Как бы то ни было, но тогда, в последних месяцах 977 года, предательство состоялось. Блуд не раз посылал к Владимиру, призывая его идти на приступ и обещая с началом боя убить Ярополка. Воины Владимира подступали ко граду, но их отбивали. Попытки Блуда срывались одна за другой. Киевляне были преданы своему князю, и Блуд не мог найти подходящего случая. Однако ему удалось уговорить воодушевленного было успехами князя не выходить на вылазку против превосходящих сил врага.
Окончательно отчаявшись, воевода решил пойти на обман. Придя к Ярополку, он сказал: «Киевляне ссылаются с Владимиром, говоря: Приступай ко граду, и предадим тебе Ярополка. Беги из града». После изнурительной осады, при зримой нерешительности князя, такие настроения киевлян были бы вполне объяснимы. И Ярополк поверил. Вместе с Блудом и всей своей дружиной он бежал из города по открытому южному пути.
Князь достиг града Родни при устье реки Рось, правого притока Днепра и древнего южного рубежа полянской земли. Родня была и важной крепостью на границе со Степью, и древним святилищем, связанным с именем бога Рода. Здесь Ярополк почувствовал себя в безопасности и решился продолжить оборону. Теперь он затворился в Родне. Но это оказалось роковой ошибкой. Град, разумеется, не готовился к осаде. Довольно крупный, он тем не менее не был рассчитан на прокорм всей киевской дружины в течение долгого времени.
Владимир со своей дружиной вступил в Киев. Сразу после бегства князя брошенные им киевляне вполне закономерно отворили ворота его мятежному брату. Владимир, войдя в город, не стал сразу объявлять себя великим князем. Ярополк был еще жив. А по строгому закону языческих времен, когда князь являлся не только правителем, но и верховным жрецом, кровно связанным с богами, князь мог быть только один. Убивший его – становился князем. Итак, Владимир пока князем себя не объявил.
Новый хозяин почти сразу покинул город, двинув рать на юг. Войска победителя обступили Родню. Осада Родни происходила в первой половине 978 года. Дополнительного продовольствия в граде запасти не успели. Родня была гораздо меньше Киева. Для приступа крепость была надежно защищена, но в то же время расположена не столь удобно, как столица. Обступить ее можно было со всех сторон. Наблюдение за реками (а новгородцы и варяги, разумеется, привели с Севера ладьи) полностью отрезало град от внешнего мира.
Теперь Ярополк оказался в совершенно отчаянном положении, безо всякой надежды на спасение. Раньше он имел в распоряжении всю киевскую рать и, действуя решительно, вполне способен был одержать победу. Теперь же под рукой у князя были только оставшиеся верными дружинники и воины из Родни. Превосходство сил противника стало сокрушающим. Но войска Владимира даже не пытались штурмовать оплот врага. За них все делал голод. Многие из последних соратников Ярополка умерли, не обнажив меча. Страшное вымирание осажденной Родни запомнилось в русских преданиях. Веками на Руси бытовала поговорка: «Беда, как в Родне».
В конечном счете, когда Ярополк окончательно отчаялся, Блуд обратился к нему с новым советом. «Видишь ли, сколько есть воев у брата твоего? Нам их не перебороть. Твори мир с братом своим». В правоте этим словам отказать было нельзя. И Ярополк, не желавший усобицы с самого начала, согласился. «Да будет так», – ответил он.
Блуд немедля отправил к Владимиру верных людей. Несли они не столько послание князя, сколько вести от самого предателя. «Сбылась мысль твоя, – передавал Блуд, – приведу к тебе Ярополка, так что приготовься убить его». Владимир немедленно свернул осадный лагерь и вернулся в Киев. Там он поднялся на Гору и вместе со всем новгородским войском обосновался на теремном дворе князя Игоря. Сам князь с дружинниками занял построенный при Игоре великокняжеский дворец – каменный терем. Площадь же двора на время превратилась в воинский стан.
Это жест призван был убедить Ярополка в чистоте намерений брата. И Ярополк, на свою беду, поверил. После ухода Владимира Блуд сказал своему князю: «Пойди к брату своему и скажи ему: Что ни дашь мне, то я приму». Ярополк, уже согласившийся на почетную сдачу, тут же с небольшой дружиной отправился в Киев. По пути к нему обратился некто Варяжко, тоже княжеский «милостник», судя по имени – полуваряг не слишком знатного рода. Вполне представляя себе законную судьбу свергнутого князя, Варяжко сказал: «Не ходи, княже, убьют тебя». – «Таков-то ты милостник у князя», – насмешливо заметил Блуд. «И то – всякий милостник подобен змее запазушной», – язвительно парировал Варяжко, имея в виду самого воеводу. И продолжил, обращаясь к князю: «Беги, княже, к печенегам, и приведешь воев».
Но Ярополк смирился со своей участью, надеялся на милость брата и, помимо прочего, не собирался обращаться за помощью к убийцам Святослава. Он продолжил путь и прибыл в Киев. С дружиною он поднялся к теремному двору и был приглашен братом в терем.
Ярополк и шедший с ним рядом Блуд вошли в двери княжеского чертога первыми. В этот миг два варяга, спрятавшиеся по обе стороны дверного проема, вонзили в князя мечи. Блуд захлопнул и запер дверь перед идущими следом дружинниками. Ярополк умер на месте. Когда это стало ясно, двери распахнулись. Месть за Олега свершилась.
Увидев, что князь мертв, большинство дружинников сопротивляться не стали. Да и смысла то не имело. Лишь Варяжко, охваченный горем и ненавистью, «бежал со двора». Путь он держал туда, куда и звал князя, – в печенежскую степь. От него печенеги получили первые ясные вести о смене власти в Киеве. И их отряды двинулись к границам Руси. Вряд ли кочевников вдохновляла месть за сына Святослава, хотя Ярополк и поддерживал с ними мир. Но смута на Руси, казавшаяся неизбежной и затяжной, сулила дешевый прибыток. В печенежских ратях шел и Варяжко – как провожатый и один из предводителей. Если Блуд коварно предал своего князя, то Варяжко из верности князю предал на поток и разграбление саму Русь. Его летопись и стоящее за нею предание – странное дело – как будто совсем не осуждают. Для той эпохи верность «милостника» господину-покровителю, верность князю и своему «роду», вообще личные обязательства значили гораздо больше, чем преданность «стране» в целом. Самого последнего понятия – преданности стране, Руси, как ответственности пред всеми ее людьми – еще не существовало. Такие представления принесет, и не сразу, христианская эпоха, сплотившая разрозненные роды-племена в единый народ.
Так Владимир убийством брата заработал первую и самую затяжную из своих войн, которую потом пришлось вести до последнего вздоха. Но пока он еще не знал об этом и мог наслаждаться полученной властью. Бегству Варяжко князь внимания не уделил. Отомстив – как пытался уверить себя и окружающих – за гибель Олега и освободив для себя княжеский стол, Владимир сразу провозгласил себя князем киевским, великим князем русским. Произошло это 11 июня 978 года.
Обосновавшись на теремном дворе, Владимир встретился с женой брата – «грекиней». Красота лица бывшей монахини не поблекла, хотя она в ту пору носила ребенка. Владимир прельстился – и «залег» вдову убитого. Беременность его то ли не смутила, то ли он ничего о ней еще не знал. Никакого чинного брака князь не совершал, видя в «грекине» рабыню-полонянку и собственную военную добычу. Вскоре, поздним летом или в начале осени 978 года, она родила сына.
Ребенка назвали Святополком – древним славянским княжеским именем, соединявшим в то же время половины имен его деда Святослава и настоящего отца, Ярополка. То, что Святополк сын Ярополка, Владимир, естественно, понял сразу. Ребенка «от двух отцов» он невзлюбил, но все-таки признал своим, даже имя дал в напоминание о погибшем и стал воспитывать. Мать же Святополка теперь, после рождения сына, Владимир приравнял к своим женам.
Первые решения
Итак, Владимир стал великим князем русским, наследником власти Олега, Игоря и Святослава. При этом в его руках, под непосредственной, без «всякого княжья», властью оказалось больше земель и градов, чем у кого-либо из предшественников. Он сам владел не только Киевом, Переяславлем и Любечем, но также Деревами, Новгородом, Псковом, Полоцком и, вероятно, Смоленском. Такого могущества ни один прежний русский князь не достигал. Кривичи, меря, весь, эстская чудь, а на юге – древляне и севера исправно платили дань ему, киевскому великому князю.
Такая власть уже превосходила понятия просто о «княжеской». И Владимир, наряду с княжеским, принимает новый титул. Он восстановил употреблявшийся самыми первыми русскими князьями IX века, но забытый начиная с Олега тюркский титул кагана. Когда-то его принятие являлось вызовом хазарским каганам, владычествовавшим в Степи. Теперь, после падения каганата под ударами Святослава, русский князь становился в некотором роде законным наследником каганского достоинства. «Старый новый» титул, равновеликий, по общему мнению, императорскому, закреплял новую роль Руси Рюриковичей на международной арене – роль единственного гегемона для всей Восточной Европы. Роль эту завоевал для Руси Святослав – дело не менее важное, чем так и не добытые им территориальные обретения. Но именно Владимир осознал ее и первым стал использовать по назначению.
Владимир и не скрывал своего положения захватчика власти. Оправдывая себя местью за Олега, он в то же время рассматривал произошедшее как конец прежнего «рода» русских князей и начало нового, родоначальником коего хотел стать сам. В знак этого он сменил родовую эмблему Рюриковичей, изображавшуюся со времен Святослава на княжеских печатях, а еще при Игоре добивавшуюся на иностранные монеты из княжеской казны. Игорь, Святослав и Ярополк в качестве родового знака использовали двузубец, сохранявший еще очень отдаленное сходство с древними ладожскими схематическими изображениями норманнской ладьи. Владимир – первый, судя по всему, князь, получивший чисто славянское воспитание, – расстался с этим старым символом, изменив его почти до неузнаваемости. Двузубец у него превратился в трезубец – священный знак, широко известный и поднепровским славянам, и степным кочевникам. Тем самым Владимир как бы положил начало новой традиции. И традиция эта взывала больше к преданиям Юга, чем Севера.