— Хорошо здесь! Правда? Как у Владимира Соколова:
О, двориков московских синяя.
Таинственная глубина
В изломах крыш, в их смутных линиях
Доверчивость и тишина.
Но лишь сгустится сумрак ласковый,
Двор вновь живет седым-седой, —
Карнизами, ветвями, красками,
Порогами, самим собой…
— Хорошо, — согласился он, чтоб ее не обидеть, потому что собирался добавить и добавил другие слова, которые Лизе не могли понравиться. — Но пойдем уже к метро.
— Как? Уже? — охнула Лиза.
— Пора, Лизонька, правда, пора, — настаивал Петя, стараясь не поддаваться ей, зная, что если поддастся и начнутся объятья, то они здесь застрянут надолго. — Завтра все же сочинение. — Подумав, решил придать больше веса своим словам, указав и другую причину своей торопливости. — Да и бабушке я могу понадобиться. Мало ли что!
— А мы разве не погуляем еще чуть-чуть? — просительно и робко сказала Лиза. — Такая ночь теплая!.. А здесь, во дворе, и ветра нет.
Ее настойчивость уперлась в Петино упрямство и не покидавший его страх и напряженное ожидание опасности.
— Нет, не получается ничего, я не могу.
— Как же так? А я думала… Я и у Когриных не осталась, я хотела с тобой побыть…
— Ну, мы побыли уже. Ну, Лизонька, ну, пожалуйста, правда, не могу. Я же тебя должен еще домой проводить.
— Должен? Совсем не должен! — вдруг вспыхнула Лиза. — Не надо меня провожать. Я и сама дойду!
И она резко метнулась куда-то вбок, к другому проходу, который в полутьме Петя не заметил. Петя, напуганный ее словами, боясь, что с ней что-нибудь случится, или, и вправду, она так обиделась, что покинет его, быстро пошел следом. Догнал, тронул за рукав плаща, но она рукав вырвала:
— Не смей за мной ходить! Не смей! Я сама!..
Она шла вдоль шоссе и всхлипывала. Проносились мимо машины. Прохожих было уже немного. Петя остановился, посмотрел ей вслед, но тут же спохватился. Зная себя, он понимал, что не посмеет ее одну оставить. А она способна пешком и до дому дойти. Лучше постараться взять такси, отвезти ее, и на той же машине потом к себе домой. Он сунул руку в карман у него еще оставалась пятерка. Как раз хватит. Он побежал за ней.
Она снова свернула куда-то вбок и шла глухими московскими дворами, которых Петя все так же не знал. Он уже полностью потерял ориентацию. Кирпичные, красные при свете фонарей, а в темноте черные стены домов, неожиданно глухие, с разноразмерными несимметричными окнами, тут же тяжелые дома серого цвета. При этом какие-то балкончики с витиевато изогнутыми прутьями.
— Петя, ну, не иди за мной, не иди! зачем ты за мной идешь? — голосом, однако, не отталкивающим его, скорей, призывающим.
Они оказались в каком-то дворике, еще больше, чем предыдущие, похожем на южный. В сплошной стене каменного двухэтажного дома было одно небольшое окошко, оттуда лился желтый свет, виднелись занавеска, герань; во дворе одиноко стоял высокий тополь, скамейка, песочница с запахом влажного песка, качели, забытые кем-то детские ведерко и совок. И тишина — немосковская, негородская. Лиза опустилась на скамейку. Петя сел рядом. Она спросила:
— У тебя есть сигареты? Дай мне.
Петя поспешно полез в карман, достал пачку «Явы», протянул ей, затем и сам достал сигарету, чтобы чувствовать свое как бы сопереживание с Лизой, во всяком случае показать, что он тоже ощущает серьезность момента. Хотя на самом деле курить он не любил и испытывал сейчас только усталость и досаду, что затягивается провожание. Он зажег спичку, Лиза глубоко вдохнула дым. Она сидела нога на ногу, запахнув колени полой плаща. Петя тоже закурил и отбросил спичку за спину, вроде бы нервничая. Она, как ему показалось, удовлетворенно поглядела на него, сидящего рядом, словно бы и не бежала прочь, и лукаво, и вопросительно повела глазами, в темноте блестевшими. Будто ее бег был шуткой, любовной игрой. Он вспомнил, как они дежурили на избирательном участке, и она неожиданно села к нему на колени. Это было ошеломляющее чувство, когда ее мягкие, податливые бедра, словно слились с верхнюю частью его ног. Он проглотил слюну и косо глянул на ее ноги, положенные одна на другую: вроде бы ничего особенного, но какая в них притягивающая сила. Но он пересилил себя, постарался отвести взгляд от ее колен и бедер. Она заметила это, стряхнула пепел с сигареты, рванулась сказать что-то, но промолчала. Петя тоже молчал.
— Когда любишь, хочется ответной любви. А ты меня ни капельки не любишь, — вдруг грустно пробормотала она. — И считаешь, что я за тобой бегаю. Я не хочу, чтоб ты так думал! Это не так. Я вовсе тебе не навязываюсь!
— Ну, что ты, Лизанька, — неуверенно возразил он, а сам думал, что именно так дело и обстоит, только удивляясь, что она, такая взрослая, употребляет это школьное слово «бегать». Да и не мог же он ей сказать, что просто боится ее провожать по темноте. Это было непроизносимо даже перед самим собой.
Лиза медленно загасила сигарету о край скамейки, поглядела на свои ноги, прикрытые плащом, на Петины руки (одна в кармане, в другой сигарета), которые не раз ее обнимали, ласкали грудь, гладили колени… Петя понял ее взгляд, но она не понимала, что у них нет времени на нежности. А она рисовала носком туфли на земле фигуры и словно что-то думала, чего-то решала.
— Ладно, идем домой. Ну зачем весь шум и гам, коли нужно по домам, — в рифму сказала она, а затем добавила как бы вскользь. — У меня, между прочим, родители в командировке, — приостановилась, ожидая его реакции, но Петя, опасаясь, что для нее это будет повод затягивать их уличное гуляние, когда ему хотелось скорей домой, под защиту своих стен, ничего ей на это не ответил. Она посерьезнела:
— Ты меня, Петенька, не любишь, а я люблю. Знаешь, одна провинциальная поэтесса, очень, наверное, несчастная женщина, такие стихи сочинила:
Смешней не бывает финала. Что это? Опомнись, друг мой! Не бегала я за тобой, Я просто шагов не считала.
— При чем здесь финал? — старался не вдумываться в смысл ее слов Петя. — Брось, Лизка, ерунду городить. Просто пора домой. Существуют же какие-то необходимости.
Она засмеялась задумчиво, встала:
— Конечно, существуют.
Они двинулась к шоссе. Петя держал ее за локоть. Лиза шла, опустив голову, глядя себе под ноги. Увидев, наконец, автостраду с проносящимися машинами, Петя ожил, обрел уверенность:
— Взять такси? — спросил отчужденно-предупредительно.
— Попробуй. Думаю, для мужчины это всегда интересно — что-нибудь попробовать. Вдруг что получится!
Петя не понял, но все же огрызнулся:
— Лизка, не язви! — он чувствовал себя наполовину свободным и в безопасности. Сейчас в машину — и почти дома.
Машина остановилась, они сели. В этом же такси — домой. Они сидели сзади шофера, но не обнимались, как обычно делают попавшие в такси влюбленные, как и раньше это делали они, а, напротив, отодвинулись друг от друга. Петя выдерживал характер, курил, но минут через пять сломался, попытался затеять мирный разговор, оправдаться:
— Все же завтра сочинение, — повторил он то, что говорил уже.
— Ага, — ответила Лиза и откинулась на заднее сиденье, прикрыв глаза.
Тогда Петя из вежливости и беспокойства спросил, не плохо ли ей. Лиза, усмехнувшись, помотала головой, сказав, что она не больная бабушка и заботы не требует. А затем забормотала вполголоса свою любимую Цветаеву: «О вопль всех женщин всех времен: “Мой милый, что тебе я сделала?”» Но Петя притворился, что этого как раз он не слышит, смотрел прямо перед собой в ветровое стекло. Лиза то о чем-то задумывалась, то всхлипывала. Но когда машина подкатила к булочной, Лиза сказала, опережая Петю:
— Здесь можно остановиться.
Петя открыл дверцу, не расплачиваясь, вылез, помог выйти Лизе и сказал, возвращаясь на сиденье:
— Ну что, до завтра?
Лиза вздрогнула и замерла. Повернула к нему лицо, казавшееся в свете загоревшейся при открывании дверцы лампочки сильно побледневшим, и спросила немного надменно-удивленно:
— А ты разве не выйдешь меня проводить? Мне одной будет страшно идти.
Что оставалось делать, чтобы сохранить лицо?.. Петя расплатился, и машина, на которой он мог уехать домой, укатила.
Булочная была давно закрыта, дверь заперта, только желтая электрическая лампочка горела над дверью, показывая, что жизнь здесь все же была. И сразу их охватила темнота и тишина подворотен и закоулков.
Ночные джунгли окраины. Среди домов ветра не чувствовалось. Светились огоньки в домах, но улицы осветить они не могли, — фонари были разбиты. Где-то вдали лязг трамвая, а из глубины двора, в арку которого они должны нырнуть, какой-то шум, чей-то рык… Кто там таится?.. Но деваться некуда, другого пути нет. Они прошли под длинной и невысокой аркой, обходя вчерашние, невысохшие лужи, которые в арочной темноте и сырости, лишенной солнечного света, застаивались долго. Лиза слегка поскользнулась на грязном асфальте, и Петя подхватил ее под руку.
Она вздрогнула, нервно рассмеялась:
— Как старушку через улицу!..
Примолкла, словно что-то вспомнив. Петя ничего не ответил. Он старался скорее довести ее до дома, загрузить в подъезд и — восвояси. Вот почему она не захотела, чтобы машина довезла ее до подъезда: чтобы Петя проводил ее.
Подумав так, он разозлился, но все же руку не отнял: прикосновение к другому человеку придавало уверенности. Они миновали первый Двор со ступенчатыми подъездами, затем котельную, одинокий гараж. Следующий двор был перегорожен трухлявым забором, но проход был: один край забора упирался в стену дома за последним подъездом, зато другой не доходил до дома напротив, оставляя щель, в которую они и проникли, попав, наконец, в Лизин двор. Там стояла беседка, из беседки раздавался омерзительный, гнусный гогот, тлело пять или шесть сигаретных огоньков, кто-то бряцал на гитаре, и все хором орали: