В целом источник летописи и, стало быть, того пафоса, с которым низвергал кумиров Владимир (и датский конунг), очевиден: это Священная история, Ветхий Завет, деяния пророков и праведных царей. Сравните с летописным зачином деяния праведного библейского царя Асы: «И изрубил Аса истукан ее, и сжег у потока Кедрона». Двенадцать мужей, бьющих жезлами кумира, напоминают о двенадцати апостолах — равноапостольной считалась и миссия Владимира, «апостола среди князей», но последующая акция представляется в летописи отражением некоего реального действа. О том, что Перун был пущен по воде, летописец знает из топонима у порогов — Перунова рень, отмель, на которую ветер «изверг» Перуна.
Предание о низвержении верховного божества, очевидно, жило в фольклорной памяти: в позднейших летописях, в частности, упомянут воинский обычай привязывать пленных к хвосту для поругания (так, согласно Никоновской летописи, поступил с пленной литвой Александр Невский). Но в летописном низвержении кумиров присутствует вполне книжный мотив. В популярных в Древней Руси «Словах» Григория Богослова с толкованиями Никиты Ираклийского говорится о мучителях христиан: «мужии же им 12 жезльем би» (древнерусское «жезленикъ» означало «палач»).
Однако «жезленики» упомянуты и в тексте, который послужил основным источником «Повести временных лет» — в Хронике Георгия Амартола. В главе 20 Хроники приводится эпизод из римской истории, где узурпатор Февралий (Феврарий) был схвачен стратигом Маллием: тот «связав врага своего Февроуалия…и нага обнажив… и повеле жезльником бити» со словами: «изиди, Февруарье!» Узурпатор был изгнан и убит — короткий месяц февраль был назван в его память. Характерно, что в историзованной римской мифологии даже воплощение календарных обрядов превращалось в «исторического» персонажа: февруи, очистительные обряды, проводившиеся в феврале, превратились во врага Рима Февралия (предполагают, что божеством очистительных обрядов был Феврий — Februus, бог преисподней, имевший этрусское происхождение). Неясно, сопровождались ли эти очистительные обряды уничтожением ритуального чучела или символическим изгнанием раба, как во время сатурналий, но понятно, почему в обряде, равно как и в казнях христиан, принимали участие «жезленики», а число их равнялось 12: таковым было число ликторов, носителей фасций, которые выметали зло во время февруй (Овидий, «Фасты») и обязаны были присутствовать во время казней. Ясно также и то, почему византийский хронист привел этот сюжет: греческий монах не описывал здесь собственно языческих, бесовских обрядов. Летописец воспринял эпизод с «жезлами» как этикетный мотив, связанный с поруганием, и включил его в свое описание низвержения древнерусских кумиров: этим он отделял князя Владимира от «неверных людей», оплакивавших Перуна, но не толковал бесовских обрядов — «выдумок обманщиков» (к чему призывал и Амартол).
Очередная государственная реформа, естественно, должна была сопровождаться распространением новой государственной религии. По летописи, Владимир ставит церковь Святого Василия на месте киевского капища на холме. «И нача ставите по градом церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градом и селом». Князь опирается при христианизации населения именно на грады — центры государственной власти. Не случайно политическая реформа была осуществлена Владимиром, согласно летописи, сразу после крещения Киева. Он сажает двенадцать своих сыновей, «просвещенных крещением», в подвластных ему городах и волостях всей Русской земли. Историческая достоверность всех двенадцати сыновей вызывала оправданные сомнения у историков, тем более что трое из них — Станислав, Судислав и Позвизд — не получили волостей и не названы ранее среди потомков Владимира при перечислении жен князя (вместо них упомянуты две дочери). Очевидно, что летописец стремился соотнести число сыновей равноапостольного князя с числом самих апостолов. Более того, в контексте самой «Повести временных лет», где начало славянской истории связано с расселением после Вавилонского столпотворения, а начало русской истории — с избавлением от хазарской дани как от египетского плена (в библейской книге Исход), число славянских племен, расселившихся в Русской земле, также соотносится с двенадцатью библейскими коленами. В исторической реальности сыновья Владимир действительно заняли волости, некогда относившиеся к «племенным» княжениям (и далекую Тмутаракань на Тамани): контролировать обширные земли, в том числе и процесс их христианизации, можно было, лишь опираясь на власть целого княжеского рода.
2. Крещение Новгорода мечом и огнем
В «Повести временных лет» отсутствуют сведения о крещении первоначальной «столицы» Руси — Новгорода: их восполняет, с ориентацией на Повесть временных лет (а может быть, как считал А. А. Шахматов, и на предшествующие своды), новгородская традиция. Под 989 г. Новгородская первая летопись повествует:
«Крестися Володимер и вся земля Руская; и постави в Киеве митрополита, а Новуграду архиепископа, а по иным градом епископы и попы и диаконы; и бысть радость всюду. И прииде к Новуграду архиепископ Аким Корсунянин, и требища разруши, и Перуна посече, и повеле влещи в Волхово; и поверзъше ужи, влечаху его по калу, биюще жезлеем; и заповеда никому же нигде же его не прияти. И иде пидьблянин (житель новгородского пригорода) рано на реку, хотя горънци (горшки) вести в город; сице Перун приплы к берви (бревенчатому плоту), и отрину их шистом: ты, рече, Перушице, Досыти еси пил и ял, а ныне поплови прочь».
Отнести текст в целом к начальному летописанию затруднительно; время учреждения архиепископии в Новгороде неясно, тем более что эта единенная древнерусская архиепископия оставалась титулярной — почетной: новгородский архиепископ подчинялся не прямо константинопольскому патриарху, а киевскому митрополиту и не имел подчиненных епископов. Тем не менее имя первого архиепископа Аким и его корсунское происхождение (он был из тех священников, которых вывел Владимир из Херсонеса) едва ли могло быть вымышлено. При этом не названо имя киевского митрополита, что, как уже говорилось, заставило предполагать, что им мог быть Феофилакт Севастийский (в поздних летописях называются имена Михаила, Леона). Интересно и новгородское предание о гончаре из новгородского пригорода Пидьбы: в его словах можно усматривать отражение непопулярности насажденного в Новгороде киевским князем культа Перуна (которого должны были «до сыта» кормить, то есть содержать служителей культа, новгородцы).
С именем Акима (Иоакима) связана приводимая у Татищева и составленная в духе позднейших летописных сводов XVII в. Иоакимовская летопись, подробно повествующая о сопротивлении новгородцев крещению, которое было навязано Добрыней и киевским тысяцким Путятой: что приводимой там поговорке новгородцев «Путята крести мечем, а Добрыня огнем». Новгородские и другие поздние летописи продолжили рассказ о низвержении Перуна, приписав вселившемуся в идол бесу сетования: «Ох, ох мне, достахся немилостивым сим рукам». Но бес оказался хитер и, проплывая по Волхову сквозь великий мост, бросил палицу свою (т. е. Перунову) на мост, «ею же ныне безумнии убивающеся, утеху творя бесом». Речь идет о вечевых схватках между сторонами Новгорода, разделенными Волховом. По другой версии один из новгородцев бросил палицу в проплывающего Перуна, тот же ответил магическим «бумерангом», после чего новгородцы стали биться на мосту.
Иоакимовская летопись приводит собственную версию крещения Руси: согласно ей, Владимир идет в поход на болгар, побеждает их, заключает мир и принимает крещение сам со своими сыновьями и всей Русской землей. Болгарский царь Симеон присылает иереев и книги. Владимир же посылает в Царьград к императору и патриарху, прося на Русь митрополита. Те отправляют митрополита Михаила, болгарина родом, а с ним епископов, иереев, диаконов и певчих «от славян». Очевидно, что позднейший составитель летописи, используя раннюю традицию, заменил волжских болгар — мусульман, с которыми воевал и договаривался о мире Владимир, на дунайских болгар — христиан. Эта замена была не случайна — составитель Иоакимовской летописи понимал, что Руси необходимы для богослужения славянские книги и славянские священники. Вероятно, эти книги и были присланы, но греками, которые захватили при Василии II в подчиненной ими Болгарии библиотеку болгарских царей.
Само крещение летописец изображает более «рационально» с его точки зрения: священники «шедше по земли с вельможи и вой владимировыми, учаху люд и кресчаху всюду стами и тысячами». Это представление о насильственном крещении с применением «воев» продиктовано ему последующей вслед за Начальной летописью книжной традицией, где постоянно идет речь о борьбе с язычеством, якобы сохраняющимся на Руси. В соответствии с этой тенденцией он пространно излагает и свою версию крещения Новгорода. Там новгородцы, заслышав о походе на них Добрыни, учинили вече и поклялись не пустить его в град и не дать низвергнуть кумиры. Язычники во главе с верховным жрецом Богомилом, за сладкие речи прозванным Соловей, укрепились на Софийской стороне, разобрав мост через Волхов. Сторонники новой религии пытались обратить народ на Торговой стороне, но сумели крестить лишь «неколико сот». Тем временем новгородский тысяцкий Угоняй призывал горожан умереть, но не давать богов на поругание. Рассвирепевшая толпа разорила усадьбу Добрыни, избив его родичей. Владимиров тысяцкий Путята с дружиной ростовцев ночью переплыл на противную сторону и захватил нескольких главарей мятежа. Но мятежники стремились уже «разметать» церковь Преображения (значит, в Новгороде уже была христианская община!) и разграбить дома христиан. Добрыне пришлось приказать зажечь дома мятежников, чтобы те бросились тушить пожар. Затем «предние мужи» восставших пришли к Добрыне просить мира.
Прекратив мятеж, Добрыня ниспроверг кумиров, насмехаясь над оплакивающими их язычниками — те сожалеют об идолах, которые сами себя оборонить не могут! Посадник же Воробей, воспитанный при дворе Владимира, уговаривал всех на торгу принять крещение. Многие шли добровольно, сопротивляющихся же воины волокли к Волхову, так окрестив новгородцев — мужей выше моста, а жен ниже. «Сего для людие поносят новгородцев, — заключает Иоакимовская летопись, — Путята крести мечем, а Добрыня огнем».