Когда мы оказались достаточно далеко, женщины забегали по палубе с ведрами.
– Умнику и Вельботу лучше не попадаться Старику под руку, – ответил я.
Колгрейву это вряд ли понравится.
Капитан проложил курс в открытое море, в сторону шторма, поперек курса тролледингцев. Любой, пытавшийся бежать, сделал бы то же самое, надеясь уйти от первой атаки и нырнуть в шторм, прежде чем его нагонят. Корабль с топором на парусе сменил курс, намереваясь отрезать нам путь к отходу и маневрируя так, чтобы иметь возможность взять нас на абордаж с обоих бортов. Нас разделяло меньше полумили.
Да, они были мастерами своего дела, но они нас не знали. Видимо, они привыкли орудовать у побережья Фрейланда. И они, весьма вероятно, могли явиться, чтобы отобрать у нас пойманную рыбу. В Сонгере правили могущественный король и еще целое стадо более мелких, номинально его вассалов. Мелкие короли постоянно строили заговоры против главного и друг против друга. И они вполне могли заплатить тролледингцам ради возможности ограбить соперников.
Политика – одна из тех греховных областей, понять которые у меня не хватает разума.
Четверть мили. Я погладил стрелу с ободком. Больше рядом не было никого, кроме Мики. Любая схватка произошла бы на главной палубе, поскольку борта драккаров были слишком низкими, и в ней участвовал бы только корабль с топором. Я поцеловал стрелу. После стольких дней, проведенных вместе, нам вновь предстояло расстаться.
Пора. Старик резко повернул штурвал. «Дракон» накренился. Паруса загудели и затрещали, наполняясь ветром.
Я отправил окаймленную стрелу в последний полет. Всегда хранившая мне верность, в отличие от итаскийской шлюхи-жены, она устремилась к сердцу рулевого северян. Он обмяк, навалившись на штурвал. «Волчья голова» покачнулась и встала на дыбы.
Мы врезались в нее посередине, расколов пополам и превратив в плавучие обломки. Ее мачта, лежавшая вдоль на палубе, запуталась в нашем шпринтове. Мы пропахали останки корабля, раскачиваясь и вздрагивая, словно толстая дама, надевающая корсет.
Маленький Мика закричал. Огромный, невероятно волосатый варвар с безумными голубыми глазами вскарабкался на мачту, держась одной рукой, сжимая в другой громадный боевой топор, и с воем прыгнул через борт. Пока он гонялся за Микой, я отыскал багор и врезал ему за ухом. Он был настолько огромен, что сбросить его за борт мы сумели лишь вдвоем. Вода привела его в чувство, и он начал барахтаться, отчаянно ругаясь. Последнее, что я видел, – как он быстро плыл к кораблю фрейландцев.
Развернувшись на юг, мы снова пропахали обломки. Я смотрел на бородатых воинов, которые тонули, цепляясь за остатки досок и зовя на помощь. Второй тролледингский корабль двинулся было к ним, чтобы подобрать спасшихся, но передумал, увидев, что мы возвращаемся.
Наверняка они сочли нас берсерками, безумными убийцами. Потеряв часть прежней аккуратности, они подняли мачту, поставили парус и унеслись в сторону шторма.
Я застонал, с предвкушением потирая живот. Колгрейв никогда бы их просто так не отпустил. Не важно, что у нас в трюме было полно воды и десятку человек пришлось отправиться к помпам. Не важно, что мы были пьяны в задницу и дьявольски устали от предыдущего сражения. Ему бросили вызов, и он должен был на него ответить, даже если это означало погоню за тролледингцем на край света.
Волны поднимались все выше и выше, океан стал свинцово-серым, и по нему бежали белые буруны. Я ощущал морскую соль на губах даже здесь, на корме. «Дракон» кренился и раскачивался, протестующе скрипя досками. На палубу упали первые капли дождя. Похолодало. Тролледингец вошел в шторм и постепенно скрылся из виду.
Для него это была вполне подходящая погода. Высокий изогнутый нос, широкий корпус и низкая осадка позволяли преодолевать даже самые страшные волны. Однако из-за низких бортов корабль быстро мог набрать воды, и я подозревал, что он бросит якорь, как только полностью укроется среди шторма.
Высота «Дракона», как носовой, так и кормовой части, не была рассчитана на волны. Надстройки должны были обеспечить преимущество в бою, но делали корабль не слишком устойчивым и уязвимым к ветру. В непогоду они существовали лишь затем, чтобы уменьшить мои страдания.
Штормовой ветер усиливался с каждой минутой. Колгрейв же спустил паруса лишь настолько, насколько было необходимо, чтобы «Дракон» не разорвало на части. Оснастка трещала, скрипела, стонала, – казалось, там устроили шабаш сотни демонов. Топсель лопнул с таким грохотом, словно гигантский кулак ударил в каменную стену. К тому времени, когда его удалось спустить, от него остались одни обрывки.
Малыш был наверху, помогая срезать остатки паруса. Какая-то заботливая душа не забыла выловить его из воды, когда мы двинулись с места. Повезло сорванцу.
Я был этим, скорее, доволен. Хотя мне лично от него было мало пользы, он мне нравился – так же как и любой другой. Он напоминал меня самого, когда я был намного моложе.
Он знал, что ему повезло, и больше не паясничал. Он даже привязался веревкой к мачте.
Я собрал свое оружие и футляры для него. Нужно было отнести все это вниз и как следует об этом позаботиться. Влага и соль могли уничтожить их навсегда. Колгрейв не возражал. Все остальные, включая кока, были на палубе, бросив свои занятия, но для меня делалось исключение. Я был быстрой и смертоносной молнией, решавшей исход сражений в первые мгновения. Колгрейв не ценил меня как человека, но ценил мое мастерство и оружие.
Когда я снова выбрался наверх, серо-черные волны уже поднимались на тридцать футов. Душа уходила в пятки, но я должен был помочь остальным. Теперь мы не только выполняли миссию безумного капитана, но и боролись за выживание.
Каждый из нас привязался веревкой. Волны захлестывали раскачивающуюся палубу, грозя смертью любому, кто не достаточно хорошо закрепился. Путь домой был долог и опасен.
Каравелла не была рассчитана на подобное.
Я пошатнулся, разбрызгивая воду, и, расставшись с содержимым желудка, успел ухватиться за фальшборт. Толстяк Поппо протянул мне веревку, и я присоединился к управлявшим парусом, который, как настаивал Старик, мы должны были показать во всей красе.
Худой Тор, безумец-сорвиголова, сидел в «вороньем гнезде», высматривая тролледингца. Ему следовало быть внизу, на главной палубе, демонстрируя моряцкую сообразительность, а не наверху, пытаясь доказать, что у него железные потроха. Мой желудок взбунтовался при одной мысли о том, каково там, на верхушке мачты, где качка во сто крат чудовищнее.
Мы ничего не видели, пока сквозь серую густую пелену шторма не забрезжил слабый свет. У меня нашлось достаточно времени на размышления и воспоминания – о том, как меня изводила женщина из Итаскии.
Она была не столь уж плоха, как многие жены, но ей не хватало понимания. И она была чересчур своенравной. После окончания войн Эль-Мюрида работы для лучников стало мало. Помогали знакомства, а у меня их не было. И я не умел больше ничего, кроме как работать на земле. Мне же этого хватило на всю жизнь еще в детстве. Она постоянно мучила меня разговорами о деньгах. В годы войны я хорошо зарабатывал, и она привыкла красиво одеваться. И я взялся за одну работу для герцога Грейфеллса. Погибло несколько человек, и она почувствовала, что их кровь – на моих руках. Естественно, разговоров стало еще больше – мол, чтобы ты ни делал, все не так, и все такое прочее. Дошло до того, что я стал проводить больше времени в «Красном олене», чем в комнате, которую мы снимали.
С помощью алкоголя я пытался убежать скорее от самого себя, чем от жены. Ведь, несмотря на то что ее замечания раздражали сверх всякой меры, она была права. Но человек не в состоянии избавиться от боли, которую несет в душе. Все, что он может, – лишь заглушить ее. В моем случае отношения с женой становились только хуже.
Наконец, однажды вечером, вернувшись домой рано – или поздно, учитывая, что я гулял три дня, – я узнал, каким образом она поддерживала наш привычный уровень жизни. И – откуда у нее серебро, которое мне приходилось воровать, чтобы найти утешение в алкоголе.
Это был двойной удар – и в сердце, и в спину. Если твоя жена встречается с кем-то другим – хорошего мало, но это еще можно выдержать и приучиться с этим жить. Но когда оказывается, что все было напоказ, а ты живешь за счет любовника…
Клянусь священными камнями, несмотря на все наши проблемы, я никогда прежде не поднимал руку на эту женщину, даже когда напивался до полусмерти. Ни разу, даже когда она напрашивалась сама.
Погибли несколько мужчин и одна женщина, а я пустился в бега, охваченный горем, сам не понимая, что на меня нашло, почему и в чем вообще дело. Вскоре после этого Колгрейв подобрал меня с захваченного корабля и взял матросом вместо смытого за борт.
На «Драконе-мстителе» таилось шестьдесят восемь столь же позорных, или даже еще хуже, историй. Мало кто об этом рассказывал. История Старика, если таковая имелась, принадлежала ему одному. Все, что было нам известно, – рассказ про пожар.
Умник, однако, считал, что догадался, в чем дело. И заявлял, будто знает, как сбежать с «Дракона» туда, куда ему хотелось. Когда он говорил подобное, многие хмурились и задавали тревожные вопросы.
Но о подробностях он никогда не распространялся.
Матросы уже теряли терпение, когда мы снова заметили тролледингца. Уже много часов мы двигались на запад, то ли в самое сердце океана, то ли к каменистому побережью Южного Фрейланда. Знакомые воды остались далеко позади. Хотя никто из нас уже долго не был на берегу, мы предпочитали, чтобы он оставался поблизости, на всякий случай. Мы редко бывали в открытом море, и потеря ориентиров казалась кошмаром.
Колгрейв стоял на корме словно статуя, глядя перед собой, словно мог что-то разглядеть сквозь брызги, волны и дождь. Доклады о пробоинах в обшивке, сломанных шпангоутах и воде, поступавшей внутрь столь быстро, что матросы не успевали ее откачивать, нисколько его не беспокоили. Он был непоколебим. Да, это было идеально подходящее слово. Непоколебим.