Сумел бы он обманом пробраться мимо стражников на понтонном мосту? Они могли не позволить мальчишке уйти из города одному. Но он был опытным лжецом, и у него все получилось.
Мальчишка-беглец из Аргона пополнил ряды тех, кто вроде бы нигде не работал, но при этом как-то выживал. Ему помогали сомнительные умения, которым он научился у Саджака и прочих ему подобных, которых встречал во время странствий.
В течение нескольких лет он бродил по той же дороге, по которой путешествовал с Саджаком, – от Троеса через Некремнос до Аргона и обратно, останавливаясь в попутных селениях. Одним летом он отправился в Матаянгу и Эскалон, а еще одним – к западному побережью моря Котсум, к нависающим утесам Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени. Но этот путь показался ему не слишком многообещающим – слишком уж дикими и неуравновешенными были жители внушающих ужас гор. Они делали из человеческой кожи пергамент, на котором писали колдовские книги.
Он научился еще нескольким языкам, хотя и не особо хорошо, – он нигде не задерживался достаточно долго, чтобы набраться опыта, а может, ему было все равно. И еще он нахватался дурных привычек – деньги утекали сквозь пальцы, словно песок. Девушки, вино…
Но пагубнее всего для него оказались азартные игры. Он не мог удержаться от того, чтобы не сыграть, и залез в долги. Перечень мест, которые ему приходилось избегать, вырос настолько, что их сложно стало запомнить. И он продолжал воровать, совершая тем самым двойной грех и наживая врагов по обе стороны закона.
Судьба настигла его в Некремносе, где по утрам и вечерам он расхваливал свои чародейские услуги.
– Хэй! Великая госпожа! Перед очами женщины, славящейся своей красотой и умом, сидит ученик знаменитого гроссмейстера Иштвана из Матаянги, который по приказу учителя отправился далеко на запад в поисках знаний великих мыслителей из-за гор М’ханд. Да, я молод, но обучен всем тайнам женской красоты. И еще я великий прорицатель. Могу показать, как завоевать любовь, или сказать, любит ли тебя уже мужчина. У меня имеются редкие и тайные зелья красоты, приготовленные лишь для жен наставника Эскалона, известных на всем Востоке своей девичьей красой, что сохраняется до пятидесяти лет.
С подобным призывом он обращался к любой женщине, проявлявшей хоть какой-то интерес. Он продал множество болотной воды, а также пахучих жидкостей и иных субстанций. Днем он бродил по рынкам, шаря по чужим карманам, а ночью проматывал добычу.
Однажды, когда он предавался своему более невинному ремеслу, его опознала жертва карманной кражи. Толстяк попытался соврать, одновременно собирая пожитки и нагружая осла, но, когда появился стражник, давший понять, что верит обвинителю, он сбежал.
Он так и не стал более ловким и проворным, чем был когда-то в Аргоне, полагаясь на собственную проницательность, которая стала его оружием против всего мира. Но проницательность его подвела – заведение, выбранное для ночлега, оказалось конторой игрока, которого он обманул прошлой осенью.
– Схватить его! – Эти слова стали первыми предвестниками катастрофы.
На него навалились двое громил: один – тощий и в шрамах, другой – жирный и тоже в шрамах. За ними толстяк разглядел человека, который в свое время пообещал, что живьем сдерет с него кожу. Его охватила паника.
Он вытряхнул из рукава нож, которым обычно срезал кошельки, и мгновение спустя у тощего под раскрытым в беззвучном крике ртом появился еще один, из которого хлестала алая жидкость. Толстяка залило горячей соленой кровью, и он лишился съеденного завтрака, пытаясь улизнуть от второго нападавшего, что оказалось куда сложнее, чем заставить старого дурака прыгнуть со стены.
Толстяк бросился на игрока, который уставился на него круглыми глазами. Жирный громила сделал ему подножку. Игрок юркнул в заднюю дверь. Вскочив, толстяк обнаружил, что его противник тоже достал нож.
Собиралась толпа. Пора было сматываться. Противник, однако, не давал ему такой возможности, желая задержать толстяка, пока его работодатель не приведет подкрепление. Сделав вид, будто хочет рвануться в одну сторону, толстяк метнулся в другую и выскочил через заднюю дверь, пока жирный пытался удержаться на ногах.
Ночь превратилась в ад. Он карабкался по крышам и полз по сточным канавам. Его преследовала половина города. Повсюду были стражники. Сотнями появлялись громилы, привлеченные объявленной игроком наградой.
Пора было поискать пастбище позеленее. Но теперь ему был открыт лишь один путь – на запад, куда он якобы давно уже направлялся.
Жизнь пока что ничему его не научила – он намеревался вернуться к своему обычному образу жизни, как только пересечет горы. Но он еще не знал, что даже там его будет преследовать злой рок, который он сам на себя и навлек.
Пока же, стоя в безопасном отдалении на вершине холма, он смеялся и выкрикивал издевательские реплики в сторону Некремноса.
«Я отличный насмешник, – продолжая ухмыляться, подумал он. – Лучший в мире насмешник. Величайший насмешник. Хорошая мысль. С этой минуты, сэр, – он ударил себя в грудь кулаком, – нарекаю тебя Насмешником».
То было самое близкое подобие имени, которое ему предстояло носить до конца своих дней.
Он путешествовал на юг по укромным тропам, пока не добрался до селения в окрестностях Троеса, где выпросил себе работу водоноса при караване, направлявшемся в Воргреберг в Кавелине, в Малых королевствах к западу от гор М’Ханд. Караван пересек обширные безлюдные равнины, обогнул руины Гог-Алана, а затем поднялся в горы, еще более высокие и негостеприимные, чем Насмешник видел на Дальнем Востоке. Тропа извивалась в узком ущелье Савернейк, мимо охранявшей его мрачной крепости Майсак, и спускалась к городу под названием Баксендаль.
Там, развлекшись с девушкой и выпив вина, Насмешник сел играть в кости с местными жителями. Его поймали на мошенничестве, и ему снова пришлось бежать, на этот раз в краю, где он не знал ни единого слова на местном языке.
В Воргреберге он задержался достаточно надолго, чтобы поверхностно освоить несколько западных языков. Он быстро учился, пусть познания его были и не слишком глубоки.
4Святейшие храмы Мразкима
День за днем Эль-Мюрид сидел у постели Мерьем. Иногда к нему присоединялась дочь или Сиди, молившиеся вместе с ним. Туда же приходили и командиры, когда им требовались те или иные указания. Именно туда пришли к нему генералы Карим и эль-Кадер с радостным известием об ошеломляющей победе над войсками роялистов возле руин Ильказара. Исход этого сражения значил намного больше, чем захват Аль-Ремиша, сломив хребет сопротивлению роялистов. Хаммад-аль-Накир теперь принадлежал ему.
Он все так же сидел рядом с Мерьем, когда наконец появился измученный, высохший Насеф.
– Щенок Юсифа ускользнул от меня. Но Радетик заплатил свою цену. – (Эль-Мюрид лишь кивнул в ответ.) – Как она, Мика?
– Без перемен. Все так же без сознания. Столько времени спустя… Судьба жестока, Насеф. Она дает одной рукой и отбирает другой.
– Так, скорее, сказал бы я. Тебе бы следовало выразиться: «Господь дает, и Господь забирает».
– Да, наверное. Снова зло вползает в мой разум. Оно никогда не упускает возможности, верно?
– Такова природа Зверя.
– Всевышний уготовил мне тяжкий путь, Насеф. Хотел бы я понять, куда он меня ведет. Мерьем никому не причинила зла, а даже если и так, то заплатила стократ уже тем, что стала женой Ученика. Почему это должно было случиться сейчас, когда победа столь близка? Когда ее дочь вот-вот получит имя? Когда мы наконец можем начать хоть сколько-нибудь нормальную жизнь?
– Она будет отмщена, Мика.
– Отмщена? Кому еще осталось за нее отомстить?
– Сыну Юсифа. Гаруну. Претенденту на трон.
– Он в любом случае умрет. Хариши уже освятили его имя.
– Ладно, тогда кому-нибудь еще. Мика, у нас есть работа. Завтра начинается Дишархун, и ты не можешь сидеть взаперти. Собираются правоверные, которым мы обещали это празднество много лет. Придется на какое-то время забыть о личной боли.
– Само собой, ты прав, – вздохнул Эль-Мюрид. – Я жалел сам себя, просто чуть дольше, чем требовалось. Но ты… ты ужасно выглядишь. Все так плохо?
– Этого не описать словами. Они применили какое-то колдовство. Я единственный, кто остался в живых. И я не помню, что произошло. Я словно потерял там пять дней жизни. Была какая-то башня… – Но он не был в том уверен.
– Всевышний позаботился о тебе. Он понял мои нужды.
– Мне нужно отдохнуть, Мика. У меня не осталось сил. Вряд ли я сумею тебе чем-то помочь в ближайшие несколько дней.
– Отдыхай, сколько понадобится. Ты будешь нужен мне больше, чем когда-либо, если я потеряю Мерьем.
Когда Насеф ушел, Эль-Мюрид снова помолился. На этот раз он просил лишь о том, чтобы его жене было позволено увидеть крещение дочери.
Для нее это слишком многое значило.
То был самый большой, шумный и радостный Дишархун на памяти всех живущих. Из самых дальних краев Хамад-аль-Накира пришли правоверные, чтобы разделить празднование победы со своим Учеником. Некоторые шли столь издалека, что прибыли лишь в Машад, последний Священный день. Именно в этот день Эль-Мюрид должен был объявить о победе и провозгласить Царство Мира. И им посчастливилось оказаться здесь в самую важную дату в истории веры.
Толпа собралась столь огромная, что пришлось возвести специальный помост для выступающих. В сами Храмы разрешалось войти лишь немногим специально приглашенным гостям. Свидетелями же крещения предстояло стать только старейшим последователям Ученика.
Незадолго до полудня Эль-Мюрид прошел со стороны Храмов и поднялся на помост. Сегодня должно было состояться его первое ежегодное обращение к Царству.
– Эль-Мюрид! Эль-Мюрид! – скандировала толпа, топая и ритмично хлопая в ладоши.
Ученик поднял руки, призывая к тишине, и в лучах ослепительного солнца вспыхнул амулет, который дал ему ангел. Толпа заохала и заахала.