Среди дворовых двое – приказчик и дворецкий – имели свои причины ненавидеть барина. Приказчика Асикирита Николаева Межаков не раз уличал в воровстве и порол за это. Что касается дворецкого Осипа Иванова, то он был «незаконнорожденным сыном дворовой женки Елизаветы Михайловой» и двоюродного дяди Александра Михайловича, Петра Осиповича Межакова. То есть он приходился троюродным братом собственному же барину.
24 мая 1809 года Межаков поехал «утром в коляске, имея при себе лакея, в пустошь, где осматривал работы по уборке и чистке рощи. Отослав лакея для помощи рабочим при уборке сучьев, а кучера оставив при лошадях, Межаков вошел в рощу, где его и убили двумя выстрелами из ружья поджидавшие там два крестьянина: деревни Саманова, помещицы Березниковой – Денис Яковлев и деревни Крутца, помещика Зубова – Данило Ефимов». Эти двое были наняты крепостными Межакова для его убийства, причем злодеев заставили поклясться на кресте, что те ничего никому не расскажут. Однако кучер оказался на стороне барина и погнался за его убийцами. Те, будучи арестованы, назвали нескольких участников убийства. Нашлись и другие свидетели. Крестьянин Васильев рассказал, что «дня за два до убийства некоторые крестьяне разных деревень, в числе 14 человек, на улице дер. Нефедово чинили согласие на убийство своего господина за наряжаемые на них тяжкие работы и изнурения». В убийстве были замешаны приказчик и дворецкий.
Трое изобличенных соучастников убийства получили по 200 ударов кнутом, были заклеймены, у них вырезали ноздри и отправили на вечную каторгу на Нерчинских заводах. Еще пятеро после 150 ударов плетью отправились в Нерчинск в ссылку. Кроме того, шестерых крестьян наказали 40 ударами плетью, а еще пятерых отправили на вечную ссылку в Сибирь.
В том же 1809 году от топора собственного крепостного пал и екатерининский вельможа фельдмаршал Михаил Федотович Каменский – отец Сергея Михайловича Каменского, знаменитого театрала. Причина оказалась по тем временам самая прозаическая: старый помещик изнасиловал малолетнюю девочку – сестру убийцы.
Кроме того, в ходе следствия выяснилось, что в своих поместьях Каменский прослыл «неслыханным тираном». О том, каким было наказание, судить трудно. По одним сведениям, в Сибирь сослали чуть ли не всю деревню – 300 человек; по другим, ссылке подвергся лишь один убийца.
Поразительно, но даже сам поэт Василий Андреевич Жуковский откликнулся элегией на смерть гнусного развратника, причем поминал в стихах не его отвратительные склонности, а былые заслуги: «В сей та́инственный лес, где страж твой обитал, / Где рыскал в тишине убийца сокровенный, / Где, избранный тобой, добычи грозно ждал / Топор разбойника презренный…». Увы, Жуковский и сам был крепостником.
Крестьянин Фёдор Бобков тоже описывает покушение на убийство развратного помещика, правда, неудачное: «Поливанов принудил переночевать у себя жену своего камердинера. Желая отомстить барину, муж, зная привычку барина отдыхать после обеда, поставил горшок с порохом под его кровать и перед концом обеда зажег свечу и вставил ее в порох. Уходя из спальни, он прихлопнул дверь. От сотрясения свеча упала, порох воспламенился, и произошел страшный взрыв. Вышибло окна и проломило потолок и часть крыши. Из людей пострадал один только сам камердинер. Его отбросило к стене, и он найден был лежащим на полу без чувств. Следствия и суда не было, так как Поливанов этого не хотел, а камердинер был сдан в солдаты».
Поротые помещики
Если землевладелец упорно и усиленно прибегал к порке крепостных, они в ответ могли и выпороть барина. Так, например, случилось в 1840 году в Новгородской губернии, где крестьяне наказали батогами своего барина Головина. В Рязанской губернии крестьяне побили помещиков Саханова, Беттихера, Шинковского, Лихарева… Случаев было больше, но далеко не всегда помещики жаловались, опасаясь быть высмеянными. Так, исследователь Повалишин приводит рассказ о том, как крестьяне Рязанской губернии выпороли кнутом в 1856 году некоего помещика, из фамилии которого он называет лишь первые три буквы: «Нас…»[31].
Прозвище «поротого камергера» получил статский советник, камергер Пётр Андреевич Базилевский (1795–1863) – помещик Хорольского уезда Полтавской губернии, принадлежавший к той же, киевской, ветви рода Базилевских, что и погибшие в селе Турбаи помещики. Он был самодуром и садистом. Своих крестьян он нагружал непосильной работой и на наказания не скупился.
Б.В. Покровский. Расправа крепостных крестьян с помещиками. 1937
Устав от издевательств, крестьяне ночью явились в господский дом, вытащили барина из постели и отвели в конюшню, где примерно наказали арапником. А потом заставили описать все произошедшее и расписаться в том, что барин никаким способом преследовать их не будет.
Два года спустя Базилевский попытался вне очереди сдать своих палачей в солдаты. Один из будущих рекрутов недолго думая отправился к уездному предводителю дворянства, рассказал об имевшей место порке и предъявил расписку барина.
Базилевский стал посмешищем. История дошла до самого императора. Николай I приказал осрамленному Базилевскому отправиться за границу и не возвращаться оттуда до особого указа.
Мемуаристка Водовозова рассказывала, что недалеко от поместья ее матери находилась усадьба, принадлежавшая трем сестрам, девицам Тончевым – Милочке, Дие и самой младшей Ляле, прозванным «три грации» или «стервы-душечки». Младшей было уже под сорок лет, а старшей за пятьдесят.
Две старшие сестры «до невероятности» любили побои и экзекуции: за самую ничтожную провинность староста в их присутствии должен был сечь провинившихся мужиков и баб, а обе они сами так часто били по щекам своих горничных и крепостных вышивальщиц, да так сильно, что те нередко расхаживали со вспухшими щеками. К тому же они были невероятно скупы и к дворовым своим относились бесчеловечно: «в жалобах на своих помещиц крестьяне постоянно упоминали о том, что они не только разорены, но и «завшивели», так как бабы не имеют времени ни приготовить холста на рубаху, ни помыть ее». Но все же не было никакой возможности разжалобить «трех граций» и обратить их внимание на «горе-горькую долюшку» крестьян. Далее Водовозова пишет: «Убедившись в этом, крестьяне стали пропадать «в бегах», проявлять непослушание сестрам, устраивать им скандалы. Однажды они поголовно наотрез отказались выйти на барскую работу не в барщинный день; власти посмотрели на это как на бунт против помещицы, и их подвергли весьма суровой каре.
Как-то раннею осенью все три сестры возвращались домой с именин часов в двенадцать ночи; они ехали в тарантасе с кучером на козлах. Было очень темно, а им приходилось версты четыре сделать лесом; когда они проехали с версту, они были окружены толпою неведомых людей: одни из них схватили под уздцы лошадей, другие стягивали кучера с козел, третьи вытаскивали из экипажа сестер. Кучера и Лялю перевязали, завязали им рот и оттащили в сторону, не дотронувшись до них пальцем за все время последовавшей расправы. Дию сильно выпороли, а старшую, предварительно сорвав с нее одежду, подвергли жестоким и позорным истязаниям. Узнать лица нападавших не было возможности, так как на их головах, насколько могли рассмотреть сестры, когда те наклонялись над ними, были надеты мешки с дырками для глаз, а несколько слов, которые были ими произнесены, указывали на то, что у них за щеками наложены орехи или горох. После расправы нападавшие набросили на Милочку сорванную с нее одежду и оставили лежать на земле, а сами разбежались. Ошеломленные барышни не могли кричать. Наконец младшей как-то удалось избавиться от повязки, стягивавшей рот, и она начала звать на помощь. Долго ее крики оставались тщетными; наконец один помещик, возвращавшийся ночью домой с тех же именин, на которых присутствовали и сестры, проезжал поблизости места их «казни», услышал крик, и только вследствие этого несчастным не пришлось заночевать в лесу.
У Милочки оказался до такой степени глубокий обморок, что она пришла в сознание лишь на короткое время уже в своей кровати, после чего немедленно тяжело заболела. Несколько недель она лежала при смерти, и хотя все в уезде очень скоро узнали о происшествии, но, ввиду того что сами сестры не заявляли о случившемся, местные власти не принимали никаких мер к обнаружению преступников, полагая, что пострадавшие из конфузливости желают потушить скандальное дело. Между тем это было не совсем так: Эмилия Васильевна, одна распоряжавшаяся и командовавшая всем и всеми, находилась в таком состоянии, что с нею нельзя было говорить о чем бы то ни было, а Дия не знала без приказания сестры, как поступить в этом случае, так как привыкла делать только то, на что указывала ей Милочка. Но, оправившись, старшая сестра пришла в ужас, что не было сделано заявления о случившемся, и, наоборот, решила дать делу как можно более громкую огласку. Она не только известила об этом местное начальство, но все три сестры решили предстать самолично перед уездным предводителем дворянства, а затем и перед губернатором. Рассказывали, что как только у одного из них Милочка доводила свой рассказ до того места, как «разбойники» начали срывать с нее одежду, все три сестры вскакивали с своих мест, бросались друг другу в объятия и начинали рыдать».
Дело «о злонамеренном нападении на сестер Тончевых и о жестоком избиении двух старших из них» было заведено, но, быть может потому, что Милочка успела вооружить против себя всех властей, следствие велось кое как, и преступники так и не были обнаружены».
Впрочем, иногда попытки проучить садистов оборачивались трагедиями. Так случилось в имении отставного ротмистра Евреинова в Боровичском уезде Новгородской губернии. Крепостными там командовал управляющий Септимий Мирецкий, который безжалостно их эксплуатировал, а за малейшие провинности порол. Именно поэтому группа крестьян во главе со старостой села Засопенье Родионом Андреяновым решила, как они потом говорили, «вложить ему ума через задние ворота».