И пришлось нам нежданно-негаданно
Хоронить удалого стрелка
Без церковного пенья, без ладана,
Без всего, чем могила крепка.
Без попов!.. только солнышко знойное
Вместо ярого воску свечи
На лицо непробудно-спокойное
Не скупясь наводило лучи;
Да высокая рожь колыхалася,
Да пестрели в долине цветы;
Птичка Божья на гроб опускалася
И, чирикнув, летела в кусты.
Это исчерпывающее поэтическое отображение мироощущения «беспоповцев», отрицавших большинство церковных таинств, за исключением крещения и исповеди. (Венчание у них, как и у казаков, заменялось родительским благословением.) Роль церкви земной здесь возлагается на российскую природу, что очень созвучно языческим представлениям. Ср:
Чую радуницу Божью —
Не напрасно я живу,
Поклоняюсь придорожью,
Припадаю на траву.
Между сосен, между елок,
Меж берез кудрявых бус,
Под венком, в кольце иголок,
Мне мерещится Исус.
Он зовет меня в дубровы,
Как во царствие небес,
И горит в парче лиловой
Облаками крытый лес.
Это уже Есенин («Радуница», 1914 г.).
Не правда ли, находится в некотором противоречии с синодальной редакцией «Устава Князя Владимира»?
В современной публицистике принято доказывать, что русский народ невероятно «смиренен» и склонен к почитанию царя-батюшки. Но исторические факты как раз говорят ровно об обратном. Понятие «царь» на Руси появилось с XVI века (1547) (это если иметь в виду царя Московского, а не каких-то пришлых «царей-завоевателей» типа Батыя, непонятно, почему так названных). И практически сразу же возникает интеллектуальное течение (в среде религиозных мыслителей), отрицающее царскую власть. Естественно, официальная Церковь немедленно отнесла это к «ересям» и боролась очень жестоко. В церковной литературе принято подчеркивать, что на Руси не было инквизиции в отличие от Европы, а, стало быть, Церковь православная более гуманна. Приходится признать, что это как минимум лукавство. Жгли еретиков на Руси никак не меньше, чем в Италии или Франции, для этого не требовалось никаких специальных структур, верно, хватало обычных, но единомыслие и единоверие насаждались жестоко. Тем не менее, преодолеть демократические традиции, выборность руководства и коллегиальность решений (казачий круг), сохранившиеся на огромных территориях, было не так уж и просто. Казачество, кстати, никогда не знало крепостного права. Новгород сохранил вечевое правление до Иоанна Грозного, то есть уже до тех времен, где худо-бедно появляются какие-то свидетельства и артефакты. (Кстати, одним из самых влиятельных при этом людей в Новгороде был архимандрит. Так что и такое было.) Фактом является существование Земского собора, в который входили представители всех сословий, кроме крепостных крестьян. Понятно, что все эти институты постоянно критиковались и осмеивались большевиками, но вот большевиков вроде как нет. Уже не первый год мы пытаемся вывести какую-то преемственность от прежней страны, но вот удивительно, что коннотации всех этих институтов у нас остались большевистские! Только теперь «врожденное рабство» воспринимается со знаком +! Тако, батюшка! В смирении и страхе Божием пребываем! Но не было всеобщего смирения на Руси! Искать правды, а если не найдешь ее у власти, то продолжать посредством «прямого действия» было нормой. Пушкин в своей повести «Дубровский» фактически легитимизирует право русского человека на бунт как последнее средство достижения справедливости, приравнивая его к праву дворянина на сатисфакцию. И хотя в проповедях постоянно звучит «и всякий бунт против власти законной есть дело диавольское», народ отвечает: «Бунт – дело Божье!» – ибо не верит проповедникам, защищающим «истину» от справедливости.
Куликовский синдром
Процессы централизации Руси, возвышение Московского княжества и превращение его в полноценное царство – Московию, которая все более и более разрасталась в размерах, привели к замене традиционного «конфедеративного» устройства с военным правлением на унитарное единоначальное государство. Огромная масса вооруженных до зубов людей, зачастую отмеченных многими доблестями и талантами, но абсолютно не приспособленных ни к чему, кроме тотальной войны, оказалась не у дел. Распад и деградация так называемой Золотой орды привел к обвальному росту криминала по всей Южной и Центральной Руси. Казачьи отряды, лишенные общего руководства, внятных политических ориентиров, при этом возглавляемые порой весьма харизматическими полевыми командирами, стали промышлять грабежами и наемничеством. Некоторые из них, впрочем, ставили перед собой (видимо, по традиции) и вполне созидательные цели, как то: объединение земель русских в единую «казачью республику». Одним из таких полевых командиров был Степан Тимофеевич Разин. По свидетельству современника – секретаря шведского посольства в Персии Кемпфера, Разин знал восемь языков, обладал незаурядными дипломатическими способностями, его полководческий дар неоднократно подтвержден блестящими победами как внутри страны, так и вне ее. Этот русский человек, наводивший ужас на некогда могущественных персов, ставший полноправным героем фольклора и отчасти национальным маркером, отмечен Грекороссийской православной церковью ярко и вполне однозначно. Он предан анафеме. Да, на его руках и руках его воинства немало крови лиц духовных (как, заметим, ее в изобилии и на руках воеводы Мещеринова, «восстанавливавшего законность» в Соловках), между тем назвать его «богоборцем», или «атеистом», или «гонителем Церкви» никак нельзя. Еще в юности Разин дважды совершал паломничество на богомолье в знаменитый Соловецкий монастырь и, видимо, как-то выделялся среди массы других богомольцев, поскольку с этим монастырем разинцев связывали «особые отношения» – после пленения и казни командира остатки повстанцев укрылись за стенами именно этого монастыря и несколько лет были гарантами безопасности взбунтовавшихся соловецких монахов. То есть здесь налицо битва «правильных» православных с «неправильными». Бой «воинства небесного» с силами тьмы. (Естественно, «воинством небесным» в этих баталиях каждая из сторон считает себя.) А в таких битвах пощады не бывает. «Соловецкое сидение» (1668–1676), вызванное чисто теологическими разногласиями, закончилось кровавой резней и массовыми казнями, прежде всего священнослужителей. И дело тут было не в «особом мнении» монахов относительно книг и обрядов, а в том самом «благоверии», которое [у Владимира] было «с властью сопряжено». Естественно, власти, да тем более такой «божественной», как власть российская, могут противиться исключительно вырожденцы, уроды, террористы, экстремисты и педофилы. Историю пишут победители…
Официальным агитпропом Разин изображается как вожак шайки «беспредельщиков», состоящей преимущественно из «беглых воров», «раскольников» (это еще хуже, чем беглый вор) и «прочей тати». Но даже такой не замеченный в симпатиях к Разину историк, как Костомаров, отмечает, что малейшее ослушание, а тем более мародерство, наказывалось смертью, т. е. в войске Разина царила дисциплина, сравнимая разве что с дисциплиной татаро-монгольского воинства[56]. Татаро-монгольское войско упомянуто как нельзя кстати. Исследователи не могут не замечать очевидной «преемственности». С чего бы вдруг казакам перенимать обычаи татар? Ну, завоеватели как сторона победившая, а стало быть, более «продвинутая» передает своим вассалам предметы материальной культуры, часто – религию, письменность и воинские обычаи – почему нет? Допустим, а почему тогда мы ничего не знаем о каких-то тактических заимствованиях в собственно русском регулярном войске? Татарские монголы завоевали исключительно казаков, которых, если верить Карамзину, и в помине-то не было в этих краях тогда?
Напомним, что Грекороссийская церковь была активным политическим игроком на Руси и… самым крупным землевладельцем. В материалах Государственного Владимиро-Суздальского музея можно найти следующие данные: «В конце XV – начале XVI века Церковь владела третью лучших земель в стране и стремилась подчинить себе великокняжескую власть. С конца XV века государство делает попытки ограничения монастырского и церковного землевладения и его секуляризации, т.е. полной ликвидации. Вопрос о земле вызвал внутри самой Церкви два идеологических течения: иосифлянство и нестяжательство. Для первого характерна защита монастырского имущества; для второго – идеи внутреннего самоусовершенствования и осуждение монастырского стяжания. Идеологом иосифлян выступил игумен Волоколамского монастыря Иосиф, а нестяжателей – монах Кирилло-Белозерского монастыря Нил Сорский. Суздальские монастыри и духовенство как крупные земельные собственники решительно встали на сторону иосифлян. (Обратите внимание, насколько полемика актуальна для сегодняшнего дня! – М. С.) Однако в XVI веке великокняжеской власти не удалось провести секуляризацию, и земельные богатства Церкви продолжали увеличиваться, хотя и в ограниченном масштабе».
Нет сомнений, что борьба, оставившая след в литературе как исключительно религиозная и политическая, имела под собой и существенную экономическую составляющую.
В Государственном Суздальском музее можно увидеть прелюбопытный документ: «Пошлины и штрафы, взимаемые с крепостных крестьян Покровского монастыря, в 1653 году.
С дыма – 2 алтына, курица и поярок.
За покупку:
Лошади – 2 деньги. Коровы – деньга.
За продажу:
Хлеба, лошади, коровы, сена – с каждого рубля по алтыну. Сруба – по деньге за угол.
За разбор споров:
О земле полевой – 2 алтына 2 деньги. О земле дворовой – 4 алтына 2 деньги.
Судебные пошлины:
За езду к месту разбирательства – по 1 деньге за версту. За езду в случае оправдания – по 2 деньги за версту. С виноватого – по 1 алтыну с рубля. С правого – 7 алтын 2 деньги. За присягу – 4 алтына 2 деньги.