Однако уже полгода спустя Василий написал своим бывшим хозяевам, что он и его жена живут с княгинею в Москве, что жена его исполняет роль горничной, но на жалованье, а он служит в оркестре при одном из московских театров. Затем Цевловские получили известие, что княгиня Г. ликвидирует все свои дела в России и уезжает навсегда за границу, куда с нею отправляются музыкант Василий и его жена.
Николай Семёнович Смирнов
Первым из крепостных, чье мнение о своем подневольном состоянии нам известно, был Николай Семёнович Смирнов (1767–1800) – сын крепостного – управляющего имениями князей Голицыных. Несмотря на свое социальное положение, его отец был образованным человеком: он торговал книгами и занимался распространением последних томов «Поучительных слов…» митрополита Платона (Левшина).
Николай Смирнов получил хорошее домашнее образование, знал французский, итальянский и немного английский языки. К тому же он посещал лекции в Московском университете (как крепостной, он не считался студентом) и брал частные уроки у профессора юриспруденции, академика Семёна Ефимовича Десницкого. Эти занятия не были регулярными, так как юноша полностью зависел от прихотей князя, загружавшего его канцелярской работой. Конечно, Николай Семёнович не мог не осознавать всей несправедливости своего крепостного состояния. Он несколько раз пытался выкупить себя и свою семью из крепостной зависимости, но безуспешно. Перенеся тяжелую болезнь, вызванную главным образом, как он сам пишет, «омерзением к рабству», он просил своих господ отдать его в солдаты, но также получил отказ. Тогда он попытался бежать за границу – но и тут неудачно: в пути его ограбили, а потом он снова тяжело заболел. Смирнова арестовали как беглого и отправили в Тайную канцелярию. Там на допросах он и дал показания, оформившиеся в довольно пространную автобиографию, впоследствии изданную.
Нетрудно понять, что высказывания Смирнова о крепостном праве взбесили следователей и судей. Он был приговорен к повешению. Но смертная казнь в России была отменена, поэтому приговор заменили на другой: 10 ударов кнутом, вырезание ноздрей, клеймение и каторга. Но Смирнову повезло: императрица Екатерина сжалилась и еще раз смягчила приговор. В июле 1785 года по ее приказу Смирнов был отправлен в Сибирь «в состоящие в Тобольске воинские команды солдатом». Там, как человек образованный и умный, он сразу привлек внимание начальства. Спустя три года он был произведен в фурьеры, а чуть позднее – в сержанты.
В звании сержанта Смирнов преподавал в солдатских училищах, обучал «малолетних разного звания чинов», а также «употребляем был по разным горным и заводским препоручениям». Также он сотрудничал в местном журнале «Иртыш, превращающийся в Иппокрену». Иппокреной назывался источник на горе Геликон, образовавшийся от удара копыта крылатого коня Пегаса. Считалось, что всякий, кто испил воды Иппокрены, становится поэтом.
В журнале Смирнов печатал переводы и свои оригинальные стихотворения, подписывая их инициалами «Н.С.». Некоторые стихи он посылал в Москву, в журнал «Приятное и полезное препровождение времени», где печатался даже сам поэт Сумароков. В течение 1794–1796 годов Смирнов напечатал здесь одиннадцать оригинальных и переводных произведений. Все его стихи отличались крайним пессимизмом. Вот, к примеру:
О вы! которые рождаетесь на свет!
Мой взор на вашу часть с жалением взирает;
И самой смерти злей собранье здешних бед,
В сей жизни человек всечасно умирает.
Из недр ничтожества когда б я мог то знать
И если бы творец мне дал такую волю,
Чтоб сам я мог своей судьбою управлять, —
Не принял жизни б я и презрил смертных долю.
В 1798 году Смирнову удалось уволиться из армии, и он был зачислен в штат Иркутской суконной казенной фабрики как человек «способный и исправный, знающий обычай и язык тамошних народов». К сожалению, проработал он там совсем недолго: в 1800 году Смирнов умер совсем молодым человеком. Известно, что незадолго до смерти он женился, но детей у него не было.
Александр Васильевич Никитенко
Подробнейшие записки о своей жизни оставил Александр Васильевич Никитенко (1805–1877) – историк литературы, цензор, профессор Санкт-Петербургского университета, действительный член Академии наук. Его записки интересны тем, что главный акцент в них сделан не на садистских жестокостях крепостничества, а на чудовищном для образованного человека сознании своей несвободы, своего бесправия.
Происходил Никитенко из украинских крепостных графа Шереметева. Отец его – Василий Михайлович – в молодости обладал красивым высоким голосом и пел в графской капелле. По милости графа Василий получил изрядное образование, даже знал французский язык. Повзрослев, он стал старшим писарем в вотчинной конторе, но так как всегда старался «действовать по совести», то постоянно вступал в конфликты со своими вороватыми сослуживцами.
Большой спор разгорелся, когда был объявлен рекрутский набор. Вотчине графа Шереметева надлежало поставить известное число рекрутов. Деревенские власти, очевидно подкупленные, так повели дело, что богатые, имевшие по три и по четыре взрослых сына, были, под разными предлогами, освобождены от этой повинности, которая, таким образом, падала исключительно на бедных. «Многие семьи лишались последней опоры: лбы забрили даже нескольким женатым. Такая несправедливость возмутила отца. Он горячо вступился за одну вдову, у которой отнимали единственного сына и кормильца», – вспоминал Никитенко.
Протесты Никитенко-старшего ни к чему не привели, мало того, его самого объявили «общественным преступником» и заковали в цепи, признав «человеком беспокойным, волнующим умы и радеющим больше о выгодах человечества, чем о графских». С тех пор он жил под надзором местных властей.
Заработок ему дала соседка-помещица Авдотья Борисовна Александрова, приходившаяся крестной матерью Александру.
Никитенко вспоминал: «Я помню ее уже лет сорока. Высокая, довольно полная, с грубым лицом и мужскими ухватками, она неприятно поражала резкими манерами и повелительным обращением. Жила она на широкую барскую ногу, хотя средства ее были невелики… Образование ее не шло дальше грамоты да умения одеваться и держать себя по-барски, сообразно тогдашним обычаям и моде. Претензий зато у нее было пропасть… Эта феодальная дама отличалась всеми свойствами деспота, обладателя нескольких сот рабов, но сама состояла в рабстве у своих дурных наклонностей. Бич и страшилище подвластных ей несчастливцев, она особенно тяготела над теми, которые составляли ее дворню и чаще других попадались ей на глаза. Мои воспоминания о ней ограничиваются годами моего детства. Но я живо помню, как она собственноручно колотила скалкою свою любимую горничную, Пелагею, как раздавала пощечины прочим, как другая ее горничная, Дуняша, с бритой головой по нескольку дней ходила с рогаткой вокруг шеи, как всех своих девушек секла она крапивой. Подобные вещи, впрочем, никого не возмущали: они были в нравах общества и времени».
Никитенко-старший несколько лет проработал у нее управляющим, но потом опять случился какой-то конфликт, и он был сослан в дальний Гжатский уезд Смоленской губернии, в деревню Чуриловка.
Но и там его обостренное чувство справедливости и желание помочь людям еще раз сыграли с ним злую шутку.
Он помог соседке-помещице Марии Фёдоровне Бедряге, которую вместе с дочерью запер на отдаленном хуторе злобный зять – казацкий генерал. Никитенко пишет, что его отец, «вообще склонный к романическим похождениям, охотно взялся им помочь. Он украдкой пробрался к месту, где они были заключены, свел дружбу с их сторожем, подкупил его и наконец был допущен к ним. После того он уже без труда вывел их из дома, где они содержались, усадил в заранее приготовленный экипаж и благополучно доставил в Писаревку», – то есть в поместье Марьи Фёдоровны.
Бедряга назначила Никитенко-старшего управляющим. Он взялся устроить Писаревку под условием, чтобы помещица, изрядно запутавшая свои дела, более ни во что не вмешивалась. И добился результата.
Но благодарности не получил! Увы, помещица недолго помнила об услуге, оказанной ей простым крепостным. «Властолюбивая барыня не могла выносить, чтобы кто-нибудь из окружавших ее действовал самостоятельно, хотя бы то было в ее собственных интересах. Ее терзала мысль, что управляющий ее держит себя слишком независимо, мало угождает ей».
Чаще и чаще выражала она свое неудовольствие, а когда управляющий решил оставить место, не выдала ему жалованье, обвинила его в злоупотреблениях и затеяла судебную тяжбу, до конца которой Никитенко-старший не дожил. «Странная эта была тяжба! С одной стороны: владелица двух тысяч душ, сильная богатством, связями, воплощенная спесь и произвол, с верным расчетом на успех, с другой: человек без общественного положения и связанных с ним преимуществ, опиравшийся только на свою правоту, и до того бедный, что часто не имел на что купить лист гербовой бумаги для подания в суд жалобы или прошения. Зато настойчивость была с обеих сторон одинаковая», – вспоминал Александр Васильевич.
Василий Михайлович Никитенко смог устроить своего десятилетнего сына в Воронежское уездное училище, где тот проучился три года. Но хотя он проявлял недюжинные способности, дальше учиться мальчик не мог, так как был крепостным. По этой причине в гимназию его не приняли. Юноша был так огорчен, что даже думал о самоубийстве.
Намерение свое он, к счастью, не осуществил и жил, зарабатывая частными уроками.
Он оказался в городке Острогожске Воронежской губернии, где стал участником собраний офицеров. На способного и очень умного молодого человека обратил внимание главный начальник 1-й драгунской дивизии, квартировавшей в Острогожске, генерал-майор Дмитрий Михайлович Юзефович, сделавший его своим личным секретарем и учителем своих малолетних племянников. «Мало-помалу я сделался у него своим человеком», – пишет Никитенко.