«Действительно, стыдно», — успел подумать Давид, но его оттеснили внутрь метро, и вот он стоял уже на эскалаторе, едущем вниз. И только здесь он окончательно опомнился. И обозлился на себя, устыдился, что со всеми бежал.
Он взглянул по сторонам. Пристыженные, как и он, — непонятно от кого или от чего убегали, — люди стояли молча. На ступеньку выше Давида стоял мужчина в белом кителе и в белой шляпе, он протирал носовым платком свои уцелевшие в толчее очки. Рядом с Давидом улыбалась золотой челюстью девка в зеленом платье, похожая на тех, что смеялись на улице. Давид немедленно подмигнул ей. Ниже стоял парень с черной спортивной сумкой, с шеей и плечами борца.
Они оказались вместе в одном вагоне. Гражданин в белой шляпе все протирал свои очки, потом надел их. Пока он осматривался, Давид продолжал флиртовать с зеленой девкой, то подмигивая, то в упор, со значением посматривая на нее. И вдруг гражданин испустил вопль, как пять минут назад, на улице:
— Джа-а-амбль!
Он с ужасом смотрел на зеленую девку, зеленея и втискиваясь в кожаную спинку сидения. И вагон замер, перестал дышать.
Девка подбоченилась, выставив грудь вперед, и нехорошая, страшная усмешка очутилась на ее лице. Она заговорила тихим, шепелявым, каким-то даже фиксатым голосом:
— Ну, че вылупились-та? Перебстели?
Давид вздрогнул от омерзения. А девка стала делать движения руками, всем телом помогая этим движениям, словно гипнотические пассы. И тот человек в вагоне, на кого она указывала пальцем, меняясь в лице, почему-то дергал себя сначала за нос, а потом таскал сам себя за уши. Пока один это делал, остальные смотрели, не переча и не вмешиваясь.
Проходя; по вагону, она отшвырнула ногой спортивную сумку парня с шеей и плечами борца, стоявшую у нее на пути.
— Но-но, ты!.. — приподнялся было парень.
Он, видимо, все же решил, что это просто блатная, и думал красиво пресечь ее. Набычившись, он шагнул к девке, встав с сиденья. Усмехаясь, та пристально глядела ему в глаза. И парень внезапно поклонился ей. Она взмахнула обеими руками, и весь вагон начал униженно кланяться. Самым взаправдашним образом.
Вниз-вверх, вниз-вверх.
Давид стоял и растерянно наблюдал происходящее. На него все ее заклинания и телодвижения не действовали: он просто привык поступать так, как хочется ему, а не другому.
— Кланяйся, кланяйся, падла, — прошипел ему сосед, не переставая сгибаться.
Вниз-вверх, вниз-вверх.
— А ты что, миленький, — сказала Джамбль, подходя к Давиду, — особого приглашения ждешь?
Давид недоуменно пожал плечами. Все вдруг показалось ему нелепицей и сном, и фигуры кланяющихся покрылись каким-то чадом. «Этого не может быть, — попытался он ободрить себя. — Дичь какая-то. Фантасмагория». Он прикрыл веки, чтоб видение исчезло.
— Ну! — услышал он противный голос, открыл глаза и увидел омерзительную физиономию Джамбля с золотыми зубами. И, недолго думая, ударил ее папкой по голове.
— А-ах! — выдохнул вагон и перестал кланяться.
Станция метро «Белорусская». Сгрудившись, кинулись было все к выходу. Но Джамбль махнула рукой, и они покорно разбрелись по своим местам. Давид на секунду тоже понурился, но встряхнулся, отшвырнул в сторону Джамбль и вышел из вагона.
Из соседних вагонов выходили люди: умные и глупые, оптимисты и пессимисты, добрые и злые, хорошие и плохие, подчиненные и руководители. Они разговаривали, шутили, хмурились, улыбались, давали указания, соглашались и торопились их исполнять. А двери того вагона сомкнулись, и поезд исчез в тоннеле. И как будто ничего и не было.
Что делать? Ведь засмеются, если закричать. Кому рассказать?
А, может, ему все это привиделось? Настолько, глядя на окружающих, казалось ему все происшедшее нереальным. А люди в вагоне, наверное, пропали… Но онже видел!..
И — новая мысль: бежать, предупредить друзей!..
Он выскочил на улицу. Помахал рукой зеленому огоньку:
— Алло, шеф!
Назвал адрес, поехали. Ветер хлестал в стекло, поднимая по улице пыль. Давид все время молчал и смотрел внимательно в окно. Но ничего, что показывало бы присутствие Джамблей в городе.
— Шеф, ты слышал о Джамблях что-нибудь?
— Как, извиняюсь?..
— Джамбли, о Джамблях?..
— Нет, не слышал. А это что же такое?
— Да нет, ничего. Так.
Говорить и рассказывать ему почему-то было стыдно, будто врал. Но не предупредить нельзя. И, выходя из машины, сказал:
— Остерегайся девок в зеленых платьях!
И взошел в подъезд. И там в сердцах: «Тьфу!» Ему стало так стыдно своего романтического предупреждения, что он, чтобы движением заглушить стыд, вихрем взлетел по лестнице.
Он позвонил, ему открыли дверь, затащили в комнату, хозяйка поцеловала его в щеку, спросила, принес ли он бутылку Шел разговор серьезный — о предстоящей выпивке, и он постеснялся рассказывать про Джамблей.
Он не знал, как следует, ребят из этой компании. Хотя ребята были совсем обыкновенные. Правда, имена-фамилии были у них презанимателъные. Девицы: Руслана Гномона, Галка Сорокина, Маша Сашина и Саша Машина, Света Форова и Лиля Акуленок. Ребята: Саша Силачев, Боба Финкельштейн, сын фининспектора, и Сима Форов, брат Светы. А в остальном ничем не выдающиеся.
Одевались, как все, без особого шика, курили, пили водку, ходили вместе время от времени в походы, кто еще учился, кто уже работал. Хотя в смысле выпивки, как показалось Давиду, изрядно перебирали. Выпивка сближала эту компанию, как, наверно, и другие компании. Это было нечто общее. Любимая песенка была:
Что-то стало холодать,
Не мешало бы поддать!
Не послать ли нам гонца
В магазин без продавца?
Иногда произносился и другой, хотя однотипный, текст:
Руки мерзнут, ноги зябнут,
Не пора ли нам дерябнуть?
Выпивая, они, чтобы не сидеть молча, вспоминали разные забавные, — забавные в силу талантливости рассказчика, — эпизоды совместных приключений и пьянок, потом долго смеялись. Давид был знаком с ними недавно (у него наклевывался роман с хозяйкой этой квартиры — Русланой Гномовой) и потому выступал лишь в роли слушателя, зрителя, пайщика, когда скидывались по рублику или больше, и ценителя. Он умел с умным видом молчать или пояснить рассказчику его собственную мысль, и это было хорошо. К тому же Давид умел пить, и это было самое главное».
— Типичные переживания маменькиного сынка, — прервала чтение Лина, — который, выпив рюмку или две с чужими людьми, считает, что он умеет пить и что теперь он узнал жизнь.
— А, может, оно и так, — сказал Илья. — Все же дочитаем.
«Руслана еще раз чмокнула Давида в другую щеку и ввела его в комнату. Боба оторвался от карт и спросил:
— Это кто? Таки Додик?
Боба с Сашей примостились в углу на диванчике и резались в «буру». Они курили сигареты и стряхивали попеременно пепел в большую керамическою чашку, Девицы сидели перед зеркалом и начесывали одна другую по очереди. Разговор был разделен по половому признаку. Мужчины бурчали в своем углу, женщины шушукались в своем. Изредка кто-то из одного кружка подтверждал слова кого-то из другого кружка. И все.
Давид, войдя и пожав руки, обойдя всех, в который раз начал лазить по книжным полкам. Он смотрел заглавия, брал книги в руки, держал их, листал, вдыхая книжную пыль, и дрожал от наслаждения. А библиотека была редкостная. Он все хотел как-нибудь посидеть день, не обращая внимания ни на кого, где-нибудь в углу и почитать. На дом книг Руслане родители не разрешали давать. Но все никак не получалось просто почитать. Он отбирал несколько, стараясь от жадности взять побольше, хотя сознавал, что надо брать одну, если всерьез хочешь, читать, и садился на другой диван. И листал их. Но настроение бывало у него в компании нервное. И он не отдавался чтению, а листал все быстрее, все поверхностнее и, наконец, оставлял книги и начинал прислушиваться к происходящему. И, возбуждаясь, шел перекинуться в «дурачка» или «дерябнуть водяры».
К восьми вечера они отправились на именины к Ирочке 3. Друг за другом, одевшись, они вышли из квартиры и поскакали по лестнице. На улице сильно похолодало. Они закурили сигареты, на минутку приостановившись в парадном, и двинулись дальше.
И лишь на улице Давид вспомнил о Джамблях. Он вздрогнул. Ему почему-то было теперь страшно. От холоднокровного равнодушия не осталось и следа. На улице было пусто и темно.
У универмага толпились алкаши с разгоряченными лицами и лихорадочными при электрическом свете магазина глазами. Проталкиваясь в магазин и вынося оттуда бутылку или две, они тут же отходили за фургончик с фруктами, запертый на ночь, и пили по очереди из одного стакана, взятого из автомата для газированной воды: партия за партией проходили, а стакан оставался.
Но никакого даже намека на присутствие Джамблей. Ничего необычного не было. Это-то и пугало.
Нас всегда страшит неведомое. Самое страшное, когда оно известно и увидено воочию, пугает нас меньше. У человека есть свойство привыкать, но напряженной неизвестности он не терпит.
Давид не знал, откуда могут напасть Джамбли и будут ли они нападать, и это-то и внушало ему совершенно животный страх. И когда он все это почувствовал, он обратился к своим приятелям голосом, прозвучавшим напряженно:
— Парни! видел я сегодня необыкновенную вещь!..
— Джамблей, что ли? — повернулся Силачев.
— Да-да, именно Джамблей! — выкрикнул Давид и угрюмо вдруг замолчал, насупившись. Он шел быстро, и от быстрого шага голос у него прервался и прозвучал, как ему показалось, жалобно и заискивающе. И он опять обозлился на себя.
— Старик, плюнь на это слюной. Все это дермо собачье, — и Боба сплюнул. До самого дома Ирочки 3. они молчали: берегли дыхание. Да и трудно говорить, когда ветр дует в лицо всякую пыль.