Но беспокоившие нас вопросы и сомнения никуда не девались. Что решит Колгрейв? И будет ли решение правильным?
– Правильным? – с нескрываемым удивлением спросил Мика. – Проклятье, что за вопрос, Лучник?
Вместе с ним и Святошей мы соорудили подстилку из сложенного паруса и лежали, глядя на облака. За бортом покачивались рыболовные лески. Рыбной ловлей я не занимался с детства.
Столь далекое свое прошлое я не помнил. Я просто знал, что когда-то любил ловить рыбу.
– Вполне разумный вопрос, – настаивал Святоша. – Мы оказались на перекрестке добродетелей, Парусинщик. Мы стоим на распутье…
– Да брось, Святоша, – проворчал я. – Надоело уже.
– Кажется, клюет, – ответил он.
– Спокойно, Лучник, – сказал Мика. – Он меняется к лучшему.
Я был вынужден согласиться. В свое время я ненавидел Святошу за то, что он считал себя нашей совестью, оставаясь при этом худшим грешником.
Святоша вытащил из-за борта небольшую рыбу:
– Будь я проклят.
– Вне всякого сомнения. Мы все прокляты. Уже целую вечность.
– Спорный вопрос. Но я имел в виду рыбу.
Это оказалась маленькая пятнистая песчаная акула около шестнадцати дюймов в длину. Не совсем то, что нам было нужно. Я собрался раздавить ей голову пяткой.
– Почему бы не бросить ее за борт? – спросил Мика. – Она никому не причинила вреда.
Проблема заключалась в том, что акула не желала освобождаться, даже с нашей помощью. Маленькие челюсти щелкали, шкура обдирала мне пальцы, пока я пытался удержать ее, чтобы Святоша вытащил крючок.
Она умерла до того, как мы успели ее спасти.
– Ты говорил о правильных поступках, – сказал Мика. – Почему вдруг? Никогда не слышал такого от Лучника.
Я хмуро посмотрел на него. Святоша встал на мою сторону:
– Он прав. Колгрейв – единственный из нас, кто еще неприятнее Лучника.
Я с ним не согласился. По крайней мере, я никогда так не считал. Куда более неприятными личностями мне казались Святоша и Барли.
К нам подошел Малыш. В последнее время он был необычно молчалив, словно замкнувшись внутри себя, несмотря на славу болтуна и задаваки.
Он присел рядом со мной на подстилку из паруса.
Удивительно.
Малыш мне в чем-то нравился. Он напоминал меня самого в юности. Но мне от него не было никакой пользы. Я никогда его не понимал – разве что я и в самом деле походил на кого-то из тех, кого он ненавидел прежде, чем оказаться на борту «Дракона».
– Эй, Лучник, что думаешь? – спросил он.
– Гм? О чем, Малыш? – Почему он вообще меня спрашивает?
– Обо всем этом. О нашем возвращении.
Он начал сооружать собственную удочку. Судя по долгой возне, он никогда в жизни не рыбачил. Я помог ему сделать все как надо.
И я поинтересовался, почему он меня спрашивает.
– Потому что теперь, когда не стало Умника, ты самый умный. Ток, Худой Тор – они как зомби. А Старик и разговаривать со мной не станет.
– Малыш, Малыш. Я… – Я не договорил.
– Что?
Я заставил себя закончить фразу:
– Я никогда ни о ком не заботился. Но мне больно видеть здесь тебя, еще мальчика.
Он косо посмотрел на меня и улыбнулся. Его улыбка стоила тонны золота.
– Я это заслужил, Лучник.
– Разве не все мы это заслужили? – задумчиво сказал Мика.
– Воистину так, – провозгласил Святоша. – Грехи душ наших… – Он не договорил, затем продолжил: – Вопрос в том, правильно ли мы станем поступать?
У Мики клюнуло. Он вытащил еще одну проклятую акулу. Эта оказалась более сговорчивой. Или – мы научились с ними управляться?
– Малыш, не знаю, что и думать. Вот в чем дело. Порой сам чуть ли не схожу из-за этого с ума.
По другую сторону от Малыша опустилась чья-то тяжелая туша. Повернувшись, я увидел Тролледингца, последнее пополнение безумной команды. Мы подобрали его с итаскийского военного корабля, который захватили в предпоследнем бою, – где он сидел в корабельном карцере.
У него было имя, Торфин-что-то-там, но никто никогда его так не называл. Он постоянно молчал – вряд ли за все время, проведенное на борту «Дракона», он произнес больше двадцати слов. И сейчас он тоже ничего не говорил, просто смотрел на нас с Микой.
Когда-то мы пытались его убить – до того, как он стал членом команды, когда мы еще были морскими разбойниками. Мы атаковали его корабль. Он пытался взять нас на абордаж. Мы с Микой сбросили его за борт.
А потом он оказался на том итаскийском корабле, и Колгрейв решил, что он должен заменить Умника или Вельбота.
Мы заключили договор о взаимопрощении – без единого слова.
– На моей родине есть легенды об оскореях, – сказал Тролледингец. – О Дикой Охоте. О проклятых душах, которые верхом на адских конях охотятся в горах на живых.
Малыш протянул ему крючок и кусок лески, и он начал с ними возиться.
– К чему ты клонишь? – спросил я.
– Мы – оскореи моря. – Он наживил крючок и бросил его за борт. Мы ждали. Наконец он продолжил: – Про Диких Охотников говорят, что они никого так не ненавидят, как друг друга.
Мы снова подождали. Но больше он ничего не сказал.
Этого было достаточно, чтобы я задумался.
В словах его содержались и истина, и вопрос – в обычной уклончивой манере тролледингцев.
Именно ненависть всегда объединяла всех на «Драконе». И мы ненавидели друг друга больше, чем кого-либо еще.
Но теперь мы начинали более или менее ладить.
Остальные тоже это заметили. Даже Малыш.
– Что это значит, Лучник? – спросил парнишка.
– Не знаю.
Перемены происходили все быстрее. Я больше не узнавал самого себя. Впрочем, знал ли я себя когда-либо по-настоящему?
На носовую палубу неуклюже вскарабкался Толстяк Поппо, еще раз подтвердив изменившееся отношение команды ко мне.
– Добро пожаловать на философскую беседу, Поппо, – сказал я. – Что заставило тебя поднять сюда свою задницу?
Он был настолько толст и ленив, что редко двигался с места, если на то не возникало крайней необходимости.
Поппо опустился позади меня на колени и прошептал:
– Там, среди деревьев на том берегу бухты. Под большим мертвым стволом, который вы называете виселицей.
Я посмотрел в ту сторону и увидел.
Их было четверо, одетых в мундиры. Солдаты.
Медовый месяц подошел к концу.
– Мика, спустись и вытащи на палубу Старика. Скажи ему, пусть взглянет, что там под «виселицей». Постарайся, чтобы все было как бы между делом.
Колгрейв заперся в каюте и сидел там, изучая колдовские предметы, с тех пор как мы бросили якорь. Вряд ли ему понравилось бы, если бы его побеспокоили зря.
Но дело не терпело отлагательства.
Возможно, я ошибся. Остальных могли и не узнать. Мы пользовались немалой известностью, но в нашей внешности не было ничего выдающегося. В отличие от Колгрейва.
Подняв лук, я тихо натянул тетиву под прикрытием фальшборта.
Колгрейв вышел из каюты, одетый как ко двору. Мика семенил следом за ним. Капитан поднялся на корму и устремил мрачный взгляд единственного глаза на солдат на берегу:
– Мертвый капитан!
Над водой разнесся истошный вопль. Затрещали кусты. Вскочив на ноги, я натянул тетиву:
– Это они! Это Стрелок!
– Пусть бегут, Лучник.
Я расслабился. Колгрейв был прав. Не было никакого смысла тратить зря стрелы. Все равно во всех не попадешь сквозь деревья.
И все же проучить их следовало.
Один повернулся, глядя сквозь небольшой просвет в листве. В руках он держал щит с гербом в виде стоящего на задних лапах грифона. Я выпустил стрелу, которую мне не было жаль, и она вонзилась в глаз грифона.
Умение мое никуда не делось. Сколь бы ни прошло времени, стрелы продолжали лететь точно в цель.
У солдата отвалилась челюсть. Я издевательски поклонился.
– Не слишком умно, – сказал Святоша.
– Не смог удержаться. Я должен был это сделать.
Черные птицы над головой проклинали меня на своем крикливом языке. Я вызывающе посмотрел на них.
Мастерство стрельбы из лука было единственным моим искусством, единственным способом бросить вызов вселенной и ее порокам. Мне важно было показать, что Лучник жив и здоров и его стрелы все так же смертоносны. Словно надпись на стенах времени, кричащая: «Я ЖИВ!»
Колгрейв поманил меня к себе.
Я натянул сапоги, думая, что сейчас получу за невыполнение приказа…
Но капитан ничего не стал говорить про мой выстрел. Вместо этого он собрал Тока, Худого Тора и меня, после чего сказал:
– Пора принимать решение. Через два дня весь остров будет знать о нашем возвращении. В Портсмуте узнают через три дня, в Итаскии – через четыре. Они больше не могут нас терпеть. И наше возвращение напугает их настолько, что они пошлют против нас все корабли, что у них имеются. На этот раз они не станут доверять колдунам. Они уничтожат нас окончательно и бесповоротно, чего бы им это ни стоило.
Он посмотрел на запад, разглядывая в море единственным глазом то, чего не мог увидеть никто из нас.
– Чего бы им это ни стоило, – повторил он.
Тор усмехнулся. Сражения были единственной его любовью и радостью. Его не волновало, победит он или проиграет, лишь бы оставалась возможность помахать мечом в еще одной битве. Это был все тот же старый Тор, который вряд ли когда-либо изменится.
– Значит, нет никакой надежды? – спросил Ток. – Придется покинуть этот мир, оставив после себя горы трупов и моря, усеянные горящими кораблями?
– Бежать некуда, Ток, – вздохнул я. – Ветры судьбы загнали нас в узкую теснину, и нам ничего не остается, кроме как плыть по течению.
Колгрейв удивленно посмотрел на меня:
– Странно слышать от тебя подобные речи, Лучник.
– Я вообще странно себя чувствую, капитан.
– Есть еще чародей, который призвал нас, – сказал он. – И боги нас не забыли. Не полностью. – Он посмотрел на черных птиц, тянувших к нам шеи.
Я окинул взглядом корабль, ставший мне домом. Впереди, у основания полубака, виднелось крошечное, едва различимое облачко темного тумана. Я не замечал его с тех пор, как к нам на борт поднялся колдун. Мне показалось, что оно всегда было там, оставаясь незамеченным лишь потому, что висело вне поля моего зрения.