С годами характер Оленина стал портиться, что сказалось на методах управления крестьянами, ставших откровенно тираническими. Не то чтобы Оленин требовал с крестьян непомерный оброк или чрезмерно увеличивал барщину, но в обращении с крепостными он не считал нужным сдерживать свой дурной характер.
7 сентября 1852 года начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, генерал от кавалерии Леонтий Васильевич Дубельт сделал запись в своем дневнике следующего содержания: «…Крепостной человек действительного статского советника Оленина Лев Васильев, явясь в полицию, объявил, что он нанес владельцу своему удар по лбу обухом топора с намерением убить его. Полиция нашла Оленина живым, но тяжко раненным с повреждением черепа. Оленин женат на сестре князя Василия Андреевича Долгорукова, он человек, как говорят, крайне раздражительного характера и своим обращением с прислугою вывел оную из терпения».
К покушениям на жизнь помещиков власти относились крайне серьезно. Было проведено расследование. В рапорте предводителя дворянства Санкт-Петербургского уезда Николая Александровича Безобразова губернскому предводителю дворянства Александру Михайловичу Потемкину говорилось: «Из собранных мною под рукою сведений и сознания самого Оленина оказывается, что он характера весьма вспыльчивого, а в спокойном состоянии в такой же степени слабого, что и может быть поводом к постоянному недобронравию окружающих его крепостных людей. Все сии обстоятельства честь имею представить усмотрению Вашего превосходительства, присовокупив, что по мнению моему настоящее дело не требует дальнейшего действия, ибо Оленин обещал не иметь при себе крепостных людей, а обходиться вольнонаемной прислугой, о нанесении же ему удара топором в голову производится дело судебным порядком».
При этом самому Оленину было сделано «надлежащее внушение» и рекомендовано заменить крепостную прислугу на вольнонаемную.
Однако Оленин не внял увещеваниям.
Уездный предводитель дворянства признавал, что «нрав Оленина таков, что служение при нем вполне зависящих от него людей почти невозможно. Неумение владеть собой, перемежающиеся, то оплошная снисходительность, то внезапная неимоверная взыскательность, наконец, безрассудство в распределении занятий и в требованиях своих – вот отличительные черты обхождения Оленина с своими людьми. Трудно было бы исчислить здесь подробности, трудно было бы даже обнаружить эти обстоятельства формальным следствием. Увечья или нестерпимых жестокостей им не причиняется людям своим, наносит он побои то рукой, то тростью, хотя, может быть и не весьма тяжелые, но что составляет в сем обхождении невыносимую сторону, это неуместность, беспричинность и несправедливость этих действий. Повторяю, формальным розысканием почти невозможно обнаружить истину сих обстоятельств, но к крайнему моему сожалению для меня при собранных мною тайных сведениях, эта истина очевидна. Уже за два года тому назад Оленин претерпел жестокие последствия неблагоразумного своего обхождения. Страшусь, чтобы не возобновилось происшествие подобного рода».
Предводитель дворянства даже рекомендовал запретить Оленину иметь в услужении собственных людей, а ограничиться наемными. При этом он считал, что для наложения опеки нет достаточно законных причин.
А между тем обстановка в имении Оленина накалялась. 16 сентября 1854 года генерал-губернатор Д.И. Шульгин писал Потемкину: «Крепостные люди проживающего здесь действительного статского советника Оленина обратились ко мне с жалобой на жестокое обращение его с ними, а также на обременение их оброком и поборами и недостаточное их содержание». Эту жалобу он препроводил уездному предводителю дворянства, который провел следствие, и, хотя отягощение оброком и дурное содержание людей Оленина не подтвердились, все же было признано, что «обращение его с ними таково, что при нем не могут служить собственно принадлежащие ему люди, ибо Оленин, будучи вспыльчивого и неровного характера, делает людям своим безрассудные требования, подвергает их несправедливым взысканиям и наносит им собственноручно побои, рукою или тростью, почему действительный статский советник Безобразов для безопасности самого Оленина и для предупреждения важных последствий полагает необходимым строго воспретить сему помещику иметь в услужении собственных людей, предоставив ему выслать их на родину».
Генерал-губернатор просил Потемкина сделать лично действительному статскому советнику Оленину «надлежащее внушение насчет обращения его с крепостными людьми, равно поставить ему на вид важные последствия, которые могут произойти при характере его от служения при нем собственных дворовых людей, и убедить Оленина выслать сих последних на родину, заменив их наемною прислугою».
Предводитель дворянства Потемкин направил Оленину письмо, затем даже вызвал его к себе для личной беседы, однако Оленин к советам не прислушался. Напротив, он принялся выражать недовольство «на делаемое ему стеснение», заявив, что «не считает обязанностью… лишить себя и семейство свое необходимой домашней прислуги».
25 декабря 1854 года генерал от кавалерии Л.В. Дубельт записал в своем дневнике: «Действительный статский советник Оленин убит топором крепостными своими людьми Тимофеевым и Меркуловым. Убийцы сами явились и, объявив о своем преступлении, сказали, что сделали это по причине жестокого с ними обращения их барина».
Характерно, что и в случае неудачного покушения на жизнь Оленина в 1852 году, и в случае его убийства в 1854-м дворовые не пытались бежать. Это означает, что корыстный мотив был полностью исключен и преступления стали актом отчаяния доведенных до предела людей.
Нельзя сказать, что власти не пытались реагировать на злоупотребление помещичьей властью со стороны Оленина. Напротив, сохранившаяся переписка говорит о том, что должностные лица понимали всю опасность ситуации, но без согласия Оленина изменить ничего не могли.
Разбойники и революционеры
Довольно часто крестьяне убегали от своих помещиков. В 20-х годах XVIII века, по данным второй ревизии податного населения, в России насчитывалось около 200 тысяч беглых крестьян, с 1730-х годов ежегодно от помещиков бежали по 20 тысяч крепостных. После манифеста 1762 года о вольности дворянства стали разноситься слухи, что и крестьянам дана вольная грамота, но ее скрывают баре. Это послужило поводом ко многим волнениям.
Причиной бегства мог стать страх перед очередным безжалостным наказанием или угроза отдать в солдаты… Так они становились беглыми, беспаспортными, изгоями.
Особо притягивал дезертиров из армии, крепостных крестьян и преступников Дон. Еще в петровское время в стране появилась поговорка «С Дону выдачи нет», что фактически означало: в этот регион сыскным органам приезжать не стоит. Скитальческий образ жизни считался достаточно трудным: беглым крестьянам было нелегко найти средства для пропитания, приобретения одежды, место для комфортного ночлега, в связи с чем они часто становились преступниками.
Некоторые из беглых крестьян уходили в леса и собирались в разбойничьи шайки. «Лучше нам жить в темных лесах, Нежели быть у сих тиранов в глазах», – пелось в одной из старинных песен.
Промышляли эти шайки тем, что грабили зажиточных путников. Таких преступников редко выдавали полиции, мало того, другие крепостные крестьяне идеализировали их, считали защитниками и даже часто содействовали им в совершении преступлений.
Крепостным, беглым был знаменитый Ванька-Каин, Иван Осипов, в середине XVIII века державший в страхе всю Москву. Он принадлежал некому купцу Филатьеву и «вместо награждений и милостей несносные от него побои получал». Ну и однажды, увидев хозяина спящим, Иван обокрал его и ушел вон, примкнув в шайке вора по прозвищу Камчатка – такого же беглого. Сам Осипов сообщает, что на прощанье он написал на воротах: «Пей воду как гусь, ешь хлеба как свинья, а работай у тебя черт, а не я!» – да только по другим, достоверным сведениям Осипов был неграмотным. Несмотря на то, что Иван Осипов был типом довольно гнусным, народная память часто приписывает ему черты этакого «Робин Гуда».
Крестьянин Николай Шипов оставил нам мемуары, в которых описывал, что в 1810-х годах такие шайки властвовали в Поволжье почти беспрепятственно. Защититься от них не было никакой возможности. Путники считали, что от нападения разбойников «и всякого лихого человека» защищает псалом «Живый в помощи Вышнего», который надо было обязательно прочесть перед тем, как оправляться в путь.
И.В. Постнов. Кандиевское восстание 1861 года. 1860-е
Сам Шипов неоднократно сталкивался с грабителями: описал он банду солдата Безрукого, орудовавшую в Симбирской губернии, а «по Общему Сырту, где пролегают дороги в Оренбург и Уральск», разбойничал казак Иван Григорьев Мельников с товарищами. В конце концов он был пойман исправником верст за 50 от города Самары, куда повезли его, заключенного по рукам и ногам в деревянные колодки. «На шею также надели колодку, которая в дороге и задушила его», – добавляет Шипов.
В Саратовской губернии в 30-х и 40-х годах существовал целый ряд шаек, составленных преимущественно из беглых помещичьих крестьян. Первым делом каждой такой шайки было обыкновенно мщение тем, кто был виновен в их несчастьях: помещикам, управляющим, губернской администрации… Атаман одной из таких шаек упрекал крестьян: «Дураки вы, мужики, гнете спины перед барами напрасно. Если бы все господские крестьяне обзавелись ружьями, да сели бы на лошадей, то и господ бы в заводе не было».
Народная память сохранила предания и о других разбойниках.
За Волгой близ Симбирска в первой половине XIX века хозяйничал Алексей Ехманчинский – беглый дворовый человек. Примечательно, что шайки он не имел, а разбойничал в одиночку. Числилось за ним только два убийства – помещиков старика и старуху повесил, а вот грабил обозы он много. А еще действовал так: писал какому-нибудь помещику и велел приготовить деньги и положить в указанном месте. И помещики боялись и слушались, иначе Ехманчинский поджигал их усадьбы. Примечательно, что, застигнув как-т