– Как могут женщины любить больше одного ребенка? – спросила она.
Моуфик пожал плечами:
– Для меня это тайна. Я был у матери единственным. Как и ты у твоей.
Первые два года прошли словно идиллия. Ребенок и козы отнимали слишком много времени, чтобы беспокоиться о чем-либо еще. Однако на третий год Моуфик помрачнел. Его душа уже не лежала к забавам с Мисром. Однажды Нариман увидела, как он точит боевой меч, глядя на холмы. Потом она поняла: он ждал всадника.
Мысль об этом пробудила в ней прежние фантазии. Ей страстно хотелось встречи с шагуном. Она держала левую руку над огнем, пока боль не выжгла желание.
Вскоре после того, как Мисру исполнилось три года, Моуфик сказал:
– Я собираюсь встретиться с аль-Джахезом. Пора тебе стать вдовой Хаммада.
– Будет ли там безопаснее? Не заявится ли шагун, как в прошлый раз?
– Аль-Джахез считает, что нет. Он полагает, что жрецы его прогонят.
Нариман подошла к пологу шатра и окинула взглядом недружелюбные холмы.
– Иди к нему. Я боюсь возвращаться туда, где люди могут покрыть меня позором, но еще больше я боюсь шагуна.
– Я надеялся, что ты так скажешь.
Она слегка успокоилась. Ночь прошла без происшествий. Моуфик должен был вернуться к полудню. Если чем-нибудь себя занять…
Был почти полдень, когда Миср крикнул:
– Мама, дедушка едет!
Вздохнув, она отложила дела и вышла ему навстречу:
– О нет. Да сохранит нас Каркур…
Вряд ли стоило винить Мисра за ошибку. Он редко видел кого-либо верхом, кроме Моуфика.
Шагун был далеко внизу в долине и двигался в их сторону. Он казался крупнее, чем был, словно далекий город, видимый сквозь дымку на горизонте. Он ехал не спеша, и скачущий конь словно гипнотизировал Нариман. Казалось, он нисколько к ней не приближался.
– Иди в шатер, Миср.
– Мама?
– Иди. И не выходи, пока я не скажу. Что бы ни случилось.
– Мама, что такое?
– Миср! Иди.
– Мама, ты меня пугаешь.
Она яростно посмотрела на него, и он нырнул внутрь.
– И закрой вход.
Она повернулась. Всадник выглядел вдвое крупнее обычного, но, казалось, нисколько не приблизился, хотя и ничуть не замедлился. Она почувствовала нарастающую боль в сердце и вместе с ней – жар в чреслах. Она знала, что всадник овладеет ею, и греховная часть души страстно призывала его к себе.
Он подъехал ближе. Она подумала о том, чтобы бежать в холмы, но – смысл? Он все равно бы ее догнал. А Миср остался бы один.
Схватив охотничий лук Моуфика, она послала стрелу в сторону всадника, но промахнулась.
Она хорошо владела луком – лучше, чем отец, которого постоянно удивляло, что женщина может в чем-то превосходить мужчину. Промахнуться она не могла. Она послала вторую и третью стрелу.
Обе прошли мимо. Четвертая воткнулась в его джеллабу, но лишь потому, что он был уже близко. Пятой не последовало. Она взглянула в его глаза.
Лук выпал из руки. Всадник спешился и направился к ней.
Из последующего часа она запомнила лишь одно мгновение. Миср вышел из шатра, увидел насилующего ее всадника, подбежал и укусил его в зад. Это воспоминание осталось с ней навсегда, вызывая смесь изумления и боли.
Потом он посмотрел ей в глаза, и она провалилась в сон, подчиняясь его воле.
Ее разбудили полные ярости и ненависти ругательства. Ей не хотелось открывать глаза.
Она вспомнила неумолимое приближение человека в черном, поднимавшегося из долины по прямой, словно стрела времени, линии. Она вспомнила его прикосновение, ее лихорадочный отклик. Почувствовав тепло солнечных лучей на обнаженной коже, она вскочила и завернулась в брошенную одежду.
Моуфик рубил топором упавшее дерево, продолжая ругаться. Он проклинал как Каркура, так и Господа Ученика. Наконец, выбившись из сил, он уселся на ствол дерева и заплакал. Нариман подошла к нему, желая утешить:
– Все в порядке, отец. Он не причинил мне вреда. Он снова меня опозорил, но не причинил вреда. – Она обняла его. – Все будет хорошо, отец.
– Лисичка, он забрал Мисра. На этот раз дело не в тебе.
Нариман изменилась, ожесточившись от горя. Нариман из Вади-аль-Хамама ее бы не узнала. Та Нариман пришла бы в ужас, увидев ее.
Моуфик привел ее к аль-Джахезу. Капитан был в ярости. Он послал людей прочесать все вокруг, поднял тревогу по всему королевству и обратился к Святейшим храмам Мразкима, требуя анафемы и молясь о божественном вмешательстве.
– И это все, что я могу. Но это бесполезно – его никто не видел. Те, кто служит повелителям, уходят и приходят когда пожелают.
– Неужели ничего нельзя сделать? – спросила Нариман. – Как давно это продолжается? Сколько женщин пережили подобное?
– Так продолжается всегда, – сказал аль-Джахез. – Так продолжалось во время империи и до того, как она возникла. И завтра это тоже продолжится.
– Почему это нельзя прекратить?
– Потому что никому это не под силу. Один император пытался. Он послал в Джебал армию, но никто не вернулся.
Она не знала, что делать. Она понимала, что все попытки воевать с повелителями тщетны. Нет, это касалось только ее и одного шагуна. Повелители были всего лишь тенями за горизонтом, слишком призрачными, чтобы на что-то влиять.
– Этот человек забрал моего сына. Я не признаю его притязаний. Он силой заставил меня лечь под него.
– Нариман? – в замешательстве проговорил Моуфик.
– Я хочу вернуть сына.
– Мы ничего не можем с этим поделать, – сказал аль-Джахез. – Шагун – это шагун, а мы – это мы.
– Нет.
– Нариман? – снова озадаченно переспросил Моуфик.
– Я думала об этом весь день, отец. Я пойду искать Мисра.
– Но ты же сама еще ребенок, – сказал аль-Джахез. – И к тому же женщина.
– За последние несколько лет я повзрослела. Я маленькая, но я не ребенок. Что же касается того, что я женщина, – считайте как хотите. Я не передумаю.
– Нариман!
– Отец, может, хватит? Ты защищал меня, когда я умоляла этого не делать. Ты окружил меня любовью, которой я не заслуживаю. Помоги мне. Дай мне то, что поможет вернуть Мисра. Научи меня тому, что я должна знать.
Аль-Джахез покачал головой:
– Моуфик, ты был прав. Она замечательная женщина.
– Лисичка… На это потребуется слишком много времени. И я не богат. Я не могу купить оружие, лошадей и…
– У нас есть лошадь. У нас есть меч. Ты был солдатом. Я могу выжить в дикой местности. Я из племени аль-мубурак.
Моуфик вздохнул:
– Меч слишком тяжел для тебя, девочка.
Нариман посмотрела на аль-Джахеза. Капитан пытался спрятаться среди подушек.
– Лисичка, я не хочу потерять и тебя. Я этого не вынесу. – Голос Моуфика сорвался.
Нариман заметила выступившие на его глазах слезы.
Он не хотел ее отпускать. Сердце подсказывало, что больше он ее не увидит.
Черный всадник похитил у него дочь точно так же, как украл у нее Мисра. Она крепко обняла Моуфика:
– Отец, я должна это сделать. Разве ты не пошел бы за мной?
– Да. Да. Пошел бы. Я понимаю.
– Это неразумно, – сказал аль-Джахез. – Не говоря уже о том, что противостоять шагуну и Джебалу невозможно, что станет с молодой женщиной, путешествующей в одиночку? Любой честный мужчина сочтет ее подходящим развлечением, а уж тем более работорговец или бандит. Ученик установил свои законы, девочка, но большей частью страны, как всегда, правит зло.
– Эти проблемы стоит решать по мере их возникновения.
Капитан был прав, и она не могла этого отрицать. Женщины не имели ни законного статуса, ни защиты. Когда шагун овладел ею, он оскорбил отца, а не ее. Незамужняя женщина не считалась человеком.
Но это не пошатнуло ее решимости. Пусть будут прокляты все проблемы и любой, кто станет на ее пути.
Нариман всегда добивалась желаемого. Моуфик в конце концов сдался, и аль-Джахез неохотно разрешил ее обучать.
Нариман училась столь прилежно, что со временем завоевала уважение солдат аль-Джахеза. Она приходила рано и уходила поздно, трудясь усерднее любого парня.
Она выносила любые страдания, не обращая внимания на ушибы и царапины. Инструкторы называли ее Лисицей и пятились, когда в ее глазах вспыхивал смертельный огонь.
Однажды она заставила Моуфика отвести ее к капитану и сказала аль-Джахезу:
– Я готова. Завтра ухожу.
Аль-Джахез обратился к ее отцу:
– Ты разрешаешь, Моуфик? Вооруженная женщина – это противоестественно.
Моуфик пожал плечами.
– Не пытайся меня удержать, – сказала Нариман. – Отец занимается этим уже несколько недель. Я все равно уйду, несмотря на разрешения или запреты.
– Моуфик, запрети ей это безумие.
– Капитан, ты же ее слышал. Мне что, посадить ее за решетку?
Аль-Джахез посмотрел на нее так, словно собрался запереть в клетку ради ее же безопасности.
– Тогда выдай ее за меня замуж, Моуфик.
Нариман лишилась дара речи. Аль-Джахез хотел прав законного супруга, чтобы иметь возможность запретить ей, призвать на помощь закон, если она решит настаивать. А если она взбунтуется, ее станут преследовать, словно сбежавшую рабыню.
Ее охватил неподдельный ужас. Она уставилась на отца, видя искушение в его взгляде.
– Капитан, душа и сердце требуют от меня согласиться. Но я не могу. Другой голос, более сильный, убеждает меня отпустить ее. Как бы ни было больно.
Аль-Джахез вздохнул, признавая поражение:
– Как пожелаешь. Не навлеки позор или горе на своего отца, девочка. – Он посмотрел ей в глаза. – Горе или позор собственными поступками. В том, что сделал с тобой шагун, нет твоей вины. Они словно буря в пустыне. Пока не пройдут мимо, перед ними можно лишь склонить голову. Иди. Священники благословят твой путь.
Те уже ждали, в прекрасных церемониальных одеждах. Глаза аль-Джахеза блеснули.
– Видишь? Даже старый капитан начинает тебя понимать.
– Возможно. – Нариман задумалась, не слишком ли она предсказуема.