обрушился водопад голосов. Молчала только она, с любопытством на него посматривая. Тимашев догадывался почему: шла за ним слава сердцееда и Дон Жуана. Помимо шести или семи малознакомых ему пар, за столом сидели еще Ирина, жена Владлена, и она, то есть Лина, которую он тогда впервые увидел. «Глянь, какая у меня племянница, — сказал Владлен, представляя их. — Только прошу: веди себя прилично». Лина приехала помочь Ирине, разумеется, осталась на вечер и сидела за своим полупустым прибором, раздувая ноздри уздечкой и иронически поглядывая на быстро пьяневших гостей. Роза Моисеевна была в те дни в больнице — на профилактическом осмотре и лечении, которые предоставляла «Кремлевка» своим подопечным.
Спускаясь по ступенькам в метро, Илья вдруг вспомнил, как Владлен накануне отъезда в Прагу, оставляя Лину присматривать за Розой Моисеевной и уже зная об их романе, тем самым надеясь и на помощь Ильи, хмуро говорил, что он должен добиться поста номенклатурного работника: «Чтобы выжить в этой стране, тем более сносно существовать, необходим чин, который позволит быть уверенным в будущем. Ты ведь, живя в окружении бандитов, постараешься непременно обзавестись каким-нибудь оружием. Так вот, чин у нас — то же оружие». Но Илья не верил в его карьеру, глядя, как Владлен гуляет, пьет, не хмелея, рюмку за рюмкой и всегда готов на какую-нибудь авантюру: слишком он был сам по себе, чтобы всю жизнь держаться черствости и сановности в поведении, как держались партийные бонзы, которых нагляделись они в журнале: это был обязательный «авторский актив». Так и случилось: по последним слухам он сцепился с шеф-редактором, да к тому же завел бурный роман с какой-то иностранкой — это он из его писем понял. Владлен жаловался, что стало болеть сердце, что боится загнуться и вообще нудил. Во всяком случае было ясно, что на карьере он крест поставил, раз до сердечных болей дошел. «Одного меня ничего не берет!» — промелькнуло как-то судорожно в голове у Ильи.
Но в тот день, о котором он теперь вспоминал, обо всех этих проблемах даже и речи не было, а была речь о том, что поскольку Розы Моисеевны нет дома, можно гулять хоть до утра, потому что есть, где разместить гостей. Есть комната Пети, комната Владлена с Ириной, где сейчас шла пирушка, и комната Розы Моисеевны, где собирались улечься хозяева. Те же, кто останутся на ночь, разместятся здесь — где пьют и гуляют: благо имеется раздвижной диван и раскладушка, заботливо оставленная в углу.
Салаты, приправы, жареное мясо, грибы, колбаса, буженина, сыр с чесноком и майонезом, заливная рыба, вино, водка, коньяк (для дома Владлен припас несколько бутылок коньяку, хотя в редакции ставил только водку). Пили, разговаривали и пели. Больше, конечно, пели, чем разговаривали. У Владлена был приличный слух и мягкий, несколько насморочный бас. У Ильи слуха не было, зато он знал много песен: когда-то на Элке женился, потому что та песни пела под гитару. И он орал песни одна хлеще другой, помалкивая, пока Владлен выводил романсы, но вступая, когда начинались блатные, лагерные, политические. Тут он солировал. Он видел, как, с каждой «граждански острой» песней, Лина все с большим интересом вглядывается в него. Как-то незаметно он очутился рядом с ней, гусарствуя, наливал себе, да и ей не забывал подливать. Она пила мало, но все же пила. В пьяном тумане Илья уже не мог различить, как она него смотрит, хотя и желал изо всех сил ей понравиться. Заметил только, и это обрадовало его, что она не очень-то отодвигалась, когда спьяну его заносило, и он кренился в ее сторону, и, напротив, придвигалась к нему, как бы прося защиты, когда пьяные руки соседей тянулись к ней. И он с чувством получившего признание кавалера отводил, обрывал, отталкивал и отпихивал руки пьяниц, невольно полуобнимая ее за плечи, ощущая в груди трезвящий любовный холодок и одновременно упоительную уверенность любовной удачи.
В одиннадцать ушел спать Петя. Около двенадцати поднялись первые, наиболее семейные гости. Незадолго до часу еще три пары, торопившиеся попасть в метро до закрытия. А около двух поднялась последняя, странная такая пара — бывшие муж и жена. Муж — ладный военный, жена — однорукая красавица, непонятно почему бросившая своего мужа-военного, который по-прежнему был влюблен в нее и ходил на все вечеринки, где бывала и она. Илья сразу после часу, как закрылось метро, позвонил домой, сказал, что в метро он уже не попал и слишком пьян, чтоб сейчас куда бы то ни было ехать, потому останется у Владлена, чтоб, де, Элка не беспокоилась, не ждала и ложилась спать. А Владлен, взяв трубку, подтвердил его алиби. Позвонив, Илья почувствовал себя окончательно раскрепощенным человеком, вроде бы как солдатом в увольнении. Да, да, именно вольным, а не свободным: с чувством вольницы — после нас хоть потоп, а сейчас живи во всю мочь, пока живется.
Празднование дня рождения завершилось. Друг Владлена еще со школьных лет — усатый и грязный толстяк-здоровяк, живший репетиторством, как и Лина (только он преподавал русский язык и литературу), начал захрапывать за столом, тыкаясь усами и носом в блюдо с остатками салата. Его пытались куда-нибудь уложить, но он отрицательно мотал головой, так что с усов летели беловатые брызги майонеза. Наконец, ушли спать Владлен с Ириной, оставив за столом Лину, Илью, кемарящего усатого (который сразу после ухода хозяев расслабился, сполз под стол, вытянул привольно ноги и засвистел носом) и Боба Лундина, ходившего, пошатываясь, вокруг стола — он выпивал рюмку за рюмкой и бормотал:
— Стоит средь хижины моей
Чудовищный скелет…
Вдруг грозил кому-то пальцем и добавлял:
— Я говорил ему: «Не пей!»
Так не послушал, нет!
Потом присаживался на диван, рядом с Линой, но с другой стороны, нежели Илья, и падал головой ей на колени, с которых она терпеливо его поднимала. И Илья на какой-то момент решил, что Боб окажется ему в этот вечер если и не соперником, то во всяком случае помехой, но Боб вдруг встал, покачиваясь на длинных своих ногах и улыбаясь доброй и бессмысленной улыбкой человека, забывшего о своих сексуальных поползновениях:
— Ай эм гоуин ту май гел Белла, — сказал он, продвигаясь к двери. Беллой звали его вторую жену. Через минуту хлопнула входная дверь. Под столом храпел и постанывал во сне усатый.
— С ним ничего не случится, что он такой пьяный? — спросила Лина, уставившись на кончик своей туфли.
— Да нет, не в первый раз, на такси доберется, — ответил Илья и рассказал комическую, на его взгляд, историю, как однажды, сказав шоферу направление, Боб уснул в такси, полностью вырубился, а когда шофер, доехав до указанного ориентира, принялся его расталкивать и требовать точного адреса, Боб, которого к тому времени совсем развезло, мило улыбался и пел в ответ: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз».
После рассказа наступила пауза.
— Выпить еще что-нибудь, что ли? — сказал Илья, поднимаясь и протягивая руку к бутылке с остатками коньяка, не решаясь сразу приступить к действиям. Но пить не хотелось. Он налил коньяк в рюмку, пригубил ее и поставил на стол. Лина смотрела на него.
— Я про вас про всех слышала от Владлена, — сказала, наконец, Лина, и по тону ясно было, что сказала она только для того, чтоб хотя что-то сказать.
— Неужели ваш Боб и вправду способен писать какие-нибудь статьи, да, говорят, еще по методологии науки? Как ему это удается?
Илья пожал плечами.
— На общем фоне — из лучших.
— Зачем вы так пьете? Какой смысл?
— Либералии, — односложно ответил Илья, тут же досадуя на себя, что придется, видимо, слово объяснять, терять время, и одновременно соображая, что от такого объяснения легче будет перейти к делу.
— Что это значит? — спросила Лина, как он и ожидал.
— Либер — в переводе значит «свободный», это иное имя Бахуса. Кто такой Бахус, надеюсь, ты знаешь? — она кивнула головой. — А в Древнем Риме был праздник — либералии, в честь Бахуса. Тысячелетия тянущаяся попытка приобщиться таким образом к свободе. Бахус-Либер своим напитком освобождал от всяческих забот.
— Ты освободился?
— Ага.
Он снова сел рядом, притянул ее к себе и поцеловал, но в щеку, потому что Лина отвернулась, хотя из рук не вырывалась. Потом, вздохнув, распрямилась, выскальзывая из объятий:
— Давай спать, — она провела ладонью по лицу. — Раскладушку разбирать уже сил нет. Мы на этом диване уместимся. Но ко мне не приставать. Я не хочу.
Она молча легла. Свет они погасили и в комнате наступил предрассветный полумрак. Было около четырех утра. Минут через пять он начал тихо ее гладить, целовать, она не противилась, потом «приставать», а потом она ему уступила, со страстью сжимая его руками, а усатый храпел под столом.
Они встречались уже два года. Ни с кем из женщин Илье не было так хорошо в постели, он влюбился. Ссорились они часто. Илья старался перебороть себя, а Лина рыдала и упрекала его:
— Ты поступаешь непорядочно. Ты вмешался и продолжаешь вмешиваться в мою жизнь, хотя никогда на мне не женишься.
Он бледнел, краснел и полуискренне говорил:
— Ну, давай сделаем вид, что ничего не было, и я исчезну из твоей жизни.
Она пугалась:
— Что ты! Все было!..
Между тем у Ильи начались семейные неурядицы. Элка все чаще разговаривала с ним, не разжимая губ, а сила ее характера настолько давила Илью, что он, чувствуя при том свою вину, никак не отваживался на выяснение отношений с ней, а про развод даже и не думал. Точнее, думал, но изменить накатанный образ жизни был не в состоянии, придавая разводу вполне космический смысл крушения основ мироздания. Он снова и снова пытался преодолеть свою страсть, ничего не получалось. Так что Элкина измена — если она была! остановил он себя — ответ на его фокусы. «Себя вини!» — в который раз произнес он. Но ведь Лина не только постелью притягивала его, если б только — он бы преодолел давно.