которой попросту архимандрит не имел, ни явки монастырской братии с повинной в добровольный плен. Напротив, на военном совете, собранном настоятелем, прозвучала решительность защищаться до последней возможности.
Впрочем, ответ англичанам был все-таки послан. В нем архимандрит Александр пытался усовестить командира эскадры — законы цивилизованных стран не допускают вооруженной борьбы с мирными монахами. Передал письмо капитану Омманею богомолец Соколов, некогда служивший почтовым чиновником. Посланец архимандрита, по всему, знал английский язык, хотя текст ответа был написан на русском. За подписью «Соловецкий монастырь» на фрегате прочитали: «Пальба не прежде последовала со стороны обители, как уже после трех ядер, пущенных в нее с английских пароходо-фрегатов, безо всякого уважения к святыни, почему монастырь и вынужден был обороняться…
1. Гарнизона солдат е. и. в. монастырь не имеет., и сдавать гарнизона, за неимением оного, нечего, и флагов, и оружия и прочего не имеется.
2. Нападения со стороны монастыря на парламентский флаг не могло последовать и не сделано, а принята присланная депеша в тишине.
3. Коменданта гарнизона в Соловецком монастыре никогда не было и теперь нет, и солдаты находятся только для охранения монашествующих и жителей.
4. Так как в монастыре гарнизона нет, а только охраняющие солдаты… то и сдаваться, как военнопленным, некому».
Подпись под письмом вызвала у Омманея удивление, словно обитель была живым здравомыслящим существом, имевшим свой язык и руку. Ну а сам ответ был воспринят англичанином не чем иным, как явной издевкой.
— Я разрушу монастырь до основания! — вскричал капитан и, ударив шпагой по борту, принялся считать: «Без трех минут восемь…»
Но увидев, что посланец спокойно наблюдает за ним, сказал:
— Хорошо. Минута-другая ничего не решит. А пока предлагаю вам забрать с собой ваших соотечественников. Они находятся у нас в плену.
— А много ли их? — спросил Соколов.
— Вам незачем это знать, — ответил командир эскадры.
Почувствовав недоброе, Соколов ответил:
— Без позволения архимандрита ничего не могу предпринять.
Осознав, что его план высадки на берег десанта под видом русских пленных провалился, Омманей резким кивком головы дал понять, что встреча закончена. Едва лодка с Соколовым и гребцами отплыла, как раздалась команда: «К бою!» — и внутри фрегата раздался лязг паровой машины.
7 июля день по церковному календарю отнюдь не простой — он предшествует празднику иконы Казанской божьей матер», особенно почитаемой на Севере, и, конечно, в Соловецком монастыре. Пока шли переговоры, в соборной церкви Преображения шло торжественное богослужение. Архимандрит Александр едва начал акафист, как раздался оглушительной силы треск, и многим показалось, что пол в церкви закачался, а по стенам застучал огромный молот. В одно из мгновений в храм, словно комета с огненным хвостом, влетела бомба и, кружась и визжа, обдала горячими струями и осколками людей и иконостас. От взрыва лопнули с жалобным звоном стекла, и неведомой доселе силой была сорвана дверь. В дыму и пламени мощно прозвучал голос архимандрита, которому с трудом удалось устоять на ногах: *Стойте, стойте, не бойтесь!..»
Казалось, в этом кромешном аду никому из молящихся не удастся уцелеть, но когда общими усилиями пожар был потушен, то наступило всеобщее удивление — все люди были целы, и только опаленные лица и одежды говорили о нелегком испытании, которое они только что выдержали.
Но это была всего-навсего прелюдия к вихрю огня и дыма, который внезапно обрушился на Соловки. Ядра, бомбы, гранаты барабанили по стенам и крышам монастырских зданий, словно огромной величины градины. В этом безжалостном свинцовом потоке, в котором, казалось, должно все погибнуть или, по крайней мере, остаться навсегда израненным и искалеченным, шла жизнь деятельная, боевая.
Артиллеристы батареи маневрировали по берегу и не давали возможности англичанам вести точный огонь. Опытные, испытанные в разбойных нападениях канониры делали свое дело с известной английской чопорной неторопливостью и уверенностью. Но с каждым очередным залпом они все больше лишались ее: крепостные оружия жалили» словно осы. Ядра сыпались на палубы фрегатов, били по реям, появились раненые. Омманей окончательно отказался от высадки десанта — прибрежные камни надежно скрывали стрелков, о числе которых можно было только догадываться.
Без сомнения, командир эскадры отчетливо видел, что творилось в монастыре. И когда на стенах крепости появились люди в монашеском одеянии с хоругвями, он дал команду направить огонь на них. Между тем процессия, вышедшая из храма» медленно двигалась вокруг стены. Вблизи нее разрывались бомбы, гранаты, с леденящим душу воем проносились ядра, но крестный ход продолжал шествие с пением тропаря: «К Богородице ныне прилежно притецем, грешнии и смирении, и припадем в покаянии зовуще, из глубины души: Владычице помози на ны милосердвовавши; поотщися погибаем от множества пригрешении; не отврати твоя рабы тщы, тя бо и едину надежду имамы».
Известная в армейской среде пословица «Пуля — дура», казалось, обретала во время обстрела Соловецкого монастыря реальное подтверждение. В действиях до зубов вооруженных цивилизованных варваров против жителей, населявших мирную обитель, нетрудно усмотреть полнейшую бессмысленность. Между тем для архимандрита Александра эти нелегкие часы стали серьезным духовным экзаменом. Осознавал ли он, бывший военный священник, чтец проходя крестным ходом по монастырю, подвергает опасности жизни христолюбивой братии? Без сомнения. Но и ни разу сам не преклонил голову перед витающей над ним смертью и не позволил сделать это следовавшим за ним людям. Убежденность, сила духа и вера в провидение не покидали его на этом адском пути, каждый шаг на котором мог стать для любого последним.
Около пяти часов вечера в неудовлетворенной злобе стали стихать корабельные пушки. Последнее девяностошестифунтовое ядро, посланное англичанами по Соловецкому монастырю, пробило стену Преображенского собора, а в нем икону Богородицы. Так закончился обстрел, продолжавшийся более девяти часов. Итоги его отражены в послании архимандрита Александра в Синод: «Все бесчеловечные усилия неприятеля, клонившиеся к тому, чтоб совершенно нанести разрушение обители своими страшными снарядами, остались посрамленными и постыженными…» Более того, ни один человек из оборонявших монастырь не был убит. Остались целыми и невредимыми и все жители, хотя никто из них не прятался и смотрел не раз смерти в глаза. Печальной участи избежали и чайки, в необычайном множестве гнездившиеся на островах.
Свою неудачу англичане выместили на небольшой деревянной церкви на Заячьем острове, где высадились после окончания бомбардировки. Построенная Петром I церковь Андрея Первозванного лишилась в тот день многих икон, церковной утвари, колоколов.
В июне 1858 года, сопровождая Александра II в поездке по Архангельской губернии, уже будучи в сане епископа Архангельского и Холмогорского, отец Александр рассказал о многом, что не вошло в его рапорт. Он поведал императору о беспредельном героизме каждого, кто отстаивал обитель, о том, как монахи собирали осколки вражеских бомб, как из снарядов, гранат и ядер, найденных в монастыре, сложили три пирамиды, рядом с которыми поставили две батарейные 3-фунтовые пушки. Не обошел он в рассказе удивительную находку, которую обнаружили за иконой Богородицы староста Григорий и послушник Василий Чудинов. Ею оказалась неразорвавшаяся английская граната 26-фунтового калибра. Она пролежала целый год и могла в любую минуту разнести в щепы и икону и собор. Однако этого не произошло.
Отцу Александру был высочайше пожалован бриллиантовый крест на георгиевской ленте за умелое руководство обороной монастыря. После его осмотра Александр II вручил бывшему настоятелю орден св. Анны I степени, а на обратном пути в Архангельск — медаль на андреевской ленте за Крымскую войну; Не остались без наград и те, кто делил с бывшим настоятелем ратные труды.
Скончался епископ Александр в глубокой старости, находясь не у дел, часто вспоминая в кругу близких и знакомых тревожные годы, проведенные на Соловецких островах.
…Что за неведомая сила срывала с насиженных мест иноплеменников, заставляя их проделывать многоверстные, полные опасности пути, бросала в объятия смерти с тем, чтобы бесславно лечь костьми вдали от родного очага, так и не вкусив прелестей славы и богатства? Если это ненависть, то где ее истоки? И почему даже притупленная и загнанная вовнутрь ударами российских мечей и палиц, она вновь с постыдным постоянством являлась в новом обличье, давая толчок очередной резне. Может быть, потому и необъяснима ее направленность против мирных обителей монастырских, где иноки испытывали себя в крепости веры православной и не имели в арсеналах никакого другого оружия, кроме молитвы, предметов богослужения и подвижнических вериг.
Всепроникающие щупальца отравленной ядом превосходства ненависти достигали даже тех мест, которые обходили землепроходцы, считая их гиблыми и небезопасными для бытия. Но стоило в них появиться в лишенных удобств землянке или пещере одного из веротерпимцев, как доныне безлюдные и дикие края превращались в средоточие человеческих помыслов, в отправной пункт христианской мудрости, где плоть и дух достигали неземной гармонии, где трудами праведными создавались нетленные шедевры зодчества.
От Андрея Первозванного вел свое начало Валаамский монастырь. Здесь на озере Нево благословил он «горы каменные крестом, истребил капища Волоса и Перуна, обратил в Христову веру обитавших на острове язычников». Не раз и не два выдерживали иноки нашествия шведов, которые, словно святой водой, окропляли кровью православной гранитные глыбы и превращали монастырь в руины и пепел.
Казалось, после очередного поругания не воспрянуть святыням, не обрести своего лица. Но воистину красота неистребима, и воплощением ее стал отстроенный уже в XVIII–XIX веках монастырь с монашескими кельями, странноприимным домом, гостиницей для богомольцев, число которых иногда достигало восьми тысяч. Бесстрастные отроки отчета говорят, что «всех часовен на Валаамском архипелаге 16» скитов — 4, храмов — 6: Преображенский, во имя преподобных Сергия и Германа, Успенья Пресвятой Богородицы, святых Апостолов Петра и Павла, Живоначальныя Троицы, Живоносного ис