ялись, и Александр II в этом убедился.
«При осмотре госпиталя, — сообщает в Россию С. П. Боткин, — несколько сестер милосердия просили государя приказать им выдать жалованье. Неизвестно, что из этого выйдет». На это с определенной точностью ответил В. И. Немирович-Данченко, по совпадению обстоятельств встретивший «проштрафившихся» девушек по дороге в Россию. «Жалованье, конечно, им не выдали», — заключает корреспондент.
В воспоминаниях Ольги Юханцевой сохранилась запись беседы. «Сестричка, а жалованья сколько получаешь?» — спросил ее раненый солдат. «Жалованья мы и вовсе не получаем, — последовал ответ. — Мы рады, что можем хотя бы немного помочь вам».
О полнейшей бескорыстности и честности сестер милосердия свидетельствует участник войны: «Солдаты с неохотой отдавали деньги госпитальному бухгалтеру и считали сохранными их только в руках у сестрицы, так как знали, что она их не обидит и в случае смерти отошлет семье».
В ноябре после продолжительной и изнурительной осады пала Плевна. Эта весть с быстротой молнии разнеслась по всей русской армии. Раздался всеобщий вздох облегчения. Всем казалось, что самое трудное теперь позади и война скоро кончится. Но впереди еще был переход через заснеженные Балканы, разгром армий Вессель-паши и Сулеймана-паши, трудные версты наступления на Константинополь.
Последние месяцы войны, пожалуй, были для женщин, находившихся в действующей армии, самыми драматичными. Следом за войсками по узким, труднопроходимым горным дорогам шли госпитали, лазареты, склады. Но еще до того, как основные медицинские силы оказались по ту сторону Балкан, вместе с передовыми отрядами, преодолевая суровую стужу, шли сестры милосердия, готовые в любую минуту прийти на помощь героям. В дневнике А. А. Тепляковой о переходе через Иметлийский перевал повествуют следующие строки: «Узенькая тропинка, по которой мы шли, упираясь на длинные палки, круто поднималась вдоль обрыва… Страшно было смотреть, как по ней втаскивали наши солдаты горные орудия. При штурме турецких укреплений при Иметли был ранен полковник Куропаткин (начальник штаба Скобелевского отряда. — Б. К.) и я и Софья (Энгельгард) двое суток не отходили от него».
Почти одновременно в дневнике Е. В. Духониной появилась запись: «Казалось, что силы вот-вот покинут нас. И все же мы были в хорошем настроении духа, так горды и счастливы, что мы две первые, перевалившие через Балканы…» Участница перехода, оставившая под воспоминаниями инициалы А. К., рассказывает о преодолении Балкан, писала, что «при переходе через горы, кто ехал верхом «по-мужски», кто на подводах, запряженных волами, делая по 15–20 верст в сутки. Ночевать приходилось где попало, утром с одеяла приходилось стряхивать лед».
Но трудности на этом не закончились. За Балканами на русскую армию со всей? силой обрушился тиф. Он бросал десятки, сотни солдат на ложе из соломы, на доски или просто на голую землю. Он шел вместе с войсками, догонял их в местах, где они располагались на непродолжительный отдых, и, словно многорукий жнец, обрушивался на людей. Его разновидности, еще недостаточно изученные, уносили в день иногда сотни жизней. Борьба с тифом и другими болезнями была не менее тяжелой и жестокой, чем с противником, и на переднем ее крае находились женщины.
«Вид моей палаты произвел на меня потрясающее впечатление, — вспоминала сестра милосердия Георгиевской общины. — Больных можно было делить только на два разряда: в тифе и после тифа. Первые были ужасны со своими налитыми кровью глазами, с привязанными горячешной рубахой рукавами к кровати; они кричали дикими нечеловеческими голосами. Другие лежали в совершенном беспамятстве, и только слабое, едва слышное дыхание показывало, что еще не поборол их страшный бич, хотя и отнял всю силу, положив и обратив в колоду… Лежали тут и выздоравливавшие, одержавшие такую блестящую победу над врагом…»
С тифом велась не только борьба, но параллельно шло изучение. Выпускница Высших медицинских курсов Варвара Некрасова работала над патологией тифа. В ее незавершенных записках удается проследить стремление к самосовершенствованию и научной разработке малоизвестных вопросов медицины. Об условиях, в которых ей приходилось работать, читаем в ее дневнике: «Многие раненые лежали не в палатках, а просто под навесом. Чтобы залезать туда, нужно изогнуться в три дуги и там уже ползать на коленях от одного больного к другому; вчера я так тридцать человек осмотрела, причем вылезаешь оттуда вся обсыпанная насекомыми». В некрологе о Некрасовой писалось, что она «пала жертвой не только чрезмерных самоотверженных трудов, но и научной пытливости». На могиле Некрасовой в болгарском местечке Систово установлен памятник с надписью: «Больше сия любви никто же не иметь, да кто душу положит за други своя». (Никто не достоин большей любви, чем отдавший жизнь за своих ближних.)
Уже много позднее на одном из заседаний представителей Общества попечения о раненых и больных воинах были произнесены такие слова: «В минувшую войну русский врач и фельдшер, редкий лазаретный и госпитальный служитель наших армий не перенес сыпного тифа или другой какой-либо болезни…» В отчете приводятся и цифры. «Умерших врачей было 115 человек, умерших нижних чинов (фельдшеров) 401 человек, из коих от тифа — 268 человек».
Не поддается вычислению лишь цифра заболевших и умерших женщин. Так, П. А. Илинский сообщает, что «из 131 сестры милосердия Благовещенской общины больны 124, умерло — 2». У него же имеются сведения, что за время кампании 50 женщин скончались от болезней и среди них врачи: В. Некрасова, О. Быстроумова, фельдшерицы А. Афанасьева, О. Бочарова, сестры милосердия Ю. Вревская, В. Новикова, О. Лбова. Характерен эпизод, описанный В. И. Немировичем-Данченко в дневнике. «Сестра Васильева заболела тифом, потому что отдала больным все теплое платье, которое у нее было, и даже свое одеяло. Она слегла, а через две недели скончалась. Хоронили ее в серый ненастный день. Резкий ветер пронизывал до костей. Я обратился к сестре, шедшей за телом подруги и дрожавшей от холода: «Вам бы поберечься!» В ответ мне было: «Где тут беречься. Посмотрите-ка, вчера еще восемьдесят тифозных прибыло… Кто за ними ходить станет!» Останки одной из сестер милосердия Марии Александровны Ячевской были доставлены в Петербург. Вот как описываются похороны в «Вестнике народной помощи». «При многочисленном стечении народа, с вокзала Николаевской железной дороги и до Волкова кладбища гроб двигался по живому людскому коридору… Она являлась там, где более встречалась надобность в ее энергической деятельности, вызывавшей удивление и благодарность всех окружающих». В конце заметки помещены стихи.
До конца несла ты крест свой безответно
и сошла со сцены незаметно.
12 февраля 1878 года передовой отряд под командованием генерала Струкова оказался в Чорлу, всего в 80 километрах от Стамбула. Такой близости к столице было вполне достаточно, чтобы турецкое правительство запросило перемирия. Через несколько дней оно было подписано обеими сторонами в Адрианополе. Подписание перемирия вызвало «всеобщий восторг и радость». На улицах Адрианополя долго не умолкали музыка, пение, возгласы «ура!»; несмотря на весеннюю грязь, болгары под звуки волынки дружно плясали, взявшись за руки, «Хоро».
Это настроение достигнутой победы омрачалось огромным количеством больных, цифра которых на середину апреля 1878 года доходила до 140 000 человек. Можно представить, какие нагрузки выпали на долю женщин, прежде чем последний транспорт с больными и ранеными отправился в Россию. Сестры милосердия покинули Болгарию в августе месяце. Незадолго до отъезда всем женщинам, принимавшим участие в войне, уполномоченный Красного Креста Панютин «роздал бронзовые медали на андреевской ленте с надписью: «Не вам, не нам, а имени твоему». Позднее все участницы русско-турецкой войны получили памятную медаль, а сестры милосердия Духонина, Ольхина, Полозова, Юханцева, Энгельгард были награждены «особыми серебряными медалями «За храбрость».
Совсем не случайно, что уже тогда женщин называли «солдатами здоровья». Они и умирали как солдаты. Не имея чинов, они с честью проносили через горнило войны высокое звание русской женщины. И даже через многие годы участники войны с большой теплотой вспоминали о сестрах милосердия. «Прошло уже 19–20 лет с тех пор, — писал в одном из писем П. В. Цесаревский, земский врач, участник войны, — а все еще как живые стоят передо мною эти труженицы в блеске окружающего их ореола милосердия, добра, ласки, заботы, участия, усердия к делу, неутомимости, самоотвержения…» Знакомый со многими женщинами — участницами войны не только по корреспонденциям, Ф. М. Достоевский давал им такую оценку: «После нынешней войны, в которую так высоко, так светло проявила себя наша русская женщина, нельзя уже сомневаться в том высоком уделе, который несомненно ожидает ее между нами. Наконец-то падут вековые предрассудки, и «варварская» Россия покажет, какое место отведет она у себя «матушке» и «сестрице» русского солдата, самоотверженнице и мученице за русского человека…»
Пророческие слова великого русского писателя сбылись, а история еще раз убедительно доказала, что даже в таком сугубо мужском деле, как война, женщине принадлежит далеко не последнее место.
ЗА ДРУГИ СВОЯ
Кто хочет душу свою, жизнь свою сберечь — тот потеряет ее, а кто потеряет ее в добровольном подвиге ради Христа и Евангелия, ради любви к богу и ближним, тот сбережет ее.
Известие о начале войны, словно не единожды видимый им поток камней, стремительно и безостановочно несущийся с ревом с Кавказских гор, оглушило Сталина. «Не теряйте времени на сомнения в себе», — чуть ли не ежедневно говорил ему внутренний голос словами великого бунтаря Михаила Бакунина. Но в этом «пустейшем занятии из всех выдуманных человечеством» Сталин пребывал почти две недели, доверив Молотову сказать стране то. что должен был произнести он — отец и вождь всех времен и народов.