нительное», а не сущностное, не аналитическое. Для прожигателей жизни. Паладин в восторге от Элкиных песен!.. «Мне нравится твоя жена», — так с выражением настоящего друга и честного парня сказал он в самом начале их знакомства после вечера, проведенного у них дома под Элкин аккомпанемент. «Мне тоже нравится», — улыбнулся в ответ Илья. Несчастные мы с Николаем Гавриловичем! И эта Ольга Сократовна!.. Тоже песни любила, гостей принимала с утра до вечера и с вечера до утра, но у него хватало сил прятаться в каморке наверху и писать, работать. Интересно, изменяла она все же Чернышевскому или нет?.. Свечки, конечно, никто не держал, но во всех его романах — мужчина, прощающий жену за измену, пытающийся наладить жизнь втроем. Прав был Чаадаев, что не женился. С женщиной скорее даже можно дружить, чем жениться на ней.
На телефонный звонок Илья выскочил из комнаты в надежде, что это Антон, так стремительно, что запнулся о стул и чуть не упал. Но это была Элка.
— Антон не пришел?
— Нет. А что?
— То, что я беспокоюсь. А ты уже успокоился? Занялся, небось, перечитыванием своих великих мыслей и пришел в хорошее расположение духа? Угадала?
— Элка, не надо так.
— А как надо? Ты где-то пьянствуешь, блядуешь. оставляешь меня одну в пустой квартире, а я уже и слова не скажи!
— Элка, ну я же был у Розы Моисеевны.
— Оставь эти еврейские анекдоты для какой-нибудь блондинки, ей можешь вешать лапшу на уши. А мне не надо, не поверю.
— Ну, не верь, — тупо и тускло сказал Илья.
— Ладно. Я приеду. Не возражаешь? — более мягким тоном вдруг сказала жена. «Танька, что ли, ее накачала, что с мужем не надо ссориться?» — вяло и устало подумал Илья. Теперь ему было, если по совести, то все равно, приедет она или нет.
— Или ты спать собираешься?..
— Вообще-то да…
— Мириться, значит, не хочешь?
— Хочу. Но и спать хочу тоже.
— Понятно. С Розой Моисеевной утомился. Черт с тобой. Хотя пренебрегать собой я не позволю, не на такую напал. А приехать мне все равно придется, а тебе придется потерпеть. Мне, к сожалению, некуда деваться. Пока.
«Любовник, видимо, к Таньке пришел. Кто на сей раз? Кирхов? Наверно, он. Дико переплетено все. Коллеги, друзья, любовницы — какой-то и в самом деле калейдоскоп. Прав был Левка Помадов». Илья подошел к кухонному столу, допил остатки простывшего чая. И отправился стелить постель.
Улегся в благодатную прохладу простынь, закрыл глаза, и тут ему вдруг стало плохо, плохо так, что он даже в голос застонал от тоски, от отвращения и жуткой жалости к себе. Сколько времени растратил попусту!.. Элка мечтала, чтоб у нее дома было что-то вроде салона. Как у русского дворянства начала девятнадцатого века. Она говорила: «Салон — это форма организации культуры, если пользоваться, Илька, твоим словарем». Но не получилось из их дома салона. Получилось то, что получилось.
Илья почувствовал, как перехватило ему горло, он дал себе волю и заплакал. А потом уснул.
Ему снилось, что он снова живет в коммуналке, как жили они до выезда соседей. Но время настоящее, сегодняшнее. Он роется в вещах, раскладывает их. Куда при этом собирается, он никак не может сообразить. Но ясно, что взять нужно только необходимое. Попадаются старые альбомы с фотографиями. Веселое лицо Элки с гитарой. Застыло навсегда с задорным выражением. Почему-то совсем нет таких, где они были бы в домашней обстановке. Элка все в гостях, а его фото — все походные, хотя в походы он совсем нечасто ходил. Много с сыном, и везде он доверчиво так к нему прижимается: ностальгия охватывает Илью во сне, будто расстается навсегда с сыном, расстался уже. И причина расставания всплывает: потому что намыливается он с Лёней Гавриловым в баню к Марьяне. И тоска охватывает, что жизнь не так прожита. Потом мысли перепрыгивают на другое, он начинает вдруг искать садовый инвентарь: лопату с узким штыком, грабли, совковую лопату. Они были приготовлены для дачи тестя с тещей, но теперь их Илья должен в какое-то другое место везти. Только засовывает их в мешок, как на дне обнаруживает несколько штук будильников. И все стоят. «Кому нужны сломанные часы?» — думает Илья, хочет их выкинуть. А сзади некто, похожий на Розу Моисеевну, но с длинной девичьей косой говорит: «Возьми один будильник. Он сам заводится. А остановится, когда ты захочешь». Эти слова путают его, и он хочет во сне увидеть Лину. Не получается. От напряженного желания ее увидеть болит голова. Все так же во сне он просыпается, чтобы встать и выпить таблетку анальгина, однако нет сил. Лучше продолжить сон и в нем разобраться. Но теперь снится море. И покойный дед в нем плещется, зовет нырнуть, очиститься. Продолжая спать, Илья понимает, что такие сны к напасти, к беде, если не к смерти. Но проснуться не может и не хочет.
Глава XVIУпадок сил
В последние годы жизни, продленной сверх всякой меры,
я остался без детей, без жены, без друга…
С течением времени мир все более и более полнился злом, и вот <…> учредили наконец орден странствующих рыцарей, в обязанности коего входит защищать девушек, опекать вдов, помогать сирым и неимущим.
Все тело ныло, болела спина, шея. В плечах, в кистях рук чувствовалась непомерная тяжесть. Затылок ломило, хотелось лежать и не шевелиться. Опять немела вся правая сторона: часть головы, правая рука и нога. Полная разбитость. Казалось, что теперь не встать, не подняться. Скорее бы умереть. А она ни туда, ни сюда. Зачем она продолжает жить?.. Раз никому не нужна. Никому не в помощь. Только мешает. Она это чувствует, знает. Мысли в голове путаются, то приходят, то уходят, повторяются. Лина ее не поняла. Что ж, она этого ожидала. Так что не надо обижаться и расстраиваться. Она всегда была — как это по-русски? по-русски нет такого слова! — сензитивна. Всегда чувствовала, видела, знала, не взирая на преграду, что происходит неподалеку от нее. Глупая Ирина, жена Владлена, называла ее за это ведьмой. И Линина мать Алевтина. Она-то и настроила так Ирину. А ей просто дано так чувствовать.
Когда Тимашев долго не приходил, а она чувствовала, как взвинчивает себя Лина. И ей было жалко внучку. Потому что ей ясно было, что Лина устроит сейчас своему любовнику истерику, отвратит его от себя. Она сама никогда ни в чем не отказывала Исааку, выполняла его любые фантазии. Она не только любила его, но и понимала, была мудра. А Лина требовательна не по ситуации. Вот она и выползла к ним, когда Тимашев пришел. Выползла сказать им, что они друг другу подходят. Потому что чувствовала: не только Лина с ума сходит, но и Илья не в себе от любви к ее внучке. А то, что Лина не примет ее слов и сорвет на ней свой гнев, это тоже входило в ее замысел: второй вариант. Он и осуществился. Лина на нее разрядилась и стала способной разговаривать с Тимашевым. А что если, наоборот, им помешала? Это тоже могло быть. Ей никогда не везло с добрыми делами. Хотела, как лучше, а выходило только хуже. Лина все же отказала Тимашеву в ласке. Это она поняла, когда они заглянули к ней в комнату. Она задремала и уронила книгу со стихами Бетти. Сквозь дрему она слышала, как они зашли и как оба несчастны и неудовлетворены.
Почему все или почти все в ее жизни не осуществляется из того доброго, что она хотела сделать? Как-то еще в юности, когда она была уже пропагандисткой, ее провожали до дома рабочие: они увидели, как сапожник бьет своего ученика, мальчика лет десяти. Она потребовала, чтобы тот прекратил избиение. Испугавшись сопровождавших ее рабочих, сапожник перестал мальчика бить, умильно улыбнулся и погладил его по грязной головке. Она ушла домой очень гордая собой. А через неделю случайно встретила на улице этого мальчика, и он поносил ее, обзывал, кричал, что после ее ухода хозяин так больно высек его, как никогда не сек. Это расстроило ее, но поделать она уже ничего не могла. И с Исааком… Она надеялась, она все делала, чтобы ему было с ней хорошо. И ему было с ней хорошо, но он все равно страдал, тосковал по Алене и старшим сыновьям. И бедный, маленький Яша, ее старший и тогда единственный внук!.. Как она любила его! Почему же она оказалась одной из причин, приведших его к ранней смерти? Проклятые бациллы! Одно ей удалось, удалось общее дело: построение крепости социализма. Это потребовало больших усилий, но она не жалела себя. Они все, люди ее поколения, себя не щадили и не услаждали себя. У них не было вредных привычек, которые рождаются только из равнодушия к высоким целям. Не то, что нынешние. Даже друг ее Владлена, умный парень Тимашев, и тот пьет водку. Она не была ханжа, но пьянство ей претило.
Она знала за собой почти непреодолимое в свое время «тяготение к трудовым массам народа», так она это чувство называла. Но и в народе ей была неприятна приверженность к питью крепких напитков, к пьянству. Однажды она с товарищем, тоже тогда молодым пропагандистом, который до сих пор ее не забыл и иногда заходит, с Машевичем, встретилась в Харькове. Он приехал от Центра. В чудную летнюю ночь, после заседания, пошли прогуляться в университетский сад. В глубине сада несколько солдат пели украинские песни. Машевичу удалось незаметно завязать разговор, потом они вместе стали пропагандировать солдат, — горячо, увлеченно. Солдаты слушали с интересом. А потом, так как солдаты хотели выпить, они пошли в кабак: они не имели права оборвать пропаганду. Машевич потом признавался, что водка была ему отвратительна, но он глотал эту гадость, не желая отстать от компании. Им тогда казалось, что если мужчины-пропагандисты будут пить с народом, то это их с ним сблизит. Сблизила не водка, сблизила революционная борьба. Они, большевики, сумели выразить неосознанные стремления народных масс. А теперь она одна, никого рядом из друзей не осталось.