Гарем Кошкарёва был довольно известен, о нем вспоминали многие мемуаристы, но никому из современников не пришло в голову осудить старого развратника или заявить, что он злоупотребляет своими правами. Всё было в порядке вещей. Напротив, в гости к Кошкарёву с удовольствием наведывались и другие дворяне, ведь, как указывают мемуаристы, «несколько девушек особо назначались для прислуги гостям».
Крепостные театры
Подобные барские гаремы порой трансформировались в крепостные театры. Помещики отправляли крепостных учиться музыке, танцам, пению, дабы иметь свой оркестр и свою труппу. При этом совершенно не учитывалось, есть ли у крепостного талант – барин приказал, вот и учись. За «нескорое понимание» предмета крепостных учеников секли. У помещика Баженова трое обучающихся музыке сбежали, не выдержав побоев. По всей видимости, музыкального слуха они не имели и не понимали, чего от них добиваются.
В силу этих причин крепостные оркестры и крепостные труппы обычно выступали плохо. Вот, например, как описывал известный историк и писатель Мельников-Печерский театральное представление в поместье средней руки: «…занавеска на подмостках поднимется, сбоку выйдет Дуняшка, ткача Егора дочь, красавица была первая по Заборью. Волосы наверх подобраны, напудрены, цветами изукрашены, на щеках мушки налеплены, сама в помпадуре на фижмах, в руке посох пастушечий с алыми и голубыми лентами. Станет князя виршами поздравлять, а писал те вирши Семён Титыч. И когда Дуня отчитает, Параша подойдет, псаря Данилы дочь.
Эта пастушком наряжена: в пудре, в штанах и в камзоле. И станут Параша с Дунькой виршами про любовь да про овечек разговаривать, сядут рядком и обнимутся… Недели по четыре девок, бывало, тем виршам с голосу Семён Титыч учил – были неграмотны. Долго, бывало, маются, сердечные, да как раз пяток их для понятия выдерут, выучат твердо.
Андрюшку-поваренка сверху на веревках спустят. Мальчишка был бойкий и проворный, – грамоте самоучкой обучился. Бога Феба он представлял, в алом кафтане, в голубых штанах с золотыми блестками. В руке доска прорезная, золотой бумагой оклеена, прозывается лирой, вкруг головы у Андрюшки золочены проволоки натыканы, вроде сияния. С Андрюшкой девять девок на веревках, бывало, спустят: напудрены все, в белых робронах, у каждой в руках нужная вещь, у одной скрипка, у другой святочная харя, у третьей зрительна трубка. Под музыку стихи пропоют, князю венок подадут, а плели тот венок в оранжерее из лаврового дерева.
И такой пасторалью все утешены бывали».
Однако некоторые богатые помещики всё же достигали в этом отношении определенного изящества. На всю округу славился театр в поместье Спасское-Лутовиново Варвары Петровны Тургеневой, матери писателя Тургенева, уже упоминавшейся выше. Была там и своя театральная школа, в которой обучали актерскому мастерству наиболее миловидных и одаренных крестьянских детей. На сцене в Спасском-Лутовинове шли пьесы Мольера и Коцебу, комедии Капниста и водевили Шаховского. Причем, судя по пометкам в книгах, Варвара Петровна сама занималась режиссурой.
Граф Гаврила Семенович Волькенштейн – помещик, которому сызмальства принадлежал будущий великий актер Михаил Семёнович Щепкин, – тоже имел свой театр. Грамотный юноша поначалу выполнял в барском театре обязанности суфлера: он выучивал все пьесы и подсказывал актерам слова. А потом довелось и ему самому выступить: один из исполнителей напился пьяным, и ему срочно потребовалась замена. Вот и подвернулся Михаил, знавший назубок всю роль.
Волькенштейн вывозил своих актеров в Курск, где действовал театр помещика Анненкова или, как его называли, театр Барсовых. Братья Барсовы – Михаил, Александр и Пётр – были из крепостных. Вернее, к тому времени старший из братьев, Михаил Барсов, «был уже на воле, а меньшие – еще крепостные».
С 1797 по 1816 год Барсовы управляли Курским городским театром, устроенным местной аристократией в здании Благородного собрания. Щепкина особенно удивило то, что «они тоже были господские, а с ними и их господа и весь город обходились не так, как с крепостными, да и они сами вели себя как-то иначе».
Театр Анненкова был неважен по составу труппы, но блестящ по декорациям, костюмам, машинам, на которых помещик в итоге и разорился. В этом театре Михаил стал звездой. Он исполнил несколько ролей: Степана-сбитенщика в опере Княжнина «Сбитенщик», помещика в комической опере того же автора «Несчастье от кареты» и другие.
Гавриил Ильич Бибиков – генерал-майор, меценат, строитель знаменитой и красивейшей усадьбы в Гребнево, предводитель дворянства Богородского уезда – отдавал детей своих дворовых людей на воспитание в пансионы, где их учили иностранным языкам, музыке, рисованию и пр. Из них составляли труппу актеров и танцовщиц для домашнего театра и балета. Для постановок Бибиков приглашал самого Петра Андреевича Иогеля – знаменитого московского танцмейстера.
Пензенский помещик титулярный советник Василий Иванович Кожин (1765–1817), по словам мемуариста А. М. Фадеева, «слыл за богатого человека, жил роскошно, давал пиры, держал свой оркестр музыки, домашний театр с труппой из крепостных людей». Его актеры играли «одни только комедии с пением и без пения», – писал мемуарист Ф.Ф. Вигель. Кожин собственной сцены не имел и по протекции губернатора ставил комедии в зале Пензенского дворянского собрания. После смерти Кожина его жена Екатерина Васильевна (урожденная кн. Долгорукова) немедленно разогнала всю труппу.
Александр Алексеевич Плещеев, писатель, драматург и композитор, в усадьбе Большая Чернь на правом берегу реки Нугрь, в 11 км юго-западнее Болхова, построил театр, сформировал из крепостных труппу. У Плещеева был хороший домашний театр и оркестр крепостных музыкантов. В этом случае сам барин обладал замечательным литературным талантом и талантом драматурга. Впрочем, точно судить о том мы не можем, так как почти все его сочинения сгорели при пожаре в усадьбе.
В одной только Москве было около 20 частных крепостных театров с оркестрами и певцами. Мемуарист Дубровин писал, что «Столыпинский театр в Москве был известен по талантливости актеров, которые были потом украшением императорского театра. В Казани была известна труппа Петра Васильевича Есипова; в Алатырском уезде была труппа князя Грузинского, был театр и в Полтаве».
Примой театра Есипова считалась крестьянская девушка Грушенька, фамилия которой неизвестна. Посмотреть ее игру съезжались помещики со всей округи. Потом Груша куда-то исчезла: то ли получила вольную, то ли сбежала, то ли утопилась… На этот счет даже ходят легенды. Но Есипов нашел ей замену – крестьянку Флушу Аникееву.
Тайный советник, масон Пётр Иванович Юшков, владевший домом «в четвертом квартале церкви Флора и Лавра, что у ворот Белого города»[29], был любитель танцев. Он выучил двадцать красивых крепостных девушек танцевать вальсы, кадрили, экосезы и другие танцы того времени. Он одел их в бальные туфли, штофные сарафаны, бархатные повязки и лайковые перчатки. Современники писали, что эти девушки танцевали лучше многих барышень и разговорами были совсем не похожи на крестьянок. Несмотря на это, они занимались всей крестьянской работой, но в перчатках и соломенных шляпах, а волосы были в папильотках.
Балетные представления давались у князя Николая Борисовича Юсупова – «самого страстного, самого постоянного любителя женской красоты», как характеризовал его журналист Илья Александрович Арсеньев. В Москве, в особенном доме в Харитониевском переулке, помещался его гарем с 15–20 дворовыми девушками. Их обучал танцам уже упоминавшийся танцмейстер Иогель. Арсеньев писал: «Великим постом, когда прекращались представления на императорских театрах, Юсупов приглашал к себе закадычных друзей и приятелей на представление своего крепостного кор-де-балета. Танцовщицы, когда Юсупов давал известный знак, спускали моментально свои костюмы и являлись перед зрителями в природном виде, что приводило в восторг стариков, любителей всего изящного».
Советский писатель Леонид Николаевич Афонин, в 1960-е годы много времени посвятивший исследованию истории крепостного театра в Орловской губернии, представил читателям множество интереснейших сведений. В частности, он цитирует замечательнейший документ, относящийся к 1828 году. Это афиша крепостного театра Алексея Денисовича Юрасовского: «Сево 11 мая 1828 году в Сурьянине Болховского уезду опосля обеду по особливому сказу на домовом театре Сурьянинском представлено будет «Разбойники Средиземного моря или Благодетельный алжирец» большой пантомимный балет в 3-х действиях соч. Г. Глушковского, с сражениями, маршами и великолепным спектаклем… Особливо хороши декорации: наружная часть замка Бей, пожар и сражения. Музыка г. Шольца, в коей Васильев, бывший крепостной человек графа Каменского, играть будет на скрипке соло; танцевать будут (вершить прыжки, именуемые антраша) в балете: Антонов Васька, Родин Филька, Зюрин Захарка и Демин Васька вчетвером (pas de quatre); Зюрин Захарка, Петров Сидорка, Хромин Карпушка втроем (pas de trois); Хромина Васютка и Зюрина Донька вдвоем (pas de deux)». Не может не обратить на себя внимание манера называть крепостных артистов не именами, а презрительными кличками: Захарка, Донька, Филька – которые подошли бы скорее борзым собакам.
За «Благодетельным алжирцем» должна была последовать «Ярмарка в Бердичеве» – «препотешный разнохарактерный пантомимный дивертисман с принадлежащими к оному разными танцами, ариями, мазуркою, тирольскими, камаринскими, литовскими, казацкими плясками».
Ну а завершало представление выступление крепостного Тришки Таркова, который «на глазах у всех» должен был проделать следующие трюки: «в дуду уткой закричать, пустым ртом соловьем засвистать, заиграть будто на свирели, забрехать по-собачьи, кошкой замяукать, медведем зареветь, коровой и телком замычать, курицей закудахтать, петухом запеть и заквохтать, как ребенок заплакать, как подшибленная собака завизжать, голодным волком завыть, словно голубь заворковать и совою прокричать». А в заключение Тришка должен был есть горящую паклю «голым ртом» и «при сем ужасном фокусе не только рта не испортить, в чем любопытный опосля убедиться легко мог, но даже и грустного вида не выказать».