Это был, пожалуй, самый критический день битвы за Москву, когда каждая из русских дружин билась в одиночку, предоставляя отменную возможность Ходкевичу исполнять свой план по вызволению соплеменников из Кремля.
Вот где пригодилось твердое, глубоко проникнутое болью за последствия распрей слово Аврамия Палицына. «…Что же? Неужели то доброе дело, которое от вас началось, — звучала на поле сражения пламенная речь келаря, — и вами продолжалось, вы теперь одною минутою погубить хотите! Неужели ваши раны и ваши труды должны пропасть теперь даром? Идите, сражайтесь, бог поможет вам!»
Под колокольный звон, под крики: «Сергиев, Сергиев!» продолжилась жестокая сеча и закончилась она полным поражением войска Ходкевича. Гетман спасся бегством. На Воробьевых горах «браду свою кусая зубами и царапая лицо ногтями», он с сожалением в последний раз взглянул на Москву. В стане Пожарского церковь пророка Ильи в этот день с трудом вместила желающих присутствовать на торжественном молебне в честь победы. Спокойно и уверенно раздавался под сводами голос того, чьему пламенному слову была обязана российская рать в сокрушении неприятеля. «Келарь Аврамий Палицын, — делал вывод его современник митрополит московский Платон, — в единые россиян верные руки передал Москву». Согласимся с этой оценкой и мы.
Отгремели выстрелы под Москвой, в Кремле застучали топоры плотников и молотки каменщиков, потянулся в столицу торговый люд. Троице-Сергиев монастырь, по свидетельству очевидца, превратился «в больницу и богадельню». Шли нескончаемым потоком в обитель потерявшие кров, израненные и искалеченные в боях, и ни один из них не получал отказа ни в чем. Трудами и заботами келаря Аврамия и архимандрита Дионисия строились избы и странноприютные дома, где страдальцы находили приют, утешение и пропитание. Не остались без внимания и сложившие голову за Отечество. Многие из тех, чьи кости валялись в окрестностях монастыря, обрели в нем последнее пристанище.
Затишье в боях, наступившее на Руси, вовсе не означало о спокойствии в умах и в политических страстях. Один из первых биографов Аврамия Палицына дает представление о титанической работе ума, о всплеске эмоций, захлестнувших Москву. «Подвигоположник и миротворец Аврамий первый предложил Священному Собору и Синклиту о избрании законного царя на сиротевший престол, и в Москве, на лобном месте, красноречивым словом своим вразумил народ и бояр избрать царем кроткого, незлобивого, умного юношу, близкого деду родному — Михаила Федоровича Романова».
Не возьмемся утверждать о первенстве Аврамия Палицына в выдвижении кандидатуры сына митрополита Филарета, томившегося в польском плену: одно для нас неоспоримо: келарь твердо отстаивал идею спокойствия и умиротворения Руси, которой целиком и полностью отвечал по своему характеру «наиболее близкий к династии Рюриковичей» Михаил Романов. С 23 апреля по 3 мая правитель Московского государства пребывал в Троице-Сергиевом монастыре, где келарь Аврамий и архимандрит Дионисий поведали ему о нелегкой доле обители в Смутное время, 11 июля 1613 года Михаил Романов венчался в Москве на царство. В церемонии и торжествах коронования принимал участие и Аврамий Палицын.
Мог ли он тогда предполагать, что через несколько лет волна нового нашествия накатится на Россию и не минует ни Москву, ни Троице-Сергиев монастырь. Но на сей раз выстрелы многочисленных пушек и пищалей с его стен значительно поубавили пыл соискателя русской короны Владислава. Королевич не решился на приступ и после непродолжительного стояния пошел на мировую.
Преодолев телесную немощь, келарь Аврамий в дни, когда Отечеству вновь угрожала опасность, дал наглядный урок врагам в твердости духа русского человека.
И отец расскажет сыну
Показуя образ твой,
Как ты в бедствия годину,
Грудью, златом и мольбой
Был отечеству служитель,
Ратуя со стен святых,
И с Москвою спас обитель, —
Жив ты в подвигах своих.
По обету постриженных в Соловецком монастыре каждый монах должен был возвратиться в него, чтобы в постах и молитве провести остаток дней своих. «Кончина моя обречена на средь волны морские», — сказал Аврамий Палицын над ракой с мощами преподобного Сергия и отправился в далекий путь.
Семь лет прожил на Соловках «по трудах и покое» Аврамий Палицын, поражая иноков необычайной памятливостью и ежедневным многочасовым корпением над описанием событий Смутного времени. Свидетель и непременный участник их тихо и незаметно сошел в могилу 13 сентября 1627 года. Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы меч человека, принесшего России свободу, находился рядом с останками того, к образу которого вновь обратились россияне в годину наполеоновского нашествия.
…Тюрьма. Страшное, недоброе слово, от которого веет холодом сводчатых стен, мраком и узенькой полоской света, еле пробивающегося сквозь решетчатую отдушину в мир свободы. Впрочем, тюрьмой в подлинном смысле этого слова монастырь на Соловецких островах станет несколько позднее. А пока не было на севере такой крепости, которая могла бы соперничать с нею в мощи стен, башен, бойниц.
Сама природа, казалось, позаботилась о месте выбора монастыря. Закрытые от пронизывающих северных ветров бухта и гавань Благополучия, скалистые и каменистые берега, суровый климат выпестовали особую категорию монахов-поморов, кормившихся нелегким трудом рыбаков, соледобытчиков. Такими были и основатели Соловецкого монастыря преподобные Зосима и Савватий, не предполагавшие, что избранное ими в 1436 году пристанище на берегу островного озера окажется значимым не только в судьбе Севера, но и всей Руси.
Может быть, мирному ходу жизни на островах, где каждый инок чувствовал себя одновременно поборником веры и стоиком в борьбе со стихией, суждено было продолжаться до второго пришествия, если бы на обитель не зарились недруги. А их у Руси всегда было вдосталь. Через два столетия со дня появления на островах первых обитателей словно ураган пронеслось по Беломорью нашествие норманнов. «Повоеваша многие прибрежные поселения, они предали огню Никольско-Карельский и Архангельские монастыри, разграбили несколько церквей, а христиан и чернецов всех посекли». Но получив решительный отпор от русской рати, завоеватели долго не показывались ни в Поморье, ни в Придвинье. И потому совершенно неожиданным оказалось появление у Соловецких островов в 1571 году эскадры, флаги на мачтах которой являли принадлежность чужеземному морскому воинству. Что же искали новоявленные конкистадоры в холодных водах Белого моря? Оказывается, слух о несметных богатствах христолюбивой братии с Соловков достиг берегов свейских и немецких. Притягательность чужого добра, притом беззащитного (монастырь был открыт не только ветрам, но и вторжению), побуждала на авантюру.
Но здесь сработал инстинкт самосохранения, который вполне оправдывался воинственным мышлением иноземцев, — если на острове есть люди, живущие в строениях, а в них сокровища, то по множеству людей в черном одеянии (а это выяснила высадка на один из островов) можно было судить, что так запросто они их не отдадут. Не подозревали воители чужих земель, что монастырь совершенно не защищен и не мог оказать никакого сопротивления, поскольку не располагал ни оружием, ни боеприпасами.
На Соловках этот визит непрошеных гостей произвел переполох, а за ним последовало решение игумена Варлаама обратиться к Москве. Иван Грозный откликнулся на просьбу о покровительстве и защите и прислал в 1578 году небольшой вооруженный отряд стрельцов и пушкарей с запасами ядер к пищалям и сотней пудов пороха. Пришлось монахам, которые доселе не держали в руках ружей, постигать мудреную науку обращения с ними. В год появления на Соловецких островах воеводы Михаила Озерова начали строить вокруг монастыря деревянный острог с башнями для пушек и пищалей и бойницами в стене. А еще через несколько лет монахи и монастырские крестьяне приступили к возведению каменной стены. Для этого понадобилось почти двенадцать лет. По сей день монастырь на Соловках при всей своей массивности и прочности поражает скупой северной гармонией, зодческим разумом, творческим гением его строителей. У Руси появился надежный щит на Севере. Многие попытки испробовать его на прочность оказались и для свеев, и для «литовской орды» безуспешными.
Одно столетие сменяло другое. Российский Север завоевал себе право на мирное существование, и о монашеской обители на Соловецких островах стали более поговаривать как о секретной государственной тюрьме, где «за буйство, за великоважную вину, злодейские поступки под крепкой стражей или в вечных трудах» доживали свой век политические противники русских царей и православия.
Но в век девятнадцатый Соловецкому монастырю вновь пришлось вспомнить об истинном своем назначении. В феврале 1854 года в северных провинциях России было введено военное положение. Война, начатая на Юге, дала реально почувствовать, что для столь безбожного промысла границ не существует.
В приближении военной грозы вице-адмирал Бойль, военный губернатор края, обратился к поморам: «Зная, что жители Архангельской губернии народ смышленый, бесстрашный и всегда отважный, я надеюсь, что они, с божьей помощью, не дадут в обиду себя какому-нибудь сорванцу-пришельцу, который бы, пожелая поживиться чем-либо нажитым трудами, вздумал напасть на них…»
Англичанину на русской службе, может быть, как никому другому, было известно, что его соотечественники питают к Поморью далеко не праздный интерес. «Владычыца морей» не брезговала ничем, чтобы лишить Россию выхода в «море Студеное». Трудно и почти невозможно проследить логику облеченного огромной властью адмирала. Все просьбы монастырской братии увеличить воинскую команду и усилить ее пушками остались гласом вопиющего в пустыне. Монастырь давно роздал по своим приходам вооружение и вынужден был спасать, как мог, свое бесценное добро, утварь, рукописные и старопечатные книги, отправив их на материк.