немца!» Показывая зверства нацистов, они затрагивали струны, относившиеся к самым тесным связям между людьми[1187].
Массовые настроения и мнения: «почему мы по-прежнему отступаем?»
Холодным летом 1942 года, когда Красная армия все еще продолжала отступать, Агитпроп разбил первомайское обращение Сталина на двадцать «бесед». В беседах, частично состоящих из призывов, частично из идеологических разъяснений, акцент делался на военных успехах, на жестокости оккупантов и на потребности Красной армии в оружии. Прежде выражаемые Сталиным надежды на мятеж немецких рабочих были забыты. Активистов уведомили, что 1942 год будет годом решающего разгрома противника, что вскоре подтвердилось под Сталинградом[1188]. Вскоре партийные работники на местах отчитались ЦК о реакции большинства людей на проведенные беседы. Неудивительно, что, как видно из их отчетов, многих тревожила ситуация на фронте. Люди, не забывшие хвастливых обещаний довоенного времени, сомневались, правда ли в 1942 году стоит ждать серьезного поражения противника. Сбитые с толку непрерывными потерями, они раз за разом спрашивали: почему мы отступаем? Как объяснить успех немцев на юге летом?[1189] Многие рабочие и крестьяне старших поколений, ветераны Первой мировой и Гражданской войн, задавали вопросы о тактике и обращались к собственному военному опыту. Один из них заметил: чтобы выиграть, надо уметь предугадывать действия противника – но почему же никто не предвидел, что враг сосредоточит силы на разных участках, почему не пошли в контрнаступление? Обычные люди, привыкшие разглядывать карты военных действий в газетах, на стендах и на рабочем месте, знали, что немцы высадились на южном берегу Дона, и выражали беспокойство по поводу опасности, нависшей над Кавказом. Почему оставили Ростов? Что случилось с Черноморским флотом при падении Севастополя? Они демонстрировали поразительную осведомленность о маневрах войск и спрашивали: почему Красная армия не действовала активнее на Калининском и Северном фронтах, каково положение в Ленинграде? Они хотели знать, почему у советских войск, несмотря на многократные попытки и огромные потери, не получилось выбить немцев с Ржевского выступа и как эти битвы повлияют на ситуацию на пока замерших Калининском и Западном фронтах[1190]. Хотя обсуждение военачальниками тактики не предавали огласке, слушатели оказались на редкость хорошо информированы о стратегических противоречиях. Они, например, спросили, почему столько людей погибло в битве за Харьков – именно этот вопрос впоследствии задал Хрущев, в 1956 году резко раскритиковавший действия Сталина как Верховного главнокомандующего