точника».
Но за каждым камнем, вложенным в любое из строений на острове, стоят мучительные раздумья творцов, людской труд и пот, священная человеческая память. Она бережно хранит легенды о шведах-разрушителях, которых постиг мор, когда они попытались осквернить мощи основателей монастыря св. Сергия и Германа, о неком финне, попытавшемся совершить то же самое. Язвы на его теле стали на долгие годы карой за святотатство. Предания хранят обстоятельства неудачной попытки шведского короля Магнуса овладеть Валаамом.
К эпитафии на камне трудно что-либо добавить:
На сем месте тело погребено,
В 1371 году земле предано,
Магнуса, Шведского короля,
Который святое крещение восприя
При крещении Григорием наречен.
В Швеции он в 1336 году рожден,
В 1360 году на престол возведен,
Великую силу имея и оною ополчен
Двоекратно на Россию воевал
И о прекращении войны клятву давал;
Но преступив клятву, паки вооружился
Тогда в свирепых волнах погрузился
На Ладожском озере войско его осталось,
И вооруженного флота знаков не осталось;
Сам он на корабельной доске носился,
Три дня и три ночи богом хранился,
От потопления был избавлен,
Волнами к берегу сего монастыря управлен.
Иноками взят и в обитель внесен,
Православным крещением просвещен:
Потом, на место царское диадемы,
Облечен в монахи, удостоился схимы,
Пожив три дня, здесь скончался,
Быв в короне и схимою увенчался.
— …Не обошли невзгоды и испытания Смутного времени один из самых красивейших российских монастырей Кирилло-Беловерский; основанный учеником преподобного Сергия Радонежского монахом Кириллом. Природа, «скудная, дикая, пустынная», не помешала создать творение, которое и поныне вызывает невольное восхищение. Но оно, если и пробудилось в ком-то из воинов-литовцев, приведенных воеводою Бобовским под монастырь, тотчас уступило место грубому инстинкту легкой наживы. И тогда затрещали ясли, заревел скот, жалобно зазвенели запоры на амбарах, заполыхали пожары в предместье.
Но когда дело дошло до открытого столкновения с монастырскими сидельцами, то у грабителей прыти заметно поубавилось. В ночь 5 декабря 1612 года их первый приступ оказался безуспешным. Разорив и разграбив Вологду, литовцы и мятежные казаки вновь объявились у монастыря через неделю. С криком и шумом подступали они к обители с лестницами, обстреливали из пушек, засыпали калеными стрелами. Иноки, стрельцы, жители и богомольцы бились «с литовцами и поляками накрепко и многих воровских людей побили насмерть и поранили». От третьей попытки взять монастырь соединенные силы захватчиков попросту отказались, объясняя это так: «К Кириллову монастырю мы зимусь (1612 г.) и летось (1613 г.) приступали… да бог их помиловал…» Долгие пять лет монастырь жил в постоянном напряжении, готовясь к встрече с врагом, и только в конце 1616 года защитники облегченно вздохнули: нашествие захлебнулось в бессильной злобе.
Издревле существовавшая народная мудрость предупреждает, что негоже со своим уставом в чужой монастырь соваться. Однако этой истиной изрядно пренебрегали и во времена ушедшие и в нынешние. Черная утробная зависть к монастырским богатствам, к жизненному укладу, отличному от мирского, которая жгла иноплеменных и доморощенных недругов молящейся братии, обратила их в тлен и уготовила им вечное проклятие. Между тем в памяти людской названия Троице-Сергиевой лавры, Соловецкого, Кирилло-Белозерского и Валаамского монастырей жили и будут жить, как крепости неодолимые.
СВЯЩЕННИК ПОЛКОВОЙ
Вемы тя, единого бога и царя, твоея помощи просим. Ты нам подавал ecu победы, тобою врагов по беждахом, от тебе и нынешнего и будущего благополучия чаем…
Суворов еще никогда не переживал столь длинной ночи. И совсем не потому, что густые декабрьские сумерки на Дунае наступали необычно рано и утренний свет с трудом пробивался сквозь низкие свинцовые облака. Весь день он провел в войсках, где на каждом шагу, словно магическое заклинание, слышалось слово «штурм». Он решился на него и не сомневался, что за те дни, которые он провел под Измаилом, решимостью проникся каждый русский воин. Нет, вовсе не механизмом и «артикулами предусмотренным» внушал он настойчиво мысль, что «не руки, не ноги, не бренное человеческое тело одерживали на войне победу, а бессмертная душа… и если душа воина велика и могуча, не предается страху и не падает на войне, то и победа несомненна».
Суворов категорически запретил держать войска в боевых порядках до сигнала. Солдаты группами, плотно прижавшись друг к другу, старались сохранить тепло, коротали время в разговорах и шептали молитвы. Может быть, среди них звучали и составленные много лет назад самим Суворовым, когда он командовал Суздальским пехотным полком.
Суворов после объезда войск вернулся на свой бивак, прилег к костру, но заснуть не смог. Сердце стучало, словно молоточком по наковальне, а перед глазами стояли строки ордера главнокомандующего Потемкина: «…Остается предпринять с божьей помощью на овладение Измаила… Извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду… Моя надежда на бога и на вашу храбрость».
Что мог Суворов ответить светлейшему, который сам еще двадцать лет назад брал штурмом Измаил? Что много воды с тех пор утекло и турецкий полумесяц сиял на небосклоне и не собирался покидать его, впрочем, как и воины Аллаха Измаил? И Суворов отписал Потемкину в Бендеры: «Обещать нельзя божий гнев и милость зависит от его провидения».
Штурм турецкой крепости достаточно подробно описан, и иногда кажется, что многочасовой бой виртуозно с листа и легко был исполнен русскими офицерами и солдатами. Но ведь сраженье складывалось из сотен, тысяч единоборств, где порой все решало мгновенье.
…Полоцкий пехотный полк входил в состав колонны бригадира Орлова, которая, по замыслу Суворова, должна была атаковать Толгаларское укрепление и ров левее Бендерских ворот. Вначале все складывалось успешно. Казаки, действовавшие в первом эшелоне, частью сил уже преодолели препятствие, когда внезапно ворота отворились и во фланг им устремились янычары. Казаки гибли под ударами сабель. И тогда на помощь пришли полочцы. Но и они, словно споткнувшись о невидимую преграду, остановились. Командир полка полковник Ясунский был тяжело ранен: наступило замешательство. Историк Полоцкого пехотного полка В. М. Кузнецов описал этот эпизод в стихах.
В начале схватки командир
Яцунский раненый свалился.
И полк во рвах остановился
И дрогнул (орошен мундир
Полковника текущей кровью —
Убит?!)… Но — вдруг — перед толпой
Встает священник полковой,
С крестом в руках, в устах с любовью:
«Ребята! Кто же за царя,
За веру, Родину святую?!
Кто, к ним любовию горя,
Не защитит их? Испытую».
Шагнул вперед священник, вот,
За ним один, другой толкнулись —
И все до одного вперед
На Измаил, как вихрь, рванулись!
И завязался жаркий бой.
Тот славный бой, которым гордо
Мы можем хвастать и твердо
Смотреть перед собой.
В нестихающей канонаде, в грохоте разрывов и выстрелов, в раздирающих душу человеческих воплях, перекрывая их, властно и призывно прозвучал голос святого отца, присутствие которого в первых рядах сражающихся было вовсе не обязательным. По долгу совести священник Полоцкого полка отец Трофим Куцинский предпочел быть там, где лилась кровь духовных чад. Пули не миновали священника. Уже на крепостной стене он был ранен в ногу, а от креста осталось лишь основание.
На следующий день после взятия Измаила, на штурм которого, по словам Суворова, «можно пускаться один раз в жизни», состоялся молебен. Под гром орудийного салюта отправлял его священник Трофим Егорович Куцинский. Перед генералами, штаб- и обер-офицерами раздавалась «Многая лета» победителям.
Суворов в рапорте о взятии Измаила отписал Потемкину о подвиге Куцинского. В Петербург, в столицу империи, главнокомандующий направил представление. «Полоцкого пехотного полка священник Трофим Куцинский, во время штурма Измаильского, ободряя солдат к храброму с неприятелем бою, предшествовал им в самом жестоком сражении. Крест Господен, который он, яко знамение победы для воинов, носил в руках, пробит был двумя пулями. Уважая таковую его неустрашимость и усердие, осмеливаюсь просить о пожаловании ему креста на шею».
Без сомнения, речь шла о награждении святого отца орденом св. Георгия. Но Екатерина II не решилась нарушить статут. О священниках в нем не говорилось ни слова. Впрочем, в то время не существовало вообще какого-либо законодательного акта, который определял бы должностные обязанности полковых священников. По мирному времени, когда полки находились в местах постоянной дислокации или вели кочевой образ жизни, они подчинялись местным епархиальным властям. И если полк делал непродолжительную остановку на две-три недели, полковой священник был обязан войти в сношения с ближайшей епархией.
Воинский устав 1716 года упоминает лишь о высшей должности обер-полевого священника на время военных действий: «положен в числе чинов генерального штаба для исполнения обязанностей священнослужителя при главнокомандующем армии и для начальствования над полковыми священниками».
Тем не менее Екатерина II не оставила без награды отца Трофима и пожаловала ему наперсный крест с бриллиантами на георгиевской ленте. По ходатайству императрицы священник Полоцкого пехотного полка был возведен в сан протоиерея.
Подвиг отца Трофима — первое дошедшее до нас в документах и воспоминаниях свидетельство беспримерного мужества, твердости духа священнослужителей. Сколько их, безымянных, осталось вне страниц истории, чьими кропотливыми трудами и стараниями незримо ковался дух русской армии, ее победы. Невозможно определить, каких усилий стоило им воспитать, по словам Кутузова, подлинное сокровище — русского солдата, в любви к отечеству, вере, престолу — воистину неодолимой силе, вовеки прославившей его имя.